Существо внезапно задергалось у меня на руках. Пораженный, я отпустил его. Смитти же вытащил одну руку, а вторую сунул в ничто до самого плеча, и на его лице появилась удовлетворенная улыбка. Существо снова дернулось — и исчезло. Смитти выдернул руку. Рукав был разорван, по запястью тянулась царапина.

— Это существо поцарапало меня, — сказал он. — Наверное, ему не понравилась щекотка.

Шарик серебряного пуха, прижимающийся к щеке маленькой девочки — это одно, а тварь, которая царапается, как дикая кошка, — совершенно другое. Глаза у Майка стали совершенно круглыми, я видел, что его переполняли вопросы. И решил опередить их.

— Пат спит уже целый час, — сказал я ему. — Пора и нам ложиться баиньки под открытым небом. Утром мы все тебе расскажем.

Он хороший мальчишка и не стал возражать, но я знал, что он лежал с открытыми глазами в своей постели из листьев и травы, держа ушки на макушке. Я не хотел, чтобы кошмары, вертевшиеся у меня в голове, перешли и к нему, поэтому я позвал Смитти, и мы прогулялись до ручья. Звезды наверху были очень яркими. Я поглядел, но не смог различить ни одного знакомого созвездия. Интересно, подумал я, есть ли здесь луна, как у нас?

— Что произошло? — спросил я Смитти.

На мгновение он задумался.

— Точно не знаю. Одно время я читал книги, стараясь понять, что же такое умею проделывать. Книги о четвертом измерении, тессерактах[2] и подобном. Вы когда-нибудь читали об этом?

— Я читал. В надлежащем возрасте я прочитал свою долю научной фантастики.

Голубые глаза Смитти глядели очень серьезно.

— Значит, вы знаете, как это устроено. Отрезок линии является точкой. Совокупность точек на прямой образует линию. Совокупность линий образует поверхность. Совокупность поверхностей образует трехмерную фигуру. А совокупность трехмерных фигур образует уже фигуру с четырьмя измерениями. Например, совокупность кубов, выстроенная в четвертом измерении, образует сверхкуб, то есть тессеракт. Или кролика Пат.

Это я уже понял, когда смотрел, как он ощупывает невидимые части этого существа. Когда существо меняло форму, оно всего лишь перемещалось, высовывая в наш трехмерный мир различные части своего четырехмерного тела.

— Но почему оно висело в воздухе без всякой поддержки.

— Это была всего лишь часть существа, — быстро сказал Смитти.

— Тогда как это происходит, что мы можем взять и перенести ее в другое место? — спросил я. — Все это какая-то бессмыслица.

Смитти почесал голову.

— Я так и думал, что вы спросите это, — сказал он. Ответа я не знаю. Я знаю лишь то, что когда сунул туда руки, то нащупал нечто большое. И был поцарапан.

— Но на что оно похоже? — спросил я.

Смитти нахмурился.

— И на это я не могу ответить, — жалобно произнес он. — Это же просто не имеет смысла. Послушайте, это существо живет в четырех измерениях, а мы — в трех. Мы не можем увидеть его целиком. И я не вижу его, я только предполагаю, где оно может быть, и иногда что-то нащупываю, а иногда — нет. Как, по-вашему, прямая линия видит квадрат?

Он был прав. У любого, кто ведет обычное, материальное, трехмерное существование нет никакой возможности понять, на что походит нечто четырехмерное. У нас просто не хватает опыта, не с чем сравнивать. Смитти, с его способностями, мог там что-то ощупать, но он не мог объяснить, что именно он нащупал.

— Ладно, — вздохнул я. — Давай немного поспим.

Я сказал, поспим? У меня не было сна ни в одном глазу. Я лежал на сене, прислушиваясь к дыханию детей, и, слушая тихое похрапывание Смитти, глядел на далекие звезды наверху. И думал, думал и думал. Я думал о том, кто похоронит меня, когда я стану совсем старым и не смогу больше таскаться по этому заброшенному райскому саду. Думал о том, что сделает Элеонора, когда они вернутся без меня, и что подумает полиция, и за кого Элеонора выйдет замуж, когда свыкнется с мыслью, что я мертв. Я думал о том, будут ли Смитти и дети время от времени навещать меня здесь, и сколько времени еще понадобится, прежде чем дети повзрослеют и утратят эту свою способность. Я думал о том, кто станет выполнять мою работу, и где найдут другого тенора для клубного хора. И насколько Элеоноре урежут норму отпускаемого на душу населения газа. Ну, сами знаете, как это бывает, когда не спится...

