Прежде звездою рассветной светил ты, Астер мой,
живущим;
Мертвым ты, мертвый теперь, светишь закатной
звездой.
Душу свою на устах я имел, Агафона целуя, Словно стремилась она переселиться в него.
Я тебе яблоко бросил. Подняв его, если готова
Ты полюбить меня, в дар девственность мне принеси. Если ж не хочешь, то все же возьми себе яблоко — только, Взяв, пораздумай над тем, как наша юность кратка.
Яблоко я. Меня бросил влюбленный в тебя, о Ксантиппа! Что же, кивни головой! — Вянешь и ты ведь, как я.
Стоило только лишь мне назвать Алексида красавцем,
Как уж прохода ему нет от бесчисленных глаз; Да, неразумно собакам показывать кость! Не таким ли образом я своего Федра навек потерял?
Музам Киприда грозила: «О девушки! Чтите Киприду, Или Эрота на вас, вооружив, я пошлю».
Музы же ей отвечали: «Аресу рассказывай сказки! К нам этот твой мальчуган не прилетит никогда».
Я, та Лайда, что гордо смеялась над всею Элладой, Чей осаждался порог роом влюбленных, дарю
Пафии зеркало; видеть себя в нем, какою я стала, Уж не хочу, а такой, как я была,— но могу.
Археанасса со мной, колофонского рода гетера, Даже морщины ее жаркой любовью горят.
Ах, злополучные те, что на первой стезе повстречали Юность подруги моей! Что это был за пожар!
Древней Гекабе, а с нею и прочим рожденным в ту пору Женщинам Трои в удел слезы послала судьба.
Ты же, Дион, совершивший такое прекрасное дело, Много утех получил в жизни от щедрых богов
В тучной отчизне своей, осененный почетом сограждан, Спишь ты в гробу, о Дион, сердце пленивший мое.
Мы — эретрийцы, с Евбеи; зарыты ж, увы, на чужбине, Около Суз, от родной так далеко стороны.
Шумные воды Эгейского моря покинув когда-то,
Здесь мы в могилах лежим, средь экбатанских равнин. Славной Эретрии шлем мы привет свой. Привет вам,
Афины,
Близкие к нашей земле! Милое море, прости!
Девять считается Муз. Но их больше: ведь Музою стала С Лесбоса дева Сапфо. С нею их десять теперь.
Храм, что вовек не падет, искали богини Хариты; Вот и открылся им храм — Аристофапа душа.
Все уносящее время в теченье своем изменяет Имя и форму вещей, их естество и судьбу.
Тише, источники скал и поросшая лесом вершина! Разноголосый, молчи, гомон пасущихся стад!
Пан начинает играть на своей сладкозвучной свирели, Влажной губою скользя по составным тростникам.
И, окружив его роем, спешат легконогие нимфы, Нимфы деревьев и вод, танец начать хоровой.
Сядь отдохнуть, о прохожий, под этой высокой сосною, Где набежавший Зефир, ветви колебля, шумит,—
И под журчанье потоков моих, и под звуки свирели Скоро на веки твои сладкий опустится сон.
Море убило меня и бросило на берег, только
Плащ постыдившись отнять, что прикрывал наготу.
Но человек нечестивой рукой сорвал его с трупа,
Жалкой корыстью себя в грех пепомерный введя.
Пусть же он явится в нем к Аиду, пред очи Миноса! Тот не преминет узнать, в чьем нечестивец плаще.
Я — мореходца могила, а против меня — земледельца: Морю и твердой земле общий наследник Аид.
О мореходцы! Судьба да хранит вас на суше и в море; Знайте: плывете теперь мимо могилы пловца.
Образ служанки наяд, голосистой певуньи затонов, Скромной лягушки с ее влаголюбивой душой,
В бронзе отлив, преподносит богам возвратившийся путник В память о том, как он в зной жажду свою утолил.
Он заблудился однажды, но вот из росистой ложбины Голос раздался ее, путь указавший к воде;
Путник, идя неуклонно за песней из уст земноводных, К многожеланным пришел сладким потока струям.
Вакхов Сатир вдохновенной рукою изваян, и ею,
Только ею одной камню дарована жизнь; Я же наперсником сделан наяд: вместо алого меда
Я из амфоры моей воду студеную лью. Ты, приближаясь ко мне, ступай осторожнее, чтобы Юношу не разбудить, сладким объятого сном.
Я, служитель и друг рогатого бога Лиэя,
Здесь изливаю ручей светлосеребряных нимф И погруженного в сон баюкаю тихо малютку
Точно не отлит Сатир, а уложен ко сну Диодором; Сиит серебро, не буди прикосновеньем его.
В Книд чрез пучину морскую пришла Киферея-Киприда,
Чтобы взглянуть на свою новую статую там, И, осмотрев ее всю, на открытом стоящую месте,
Вскрикнула: «Где же нагой видел Пракситель меня?»
Нет, не Пракситель тебя, не резец изваял, а сама ты Нам показалась такой, как ты была на суде.
Пять коровок пасутся на этой маленькой яшме;
Словно живые, резцом врезаны в камень они. Кажется, вот разбредутся... но нет, золотая ограда
Тесным схватила кольцом крошечный пастбищный луг.
Вот самоцвет-аметист, ну, а я — Дионис-винолюбец. Пусть меня трезвости он учит иль учится пить.
Этих на перстне увидев бычков и зеленую яшму, Скажешь: дышат бычки и зеленеется луг.
На спину вскинул хромого слепой, и этой услугой Дал ему ноги свои, взявши в отплату глаза.
Золото этот нашел, а тот потерял его. Первый
Бросил сокровище прочь, с жизнью покончил второй.
Когда мы вошли в густотенную рощу, увидели
Киферина сына, румяным подобного яблочкам. Ни гнутого лука, ни колчана стрелонесущего
Малыш не имел: по ветвям они были развешаны. Средь розы бутонов улыбчивый мальчик покоился,
Смирённый дремотой, не чуя, что пчелы златистые, Покрытые воском, изящные губки обсыпали.
ОПРЕДЕЛЕНИЯ
Вечное
411
то, что существует во все времена: оно было раньше и не погибло ныне.
Бог
бессмертное существо, довлеющее себе в блаженстве: он – вечное бытие, причина рождения природы блага.
Становление
движение к бытию, причастность к бытию, поступательный шаг к тому, чтобы быть.
Солнце
b
небесный огонь, единственное, что может быть видимо одними и теми же [существами] от утренней до вечерней зари; это – звезда, зримая днем, существо вечное, одушевленное, величайшее.