b безумным, что его выгнали вон из гимнасия. Но твое-то теперешнее рассуждение, как видно, настолько верно, что ты не только сумеешь убедить присутствующих, но и противника своего заставишь с тобой согласиться. Ясно, что и в судах дело происходит таким же образом: когда двое выступают с одинаковыми свидетельствами,

374

но один из них считается достойным человеком, другой же — дурным, свидетельство этого последнего не убеждает судей, напротив, иногда они делают даже ему назло; а если то же самое говорит человек, считающийся хорошим, его слова обретают для судей силу истины. Быть может, нечто подобное испытали присутствую- c

щие в отношении Продика и тебя [,Критий,]: его они посчитали софистом и хвастуном, тебя же — мужем и гражданином, человеком весьма достойным. Значит, они думают, что следует судить не по словам, а по тому, каковы те, кто эти слова произносит.

Однако, Сократ, пусть ты и шутишь, мне лично Критий кажется дельно говорящим человеком,— вмешался тут Эразистрат.

Нет, клянусь Зевсом,— сказал я,— я ничуть не шучу. Но почему вы, коль скоро сказанное вами верно d

и прекрасно, не завершаете рассуждения? Ведь мне представляется, что у вас осталось, что рассмотреть, после того как вы, по-видимому, согласились: то, что для одних — благо, для других может быть злом. А осталось исследовать, чем является богатство само по себе. Если вы не выясните этого прежде всего, вы не сможете договориться, добро оно или зло. Я готов, на сколько в моих силах, исследовать этот вопрос вместе e

с вами. Пусть же тот, кто утверждает, что богатство — благо, скажет нам, как он это понимает.

Но я, мой Сократ,— молвил Эриксий,— не говорю относительно богатства ничего особенного по сравнению с другими людьми: быть богатым — значит иметь много добра; полагаю, что и Критий разумеет под богатством не что иное.

Следовательно,— сказал я,— остается посмотреть, что это за добро, дабы не оказалось чуть позже, что вы снова расходитесь во мнениях по этому поводу. Например, у карфагенян в ходу такая монета: в неболь- 400

шой кусочек кожи завертывается нечто, весящее приблизительно около статера ; но что именно завернуто, не знает никто, кроме сделавших это. Затем, опечатав этот сверток, его пускают в употребление, и тот, кто больше других приобрел таких свертков, считается владельцем наибольшего количества денег и самым богатым. Если же у нас кто-то приобрел бы наибольшее их количество, он был бы не более богат, чем коли бы набрал множество горных камешков. В Лакедемоне же b

в ходу железная монета определенного веса, причем

375

железо это некачественное; тот, у кого оказывается большой вес такого железа, считается богатым, хотя ни на что иное это добро не пригодно. А в Эфиопии с этой же целью пользуются разными камешками, которые совершенно ни к чему лаконскому мужу. В Скифии же, среди кочевников, если бы кто владел домом Пулитиона, он считался бы ничуть не богаче афинянина,

c владеющего горой Ликабетт 18. Итак, ясно, что не все это может считаться имуществом, коль скоро некоторые из владельцев этих вещей не бывают благодаря им богаче. Наоборот,— сказал я,— каждая из этих, вещей для одних — деньги, благодаря которым они становятся богатыми, для других же — не деньги и не основа богатства. Поэтому такие вещи не могут быть прекрасными или постыдными для всех, но одни являются тем или другим для одних, другие — для других. Если же мы захотим выяснить, почему для скифов дома — не иму-

d щество, а для нас — имущество, или почему для карфагенян кусочки кожи — имущество, а для нас — нет, или, наконец, почему железо для лакедемонян — деньги, а для нас — нет, то не следующим ли путем мы лучше всего это поймем? Например, если кто в Афинах станет владельцем камней весом в тысячу талантов, валяющихся на площади и никому не нужных, будет ли он благодаря этому считаться богаче?

Нет, я этого не думаю.

А если он приобретет тысячу талантов лихнита 19,мы ведь назовем его даже очень богатым?