Смитти ничего не волновало, но когда он проснулся, то я сразу понял, что он нашел решение. Завтрак наш состоял, в основном, из чистой воды из ручья и каких-то золотистых фруктов, по форме напоминающих сливы, а на вкус, как чуть кисловатый мед. Потом Смитти прибрался, загрузил вещи в рюкзак и повесил его на Майка. А сам поднял меня на руки, как новобрачную.

Это было так просто. Он велел мне закрыть глаза и задержать дыхание, чтобы я не сделал неправильное движение в неправильный момент, а сам просто шагнул «через». Когда я снова открыл глаза, то первым делом увидел лицо Элеоноры.

— Мог бы и сказать, когда вы вернетесь, — заявила она, — чтобы я оставила заказ для молочника.

Вот такова женская логика. Элеонора была тут же на кухне, когда мы вернулись. Вероятно, она видела, как мы возникаем из воздуха. Но она была трезвомыслящей женщиной, а трезвомыслящие женщины не могут видеть ничего подобного. Значит, она ничего не видела. Значит, ничего и не произошло. Мы просто вернулись из похода к ручью Хэнсона, где обычно проводим свои пикники. Я предупреждающе мигнул Смитти. Мы стали бы напрашиваться на неприятности, если бы попытались всучить четыре измерения женщине, которая вполне счастлива и с тремя. Не стоило и пытаться.

Но проще было сказать, чем сделать. Вскоре, как это постоянно случается в романах, из детской неожиданно выскочила Пат и побежала на кухню, держа что-то в руках. Она явно хотела, чтобы это увидела мать.

— Кролик! — кричала она.

Это существо было белым, с какими-то шишками.

У него был такой же длинный мех и никаких органов чувств. Возможно, это была другая часть первого существа, которому не понравилось, когда Смитти сунул руки в его измерение и за что-то там его пощекотал.

Но Элеонора ни о чем таком не думала. Однако, с первого взгляда она поняла, что никакой это не кролик. Женщины не любят ничего неизвестного, наверное, это у них в крови. Элеонора вежливо улыбнулась, взяла существо из рук Пат так осторожно и брезгливо, словно оно было заражено оспой, и сунула его Смитти.

— Какое противное! — твердо сказала она. — Унеси его, Смитти. А Пат сейчас пойдет принимать ванну.

Вот так оно было. Пат повиновалась без звука: она уже прежде вела битву за кроликов и знала, что все равно проиграет. Я подошел к Смитти.

— Давай запрем его в подвале, — сказал я ему. — И там ты избавишься от него также, как от первого.

Мы втроем с Майком спустились в подвал и забились в угол за кучей угля, чтобы нас не увидела с лестницы Элеонора. Смитти прямо с ходу сунул руки до самых плеч в «ничто», что-то там вертел и крутил, и чуть было не вытащил это существо за хвост, если это вообще был хвост, но все напрасно. Может, в пределах досягаемости не было места, которое не терпело щекотки. Может, этому существу нравилась щекотка. Не знаю. Могу лишь выложить вам версию Смитти. Он заявил, что Пат могла взять это существо, точно приз, когда проходила «через». По словам Смитти, это существо не принадлежало ни к одному из миров, пока Пат не забрала его, и, конечно же, нет никаких причин, почему бы оно не могло быть четырехмерным, учитывая, что оно существует на поперечном срезе обоих миров одновременно. Возможно, вы найдете в этом какой-то смысл.

Главное то, что мы с ним вляпались. Всяческие подталкивания, ощупывания и щекотания Смитти привели лишь к тому, что существо покрылось пятнами, раздулось величиной с арбуз и осталось в таком вот виде. Мы перенесли его в курятник, как в самое подходящее место, где оно повисло в воздухе на высоте десяти футов. И то хорошо, по крайней мере, дети до него не смогут добраться. Майк, разумеется, наблюдал за всем этим, но он, как я уже говорил, хороший мальчишка, ему практически десять лет, и он знает, что такое хорошо, и что такое плохо. Как и большинство детей его возраста.