Поскольку Айза по-прежнему молчала, я воскликнул:

   — Ведь и ты родом из страны, в которой боги поступают по-своему. Ваш Осирис, — перешёл я в наступление, — женился на собственной сестре. Я, правда, не бог, но я царевич и имею много прав, и они позволяют мне любить тебя.

Айза прижалась ко мне и прильнула губами к моим. Когда мы отстранились друг от друга, она вполголоса сказала:

   — Ты не бог, ты — микенец. Вы все — солдаты, и твой дядя пользуется репутацией сурового воина. Ваши мужчины — прирождённые бойцы. Если вы и находите время для любви, то это всего лишь недолгие минуты. Умеешь ли ты любить всерьёз, способен ли подарить свою любовь на долгий срок? Я не хочу, чтобы меня любили всего лишь мимолётные мгновенья. Может быть, в том, что я приношу тебе страдания, виновата я сама, моя натура?

Теперь она лежала рядом со мной почти надувшись. Одежда на ней сбилась к самому горлу, так что я мог вновь любоваться линиями её плеч, гладкостью кожи на спине и очаровательными очертаниями её грудей. Потом я перевёл взгляд на её лицо, на длинные ресницы, на бёдра, нежно прижимавшиеся к моим.

Что мне особенно нравилось в Айзе, так это то, что, в отличие от других рабынь из Египта, она обычно носила свои длинные иссиня-чёрные волосы заплетёнными в две тяжёлые косы. Я любил играть её волосами, расчёсывал их, собирал в пучок, перевязывая какой-нибудь светлой лентой. Потом снова заплетал в толстую длинную косу, которая, смотря по тому, как она лежала, украшала груди или спину Айзы. Иногда я распускал её волосы, и тогда они напоминали маленьких змеек сладострастия, украшая щёки девушки и создавая восхитительные контрасты.

   — Хорошо! — стонала Айза, когда я гладил и целовал её волосы.

Как-то я заплёл из них множество тоненьких косичек.

   — Такую причёску носят у нас на Ниле, особенно когда влюблены, — вздохнула она, прижимаясь ко мне.

   — Часто ты делила ложе с мужчиной? — спросил я с замиранием сердца. Каков-то он будет, её ответ?

Она грустно улыбнулась.

   — Ах, Минос, что ты знаешь о жизни, о тех жестокостях, которые люди то и дело проявляют по отношению друг к другу? На рассвете нашу деревню оцепили работорговцы, и тех, кто остался в живых, они заковали в цепи и увели с собой. В то время я была почти ребёнком. В первую же ночь они сделали девушек женщинами, а женщин — матерями.

   — И тебя?

   — Мне посчастливилось... Я оказалась, наверное, единственной, кто избежал этой участи. За несколько дней до этого нападения у меня началась лихорадка, я была очень слаба, временами почти лишалась сознания. Меня можно было принять за мёртвую. На судне мужчины снова стали домогаться женщин — больше всего доставалось девушкам. Мать спрятала меня, накрыв канатами... Там я и лежала, едва не задыхаясь от жары и духоты.

   — А потом? — робко спросил я. — Сколько мужчин успели полюбить тебя?

Вместо ответа Айза принялась гладить и ласкать меня, прижимаясь ко мне своим восхитительным тёплым телом.

   — Ночью, накануне того дня, как меня доставили к твоему отцу, какой-то пьяный надсмотрщик затащил меня к себе в постель. Он сделал меня женщиной... — Она приподнялась с постели и теперь сидела рядом со мной, ещё более очаровательная. — Прошу тебя, Минос, никогда больше не спрашивай меня о моём прошлом. Важно только то, что происходит сейчас и что нас ждёт в будущем. То, что когда-то было, уже прошло. Так что не задавай вопросов, потому что ты из-за этого расстраиваешься сам и расстраиваешь меня. Смотри в будущее, — сказала она убеждённо.

   — И ты целовала этого человека? — всё-таки спросил я, дрожа от ревности.

   — Уже не знаю, — уклончиво ответила она. — Человек — всегда тайна, для него существует лишь то, что происходит сегодня, сейчас. Я уже говорила тебе, что тот человек был пьян. Мне ещё повезло, что он проявил ко мне определённое уважение, нежность и даже учтивость. — Она опустила голову, с трудом переводя дыхание. — Это скрасило мою беду и даже побудило меня испытать к нему известное чувство благодарности.

