Аристотель. Да.
Парменид. И вот, в силу того что единое обладает отличием от другого, по этой же самой причине каждое из них подобно каждому, ибо каждое от каждого отлично.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. Но с другой стороны, подобное противоположно неподобному.
Аристотель. Да.
Парменид. Следовательно, и иное противоположно тождественному.
Аристотель. Да.
Парменид. Но обнаружилось также, что единое тождественно с другим.
b
Аристотель. Да, обнаружилось.
Парменид. А ведь это противоположные состояния – быть тождественным с другим и быть отличным от другого.
Аристотель. Совершенно противоположные.
Парменид. Но поскольку они различны, они оказались подобными.
Аристотель. Да.
Парменид. Следовательно, при тождестве они будут неподобными в силу свойства, противоположного свойству уподобления. Ведь подобным их делало иное?
Аристотель. Да.
Парменид. Значит, неподобным их будет делать тождественное, иначе оно не будет противоположно иному.
Аристотель. Видимо.
c
Парменид. Итак, единое будет подобно и неподобно другому: поскольку оно иное – подобно, а поскольку тождественное – неподобно.
Аристотель. Да, как видно, единое имеет и такое истолкование.
Парменид. А также и следующее.
Аристотель. Какое?
Парменид. Поскольку оно обладает свойством тождественности, оно лишено свойства инаковости, а не имея свойства инаковости, оно не может быть неподобным, не будучи же неподобным, оно подобно. Поскольку же оно имеет свойства инаковости, оно – другое, а будучи другим, оно неподобно.
Аристотель. Ты прав.
Парменид. Следовательно, если единое и тождественно с другим, и отлично от него, то в соответствии с обоими свойствами и с каждым из них порознь оно будет подобно и неподобно другому.
d
Аристотель. Совершенно верно.
Парменид. А так как оно оказалось и отличным от себя самого и тождественным себе, то не окажется ли оно точно так же в соответствии с обоими свойствами и с каждым из них порознь подобным и неподобным себе самому?
Аристотель. Непременно.
Парменид. А теперь посмотри, как обстоит дело относительно соприкосновения и несоприкосновения единого с самим собой и с другим.
Аристотель. Я слушаю тебя.
Парменид. Ведь оказалось, что единое находится в себе самом как в целом.
Аристотель. Оказалось.
Парменид. Но не находится ли единое и в другом?
Аристотель. Находится.
e
Парменид. А поскольку оно находится в другом, оно будет соприкасаться с другим, поскольку же находится в себе самом, соприкосновение с другим будет исключено и оно будет касаться лишь самого себя, ибо на холится в себе самом[22].
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Таким образом, единое будет соприкасаться с самим собой и с другим.
Аристотель. Будет.
Парменид. А как обстоит дело относительно следующего: не нужно ли, чтобы все, что должно прийти в соприкосновение с чем-либо, находилось рядом с тем, чего оно должно касаться, занимая смежное с ним место, где, если бы оно там находилось, то с ним бы соприкасалось?
Аристотель. Нужно.
Парменид. И следовательно, если единое должно прийти в соприкосновение с самим собой, то оно должно лежать тут же рядом с самим собой, занимая место, смежное с тем, на котором находится само.
Аристотель. Да, должно.
149
Парменид. Конечно, если бы единое было двумя, оно могло бы это сделать и оказаться в двух местах одновременно, но, пока оно одно, оно этого не сможет.
Аристотель. Безусловно.
Парменид. Значит, одна и та же необходимость запрещает единому и быть двумя, и соприкасаться с самим собою.
Аристотель. Одна и та же.
Парменид. Но оно не будет соприкасаться и с другим.
Аристотель. Почему?
Парменид. Потому что, как мы утверждаем, то, чему надлежит прийти в соприкосновение, должно, оставаясь отдельным, находиться рядом с тем, чего ему надлежит касаться, но ничего третьего между ними быть не должно.
Аристотель. Верно.
Парменид. Итак, если быть соприкосновению, требуется, по меньшей мере, чтобы было налицо два [члена].
Аристотель. Да.
b
Парменид. Если же к двум смежным членам присоединится третий, то их будет три, а соприкосновений два.
Аристотель. Да.
Парменид. Таким образом, всегда, когда присоединяется один [член], прибавляется также одно соприкосновение и выходит, что соприкосновений одним меньше сравнительно с числом членов соединения. Действительно, насколько первые два члена превысили соприкосновения, то есть насколько число их больше сравнительно с числом соприкосновений, точно настолько же каждое последующее их число превышает число всех соприкосновений, так как дальше уже одновременно прибавляется единица к числу членов и одно соприкосновение к соприкосновениям.
c
Аристотель. Правильно.
Парменид. Итак, сколько бы ни было членов, число соприкосновений всегда одним меньше.
Аристотель. Это так.
Парменид. Но если существует только одно, а двух нет, то соприкосновения не может быть.
Аристотель. Как же так?
Парменид. Ведь мы утверждаем, что другое – не-единое – не есть единое и ему не причастно, коль скоро оно другое.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Следовательно, числа в другом нет, так как в нем нет единицы.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. Следовательно, другое – и не единица, и не два, и к нему вообще неприменимо имя какого бы то ни было числа.
d
Аристотель. Да, неприменимо.
Парменид. Значит, единое только одно и двух быть не может.
Аристотель. Очевидно, нет.
Парменид. А потому нет и соприкосновения, коль скоро нет двух.
Аристотель. Нет.
Парменид. Следовательно, единое не соприкасается с другим и другое не соприкасается с единым, так как соприкосновения нет.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Итак, согласно всему этому единое и соприкасается и не соприкасается с другим и с самим собой.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. Но не будет ли оно также равно и неравно себе самому и другому?
Аристотель. Каким образом?
e
Парменид. Ведь если допустить, что единое больше или меньше другого или, наоборот, другое больше или меньше единого, то – не правда ли – они не будут сколько-нибудь больше или меньше друг друга в силу самих своих сущностей, то есть в силу того, что единое – это единое, а другое – другое в отношении к единому? Но если кроме своей сущности то и другое будет обладать еще и равенством, то они будут равны друг другу; если же другое будет обладать великостью, а единое – малостью или единое будет обладать великостью, а другое – малостью, тогда та из идей, к которой присоединится великость, окажется больше, а к которой присоединится малость – меньше. Не правда ли?
Аристотель. Непременно.
Парменид. Значит, существуют обе эти идеи – великость и малость. Ведь если бы они не существовали, они не могли бы быть противоположны одна другой и пребывать в существующем.
Аристотель. Не могли бы.
150
Парменид. Но если в едином пребывает малость, то она содержится либо в целом, либо в его части.
Аристотель. Непременно.
Парменид. Допустим, что она пребывает в целом. Не будет ли она в таком случае либо равномерно простираться по всему единому, либо охватывать его?