Он был мастером своего дела.

На плацу

Тяжело бывало порой на плацу. Стояли жгучие морозы. Сталь винтовки жгла руки. При команде «заряжай!» с трудом ворочался затвор и просыпались патроны. А когда бывали упражнения с винтовкой, до боли трудно было держать на вытянутых руках винтовку в ожидании команды — «к ноге». Больше всех морил нас «на вытяжке» командир взвода Кашин. Потому и не любила его вся школа.

В перерывах между часами занятий боролись, шли стенка на стенку, чтобы сопреть окоченевшие руки. Одной из излюбленных игр был бой петухов. Закатывали за пояс полы шинели, становились на одну ногу и, расходясь и сходясь, наскакивали друг на друга, старались заставить противника стать на обе ноги. И за парами петухов с интересом наблюдал взвод.

Особенный интерес возбуждался, когда в паре оказывались Дыркин и Капернаут и маленький, юркий Дыркин, весело прыгая вокруг тяжелого Капернаута, сшибал его в снег.

После занятий на плацу в казарме долго отогревались. Часы на плацу были самыми тяжелыми часами.

— Глянь-кось, Дыркин, нос отмерз…

— Брось… Неужели?.. — и взволнованный Дыркин кидался в поиски за зеркалом. Вся школа дружно поднимала его нáсмех.

С нетерпением ждали весны…

Политбой

На политчасах во взводах, как и раньше в ротах, выплывали порой отсталые крестьянские настроения. Выплывали они особенно после писем из дому.

Делаешь доклад о внутреннем положении — сразу закидают вопросами. Первым начинал маленький Силин из третьего взвода.

— Так! Все это хорошо. Но слова одни. Ты говоришь: растет хозяйство. Налоги уменьшаются. А вот у нас в деревне лошадей меньше стало. От налога стонем. Скидку хотел получить — волынят в сельсовете.

Выступление находило отклик.

— Я все-таки считаю, — говорил маленький коренастый Андронов, — что рабочим лучше живется. Отработали восемь часов и айда домой. А тут целые сутки маешься. И потом налоги дерут.

— Когда еще там социализм… Вот мы деньги собрали на трактор, дали председателю, а он взял и пропил трактор-то. Вот тебе и социализм, — вмешивался Сальников.

Из «преющих» он был самый развитой, и всегда это так получалось, что был он главным застрельщиком прений. Но эти настроения всегда получали крепкий отпор от других красноармейцев, в особенности от партийцев и комсомольцев. Первым вставал высокий Степанов.

— Легче, говоришь, на заводе? А вот сходи на экскурсию в литейный цех. Поглядишь, как легче… Легко только на печи спать…

— Я вот, ребята и на заводе был и крестьянствовал, — вступал в спор Симонов. — Нет тут спора, где легче. Каждому своя работа, и друг другу помогаем мы.

А Дрондин, с трудом произнося иностранные мудреные слова, много говорил о коллективизации и индустриализации.

С каждым днем чувствовалось, что ребята становятся все бойчее. Уже человек тридцать подало заявления в комсомол. Уже на политчасах не только Симонов со Степановым принимали бой. Помогал им и маленький белесый Цыганков и многие другие. Тогда решили мы устроить политбой между взводами.

Первый, второй и третий взводы пошли на четвертый и пятый. Стрелки на пулеметчиков. Стрелками руководил секретарь партячейки, пулеметчиками — политрук Горовский. Выбрали старшин — Симонова у стрелков, Цыганкова — у пулеметчиков. Судей назначили… И начался политбой…

Еще за день до боя составляли вопросы и скатывали их в трубочки. Ребята волновались: как бы своего взвода не подкачать. Некоторые до поздней ночи сидели над книжками.

Политбой заключался в следующем.

Одна сторона выделяет вопрошающего. Он намечает себе жертву из стана врагов, вынимает трубочку с вопросами, спрашивает противника. Тот должен ответить. Если не знает, не ответит, — убит, выбыл из строя. Другой должен ответить.

После середины боя стороны меняются.

Бой заинтересовал всех. Вопросы были по программе: и легкие, вроде того, почему победила Красная армия, и мудреные — о том, что такое диктатура пролетариата.

