— Вот это называется выступление! — воскликнул Дель Буоно и вытер шею платком. Хоть и был он худ — одна кожа да кости, — пот с него лил ручьями.

— Дорогой Бастьяно! — прервал его Немец. — Мы с тобой давно знаем друг друга. Я отсутствовал много лет, а вернувшись, нашел тебя все таким же. Был бы ты епископом, я бы тебе туфлю поцеловал… Но думаю, что с тобой этого не случится. В общем ты знаешь, что ни во времена анархистов, когда я был молодым, ни теперь, когда утвердились вы, социалисты, политика никогда особенно меня не интересовала. И здесь и в Германии я всегда старался держаться от нее подальше. На каторге я никогда не был и надеюсь, что умру, ее не отведав. Но если речь идет о нашем единстве, то я не понимаю, как тут можно увиливать! Не нужно быть социалистом, чтобы понять, что, если мы будем сидеть сложа руки, кладка стен продвигаться не будет. Поэтому давайте условимся, что будем держаться, сколько хватит сил, не корча из себя заговорщиков и не кладя руку в огонь. Я думаю, оставшись разок-другой без обеда, мы пострадаем меньше, чем любой из них, особенно Фиаскиили Мадии, который рискует сорвать срок окончания стройки. Кроме того, если мы и дальше позволим себя эксплуатировать, то уж заранее можно сказать, что останемся без обеда, а потом и без ужина и без вина. Так что, друзья, решайтесь! Лиха беда начало, а там уж видно будет.

Дель Буоно снял пенсне, затем снова надел его.

— Ты, Бутори, социалист больше, чем мы все вместе взятые, — сказал он. — Жаль, что ты далеко от меня, а то бы я расцеловал тебя. У таких людей, как ты, все мы должны учиться. Профессиональному союзу надо бы об этом подумать!

— Ну что ж, — снова перебил его Немец, — выдай мне диплом профессора!

И снова под буками на берегу речушки зазвучал смех.

Затем Дель Буоно с сияющими глазами, весь мокрый от пота, монотонным голосом настойчиво повторил:

— Итак, принимаем решение. Все согласны? Даже в том случае, если забастовка будет длиться больше, чем в прошлом году?

— Ты нас не пугай, — вмешался старый Липпи. — На этот раз мы сами хотим пугнуть хозяев.

Но его голос был заглушен другим, более молодым, тотчас же смолкшим, словно он поспешил вернуться в хор голосов, из которого вырвался. Он прозвучал внизу, где протекала Терцолле, узкой полоской блиставшая на солнце.

— За три недели можно трижды подохнуть с голоду!

Все взгляды обратились вниз, и говорившему не удалось от них скрыться.

— Выходи вперед, — тотчас откликнулся Дель Буоно. — Не стесняйся, высказывай свое мнение!

— Ну и храбрец же ты, Биксио! — прошептал маленький Ренцони.

Биксио был один из пареньков, стоявших на коленях. Не меняя позы, он добавил уже громче:

— Я сказал… что, если дело примет такой же оборот, как в прошлом году, я, по правде говоря, не знаю…

— Тебя как зовут?

— Биксио Фалорни. Я работаю на стройке отбельной фабрики на участке Массетани.

— Ты из Вингоне? — спросил Дель Буоно.

— Да, я из Вингоне и ни за что на свете не хочу возвращаться обратно в имение. Поэтому я и стал строителем. Отбыл свой срок в солдатах и несколько месяцев назад получил разряд подмастерья каменщика. Дела у меня не так плохи, как у Аминты. Я еще молод, и родные в Вингоне не оставили бы меня без куска хлеба, но я ничего не хочу у них просить. Мой отец был против того, чтобы я стал каменщиком. Поэтому я живу в семье на своих харчах. И что бы вы ни говорили, если Массетани через неделю-другую не пойдет на уступки… я просто не знаю, как мне тогда быть. Лучше уж прямо сказать.