   — Благодарности? — ошеломлённо воскликнул я.

Айза кивнула, снова, лаская, склонившись надо мной, и когда она, словно мать, провела руками по моим вискам, это наполнило меня ощущением счастья.

   — Мне трудно объяснить тебе это, — ответила она, старательно подбирая слова. — Если тебе говорят, что ты получишь двадцать ударов бичом,' то станешь целовать руки тому, кто истязает тебя, если он прекратит экзекуцию после десятого удара. — Она вновь погрузилась в раздумья. — Что стоит вода, если её в избытке? Что стоит воздух — ведь он всем достаётся бесплатно. И тем не менее воздух — бесценный дар. И то же с водой, она даже священна. Если умираешь от жажды, то будешь бесконечно благодарен тому, кто протянул тебе кружку с пресной водой. Ты не заметишь грязных рук, а будешь видеть только добро, которое тебе сделали, и, может быть, от радости даже отдашься ему.

Она выпрямилась и задумалась о чём-то, глядя вдаль.

   — Девушка из моей деревни, ей как раз исполнилось тринадцать лет, испытала много горя, пока её не продали в Афинах на невольничьем рынке. Какой-то старик крестьянин купил её за бесценок, потому что она была очень больна. Он выходил её, и с тех пор эта девушка, которая даже моложе меня, любит этого неопрятного старика, от которого пахнет овцами, козами и ослами, который редко моется, почти не имеет зубов, а по возрасту годится ей не то что в отцы, а даже в деды. — Она медленно поднялась с постели.

Айза стояла рядом со мной, одежда с большим вырезом у горла сползла с её плеча, обнажив правую грудь.

   — Вот так-то, Минос, — произнесла она, — в нас немало такого, что подчас непонятно, здесь следует основательно разобраться. Может быть, тогда мы и обретём настоящее счастье. Эта девушка опять здорова, любит старого, потрёпанного жизнью человека и с радостью отдаётся ему. Так и хочется узнать, что же такое счастье, в чём оно заключается и что можно предпринять, чтобы сохранить его?

Она задумчиво, почти испытующе, взглянула на меня.

   — И что же? — спросил я, словно желая выяснить, о чём она теперь думает.

   — Как-нибудь потом, сейчас не могу, — ответила она и выскользнула из комнаты.

Через открытую дверь мне было видно, как она раздевается, моется и натирает своё тело маслом. Я видел, как она рассеянно расчёсывала волосы и проверяла в зеркале, как сидит на ней грубое ожерелье. Разве она не знала, что я следил за ней? Неужели всё, что она сейчас делала, было всего лишь женской хитростью?

Она втирала масло в свои маленькие, твёрдые груди, тронула соски и снова встала перед зеркалом.

Я залюбовался Айзой. Эта игра нравилась мне, хотя я догадывался, что она, возможно, лишь соблазняет меня.

Но разве меня то и дело не соблазняли?

Я опять взглянул на Айзу. Теперь она снова заплетала волосы в множество мелких косичек. Разве она не говорила, что это — знак любви?

Вошёл Прокас, старый критянин, один из моих учителей. Он учил меня, как вести учтивую беседу, как считать и писать по-египетски. Он рассказывал о своём, критском Зевсе, которого называл Загрей, что тот родился на Крите в одной пещере, а когда умер, был погребён на вершине горы. «Каждый год он рождается заново», — произносил он торжественно.

Чаще всего его поучения сводились к оракульским изречениям:

   — Когда-нибудь ты сам увидишь и убедишься: не всё то золото, что блестит. — Или: — Привыкай внимательно слушать речи другого человека и по возможности старайся понять душу говорящего.

Главным его поучением было такое:

   — Часто бедный богат, а богач — беден.

Если я спрашивал о деле, которое он не знал или не желал говорить на эту тему, он говорил лишь, что мне следует искать ответ самостоятельно.

   — Ты признаешь только такой ответ, какой дашь себе сам. Никогда не суди по внешнему виду, всегда доискивайся до сути — это единственная истина. Ищи ответ самостоятельно, иначе никогда не узнаешь, что вода не течёт вспять.