Мой способ дрессировки никому не был известен, вследствие чего мои конкуренты не могли достигнуть того внимания публики, коим я пользовался. Они вызывали послушание животных хлыстом или того хуже — голодом, я же, наоборот, терпением и лаской… Мои животные постоянно веселы и слушаются меня без малейших угроз, тогда как конкуренты во время представления не выпускают кнута из рук и до такой степени запугивают своих зверят, что те работают, трясясь от страха, и так жалобно поглядывают на своих учителей, что возбуждают в публике понятное сострадание. Я не знаю, зачем мои коллеги прибегают к подобным крутым мерам, когда с маленькими друзьями человечества можно справиться одним терпением».

Подобные утверждения мемуариста не соответствуют истине. Иностранные клоуны ранее использовали дрессированных животных в своих антре. Но наибольших успехов в этом добился Владимир Дуров.

Только ревностью и страстным стремлением умалить достижения брата можно объяснить подобные неточности в мемуарах Анатолия Дурова. Что греха таить, в своих воспоминаниях старший брат платил ему той же монетой.

Причина в обоих случаях одна — вражда! Вражда, исподволь зародившаяся в молодые годы и трагически прошедшая через всю жизнь братьев.

Анатолий Дуров косвенно объясняет ее истоки, делая откровенное, хотя жестокое признание: «Приглядевшись к закулисной цирковой жизни, я понял, что закулисная интрига — не интрига, а только борьба за существование. Иной борьбы, в силу особенности положения вещей, там быть не может. В цирке, как и в театре, счастье одного построено не на несчастье другого, как это обыкновенно бывает в жизни, а на несчастье двадцати других. Потому, чтобы занять видное положение в театре или цирке, нужно предварительно превратить многих в ничто и уже на их терпеливых плечах основаться самому во всем блеске своего успеха. В сущности, за кулисами царит одно правило: „Топи!“. И если ты сам не будешь топить, так утопят тебя… Все хотят есть слаще, жить просторнее, и поэтому каждый карабкается на первое место, которое хорошо оплачивается и тешит самолюбие».

Много горьких минут надо было испытать, чтобы прийти к подобному заключению. Как бы то ни было, оно дает ключ для понимания сложных жизненных взаимоотношений братьев Дуровых.

Безработный циркист под кровлей опекуна не испытывал острой нужды. Но его, уже вкусившего сладость успеха в провинции, томила вынужденная бездеятельность в Москве. И он настойчиво добивался ангажемента в цирке Шумана. Разговор с директором был короток:

— Кто вы? — спросил директор.

— Русский клоун Дуров.

— Как?

— Анатолий Дуров — русский клоун.

— Не слыхал такого.

— Я начинающий…

— Таким место в провинции…

— Дайте дебют!

— Глупости!

— Я буду иметь успех…

— Прощайте! Некогда…

— Вы, может, раздумаете? Я к вам наведаюсь…

Через некоторое время молодой клоун возобновил разговор с Шуманом.

— Ах, вы опять? — недовольно вымолвил директор. — Я занят и говорить-то нам не о чем.

— Дайте дебют!

— Повторяю, у меня служат только настоящие артисты, а новичку делать нечего.

— Перестать быть новичком — дело будущего.

— Хорошо, подумаю…

Через неделю настойчивый клоун снова явился к Шуману.

— Насчет дебюта? — встретил вопросом директор.

— Да!

— Мой цирк не балаган.

— Когда же вы подумаете?

— Как-нибудь в свободную минуту…

Это явно походило на издевательство.

В то же время крестный отец возобновил свои увещевания.

— Оставь свои увлечения! Займись чем-нибудь серьезным. Прошу тебя, как родного сына.

— Ничего другого я делать не умею.

— Научишься.

— Ни к чему, кроме цирка, у меня сердце не лежит.

— Шутовством век не проживешь, а ты уже человек семейный.

Безработица и настояния опекуна в конце концов возымели действие. «Русский клоун» решился пойти на жертву — стать учителем. Три студента-репетитора начали срочно готовить его к экзамену на учительское звание.

Осенью 1885 года в городе Можайске Московской губернии состоялось это событие. Анатолий Дуров получил диплом приходского учителя, а после дополнительного экзамена в Москве — преподавателя городского училища.