— Совершенно верно, — подтвердил Дель Буоно. — Хотя ты во многом ошибаешься, в твоих словах есть некоторая доля правды. Пока достаточно и того, что ты согласен начать и продержаться одну-две недели. А прежде чем ты станешь штрейкбрехером, мы еще вернемся к этому разговору. Во всяком случае, искать выхода в одиночку тебе не придется!

Юноша кивнул в знак согласия и, опираясь на руки откинул корпус назад. В этой позе, словно освободившись от давившей его тяжести, он посмотрел в небо. Увидел, как с дерева поднялась стая птиц, как она разлетелась в разные стороны, снова слетелась и наконец исчезла, — и на его губах невольно появилась улыбка.

Когда стали подсчитывать голоса, он одним из первых поднял руку. Каждая рука означала «да», и не оказалось никого, кто бы ее не поднял.

На следующее утро после того, как приняли решение начать забастовку, были назначены ответственные на каждом строительном участке: в случае необходимости они должны были вести переговоры с хозяином от имени всех рабочих участка.

Как и следовало ожидать, рабочие строительного участка Мадии оказали доверие Джаннотто. Во главе рабочих Фиаски должен был стать Корсьеро, который, оставаясь верным своему пристрастию к картам и «Трем мушкетерам», за последние пятнадцать лет не раз переходил с одного предприятия на другое. И, наконец, строителей, работавших у Бадолати, предстояло возглавить Липпи. Это надлежало ему по праву — за его седины, за то, что у него никогда не было нехватки ни в доводах, ни в словах, чтобы их приперчить. Но он неожиданно сказал:

— Ценю ваше доверие, но лучше пусть этим займется Тополек. Я себя знаю: частенько бывает, что не умею вовремя сдержаться, а здесь такое дело…

Метелло попытался было отказаться, но не очень настойчиво, боясь, как бы товарищи не подумали, что он вообще против забастовки. Поэтому он решил не возражать.

— Ладно, согласен, — сказал он. — Не хочу, чтобы у вас из-за меня простыл обед.

Они спускались по дороге Кареджи, освещенной теперь с запада. Уличная пыль под косыми лучами солнца казалась белой, как известь, — даже глазам было больно!

Метелло держал под руку Олиндо, а Аминта, Фалорни и молодой Ренцони (Ренцони-маленький, Ренцони-внук, как его звали) шли втроем отдельно. Они первыми запели гимн, а за ними его подхватили все, одна группа за другой, пока не зазвучал мощный хор:

Дель Буоно шел впереди всех вместе с Джаннотто и Липпи, который мелко семенил под палящими лучами солнца, стараясь не отстать. Дель Буоно взял старика под руку и угостил его сигарой. Пенсне Дель Буоно поблескивало на солнце.

Дойдя до первых домов Ромито, он крикнул:

— Помолчите-ка, ребята, а то все кончится, не успев начаться!

Запыхавшийся Немец и еще несколько рабочих присели на ограду дороги, чтобы передохнуть. Они махали проходящим, прощаясь с ними:

— До завтра!

— Счастливо!

— Ну, теперь уж порядок!

— До завтра!

И вот на следующий день началась самая крупная в 1902 году забастовка, которой и по длительности и по совершившимся за это время событиям суждено было стать легендарной.

Она длилась сорок шесть дней и закончилась капитуляцией предпринимателей. Это была большая победа, но как дорого она обошлась и с каким трудом была достигнута!

И все же это была победа всей корпорации каменщиков и, в частности, Метелло и Эрсилии.

Но за эти полтора месяца, независимо от роли, которую сыграла забастовка, любовь их подверглась серьезному испытанию.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава XIV

На следующее утро, точно в положенное время, все собрались в рабочей одежде у своих строительных площадок на тот случай, если хозяева одумаются, изъявят желание вести переговоры. Кроме того, могло случиться, что в воскресенье после митинга и особенно в момент, когда надо будет приступать к работе, кто-нибудь из голосовавших в Монтеривекки за забастовку передумает. Когда Метелло вместе с зашедшим за ним Олиндо присоединился к своим товарищам, почти все уже были тут, на площадке, словно на смотре. Они сидели в тени под насыпью.