Несомненно.

e — Потому,— сказал я,— что этот камень нам полезен, тот же совершенно не нужен?

Да.

По этой же причине и для скифов дома не являются достоянием: ведь от них им совершенно нет пользы. И никогда скифский воин не предпочтет самый прекрасный дом кожаному тулупу, ибо тулуп ему полезен, дом же для него не имеет ни малейшей цены. Опять-таки карфагенская монета не имеет для нас значения имущества: ведь мы не можем купить на нее и вывезти то, в чем нуждаемся, как можем сделать это за серебро; таким образом, она для нас бесполезна.

Естественно.

Итак, то, что нам полезно, это имущество, а то, что нам бесполезно, имуществом не является.

Как же так, Сократ? — вмешался тут Эриксий.—

Разве мы не пользуемся в наших взаимоотношениях 401

речами, разве не смотрим друг на друга и не в ходу у нас много иных подобных вещей? Значит, все это — наше имущество? Ведь эти вещи кажутся полезными.

— Нет, имущество представлялось нам не таким образом. Необходимо, чтобы вещи были полезными для того, чтобы мы могли считать их имуществом 20,— это признано как будто всеми. Но какие именно вещи, коль скоро не все? Давай же попробуем снова вот как поставить этот вопрос, и, может быть, мы найдем то, что ищем: чем является имущество, коим мы пользуемся, и для чего b

изобретено владение вещами, подобно тому как изобретены лекарства для отвращения болезней? Быть может, это станет нам ясным следующим образом: поскольку представляется необходимым, чтобы имущество, как таковое, было полезным, и то, что мы называем имуществом, является неким родом полезных вещей, остается посмотреть, ради какой пользы полезно пользоваться этим полезным имуществом. Быть может, полезно все, что мы употребляем для производства, подоб- с

но тому как все, что имеет душу, мы именуем живыми существами, а человека — неким родом живых существ. Если же кто нас спросил бы, от чего мы должны d

освободиться, чтобы не нуждаться ни во врачебном искусстве, ни в его средствах, мы могли бы ему ответить, что это будет возможно в том случае, если болезни оставят наше тело и вообще больше не возникнут или если они, возникнув, тотчас же прекратятся. Следовательно, похоже, что врачевание принадлежит к наукам, полезным для этого, то есть для отвращения болезней. А если кто снова задаст нам вопрос, от чего мы должны d

быть свободны, чтобы не нуждаться в имуществе, сумеем ли мы ему ответить? И если нет, нам опять надо поставить такой вопрос: скажи, коли бы человек был в состоянии жить без еды и питья и при этом не голодал и не испытывал жажды, нуждался бы он во всем этом, а также в серебре или чем-то еще другом, чтобы это купить?

Мне кажется, нет.

Значит, и во всем остальном дело обстоит так же? Если бы мы не нуждались для ухода за телом в том, в чем мы теперь нуждаемся,— в тепле, а иногда и в прохладе и во всем прочем, в чем тело испытывает недостаток, для нас было бы, видно, бесполезно так называемое имущество, раз никто совершенно не нуждается во всем

377

том, ради чего мы стремимся владеть имуществом, какого было бы достаточно для удовлетворения нужд и вожделений тела? А поскольку обладание имуществом полезно именно для этого — для удовлетворения потребностей тела, то, если бы эти потребности вдруг были устранены, мы совсем не нуждались бы в имуществе, и, возможно, оно вообще бы не существовало.

Это очевидно.

Итак, похоже, нам ясно: вещи, полезные для такого рода забот, и представляют собой имущество.

Он согласился с таким пониманием имущества, однако это маленькое рассуждение немало его смутило.

402 — Но как же так? Не признали мы разве возможным, что одна и та же вещь бывает для одного и того же дела в одних случаях полезной, а в других — нет?

Лично я этого не говорил; но если мы в чем-то нуждаемся для одного и того же дела, это представляется мне полезным, если же не нуждаемся — нет.

Значит, если бы мы могли без огня изваять медную статую, мы не нуждались бы вовсе в огне для этой работы, а раз мы в нем не нуждались бы, он не был