Захаров привычно «тряхнул» связями и устроил новоявленного педагога в Богоявленское городское училище. Однако карьера его на поприще народного просвещения длилась недолго. Уже через неделю он явился к крестному отцу с повинной головой.

— Простите меня, но дальше учительствовать я не в силах. Вот вам на память мой диплом и… прощайте!

— Вздор! Что ты вздумал?

— Каждому кулику свое болото краше остальных болот.

— Куда ты?

— В цирк…

Бывший учитель снова явился к Шуману. На этот раз встреча приняла неожиданный оборот.

— Вы обещали в свободную минуту подумать насчет моего дебюта…

— Подумал…

— Ну?

— Стало ясно, что вы мне смертельно надоели.

— Об этом и думать не стоило.

— Так надоели, что я решил от вас отвязаться.

— Покорно благодарю…

— И я решил дать вам пробу на репетиции.

— Спасибо и за это. Когда можно предстать перед вашими очами?

— Хоть завтра!

На другой день Анатолий Дуров показал на манеже несколько своих антре. Зрители — артисты труппы одобрили работу молодого клоуна. И Шуман милостиво изрек:

— Ну что ж… Изредка можно посмотреть ваши глупости. Дам дебют. Однако знайте, если публике не понравится, то и за десять рублей в месяц не найму.

Таким тяжелым путем удалось получить дебют в Москве.

Теперь необходимо было приготовить костюм, подходящий для выступления перед взыскательной публикой. Оказалось это совсем не простым делом. Ситцевый костюм, в котором кое-как можно было показаться на арене в провинции, имел жалкий вид и теперь явно не годился. Следовало во что бы то ни стало сделать новый костюм. А в кошельке ни копейки!

Пришлось ревизовать сундуки с рухлядью на чердаке дома Захарова. Однако в них ничего подходящего не нашлось. Неужели из-за костюма сорвется так дорого доставшийся дебют? В полном отчаянии Дуров шарил глазами вокруг. Вдруг взгляд его упал на шелковые гардины в гостиной крестного.

— Вот! — радостно воскликнул дебютант.

Гардины вмиг были сорваны, разрезаны, раскроены… Жена сшила из них костюм, который придавал нарядный, щегольской вид артисту. Новинка тем более радовала глаз, что обычно клоуны выступали в дешевых, сделанных из пестрого ситца балахонах, и никто до той поры не помышлял о лучшем наряде.

Дебютантам всегда приходится преодолевать настороженность публики. «Знаем мы эту начинающую молодежь. То ли вот…» — искушенный зритель называет имя виденного им известного артиста и с недоверием смотрит на новичка. Дебют Анатолия Дурова осложнялся еще тем, что московская публика привыкла видеть на арене иностранных клоунов, нещадно коверкавших русский язык и более всего полагавшихся на свои трюки, а также на звонкие «апачи».

Появление на арене молодого клоуна не в затасканном ситцевом одеянии, а в ослепительно богатом, со сверкающими блестками костюме, уже явилось сенсацией. Его чисто русская речь, умение донести до слуха каждое слово, богатство интонаций было не меньшей неожиданностью. Все замерли от изумления. Едва же клоун сделал паузу, раздались приветственные аплодисменты. Следующие его антре вызывали также горячее одобрение.

Директор Шуман охотно подписал контракт с дебютантом. И что особенно привлекало внимание — на афишах, извещавших об очередных представлениях, красовалась, выписанная крупными буквами строка: «Русский соло-клоун Анатолий Дуров».

Неведомый завтрашний день

В России конца XIX века было немало цирков. Обычно они не задерживались подолгу на одном месте, а кочевали из конца в конец обширного государства. Железная дорога редко служила такой цели, так как перевозка многочисленных животных и громоздкого имущества в вагонах обходилась слишком дорого. Пароходы были доступнее, потому-то гастрольные маршруты порой обусловливались морскими и речными путями. Но чаще всего кони, еще вчера вальсировавшие на арене, наутро запрягались в цирковые фургоны. Даже в отдаленные уголки страны забирались кочующие цирки. Что же говорить о больших городах? Там, случалось, за год побывает два-три цирка. Лишь поспевай смотреть разные программы!