Уже не один боец пал и с той и с другой стороны. И лучше всех, кроме старшин, держались Дрондин и мариец Сакарбаев.

Больше курсантов волновались командиры взводов. Командир третьего взвода, всегда с иголочки, франтовски одетый — Петряк, и командир четвертого взвода, милейший человек, но очень вспыльчивый — Чекалин, чуть в рукопашную не сошлись, отстаивая перед судьями правильность ответов своих взводов. Волновались и курсанты. Подсказывали напропалую. Судьи выводили подсказывающих. Можно было подумать, что идет настоящий бой.

На шум пришел в ленуголок начшколы Диванов и, сам увлеченный ходом боя, остался до конца…

У стрелков оказалось сорок семь правильных ответов, у пулеметчиков — сорок два. Победа осталась за стрелками.

Марийцу Сакарбаеву «присудили орден Красного знамени».

Долго еще после боя спорили политбойцы. А Чекалин доказывал торжествующему Петряку, что произошла ошибка в подсчете ответов.

Выборы в совет

Острым клинком врезалась в наши будни нота Чемберлена. Зашумели казармы. Предстояли выборы в совет, и на всех собраниях полковых и громче всего у нас в школе обсуждали ноту, крыли Чемберлена, давали ему крепкий красноармейский ответ.

В этом ответе не было никаких разногласий. Тысячи красноармейских рук сплелись в один увесистый кулак.

Перевыборы советов были в разгаре. На сотнях заводов пролетарской столицы заслушивались доклады депутатов. Слушали внимательно, крыли по-деловому. Потом посылали новых депутатов.

Рядом с заводами голосовали полки и батальоны. Тоже обсуждали, крыли за промахи и посылали своих депутатов.

На школьном собрании предстояло нам наметить в Московский совет своих полковых депутатов. Доклад о перевыборах делал начальник штаба дивизии. Школе было дано два места. Одно в Московский совет, другое — в районный. Долго мы мозговали этот вопрос на президиуме ячейки. Вопрос не шуточный. С кондачка не решишь. Наконец все сошлись на одном кандидате.

Когда кончил свой доклад начальник штаба, выступил второй докладчик.

Вторым докладчиком был секретарь ячейки Ваня Фуражкин. В руках Ваня держал большой лист — список тех, кого предлагала ячейка ВКП(б) послать в Московский совет. В списке на третьем месте после командира дивизии и военкома полка стояла фамилия Цыганкова. Да… Так черным по белому стояло в листе: «Цыганков, крестьянин, 1904 г., беспартийный».

Когда назвали его фамилию, встал Цыганков и долго отказывался, вперив в товарищей свои удивленные глаза.

— Не могу, не справлюсь, слишком высокое звание.

Один за другим выступали товарищи Цыганкова. Этот маленький красноармеец из деревни Прохоньево, Тейковского уезда, Иваново-Вознесенской губернии, сумел завоевать авторитет.

Поднялись руки, и Цыганков, крестьянин деревни Прохоньево, был намечен в депутаты Московского совета.

Потом после собрания смущенный и взволнованный Цыганков долго еще сомневался вслух — справится ли он со столь большой работой, по плечам ли ему столь высокая честь.

Там, в деревне Прохоньево, Цыганков был в сельском совете. Оттуда пришел он в Красную армию — из деревни Прохоньево в большую Москву. Цыганков только четыре месяца в армии, но уже вошел в тесную, дружную семью бойцов. Нелегка учеба, но Цыганков с ней справляется. У себя в Прохоньеве, в сельсовете, Цыганков вел небольшую и несложную работу. И вдруг он, Цыганков из деревни Прохоньево, — член Московского совета.

В эту ночь Цыганков долго не спал, а потом думы перешли в сон. Виделась ему маленькая деревушка Прохоньево и в ней избушка сельсовета. А потом на месте сельсовета выросло огромное здание, и в здании, на возвышении, рядом с ним, Цыганковым, сидел сам Михаил Иванович Калинин и что-то ласково объяснял ему.

Вторым депутатом нашим в районный совет был пулеметчик четвертого взвода Иван Сасаров.