Аляна знает Дорогина в лицо, а с Матасом сказала всего несколько слов, когда он приходил на фабрику, но он узнает ее и протягивает руку.
— Федор Аникеевич, — нерешительно оглядываясь на Матаса, начинает вполголоса Степан, — у меня к вам разговор.
— Ну, идем с нами вместе, будем разговаривать по пути, — предлагает Дорогин.
Аляна с Матасом немного отстают, чтоб не мешать им.
— Ну, какой твой секрет? Выкладывай! — говорит Дорогин.
Степан вздыхает, срывает на ходу длинную травинку, сует кончик себе в рот, разжевывает и морщится.
— Да ну, давай, не томи.
— Хотел я у вас насчет отпуска, Федор Аникеевич.
— Обрадовал ты меня! Подходяще придумал!
— Мне бы недели две, — ничего не объясняя, долбит свое Степан.
— Случилось у тебя что-нибудь?
— Ничего не случилось, мне бы только недельки две… — тяжело, точно воз, тянет Степан свое.
— Нет, я вижу, ты что-то не в себе… Постой, брат, ты уж не жениться ли задумал?
Степан поднимает глаза на Дорогина и с облегчением кивает:
— Как в воду глядели, Федор Аникеевич!
— Да ведь мы тут без году неделя. Ты эту свою возлюбленную небось и разглядеть не успел, и вот — жениться! Честное слово, с ума сошел.
— Вы женились — с ума не сходили? — оскорбленно ворчит Степан.
— Сравниваешь! — запальчиво восклицает Дорогин. — Моя жена! Ты разве такую найдешь?
— Разве тут в сроке дело, вы же сами рассказывали, что с Мариной Владимировной…
— Да отвяжешься ты от моей жены или нет? Ты проживи со своей принцессой, как я, двадцать пять лет, тогда приходи, равняться будем… Мне отпуска не жалко, мне тебя, чудака, жалко, чтоб ты сгоряча не дал маху. У тебя душа-то вся нараспашку! Все парни мировые, дивчины отличные, стариканы выдающиеся. Только от тебя и слышишь. Нельзя же так, Степа. Я тебе, как сыну, говорю.
— Я так и понимаю, — растроганно бормочет Степан» — Я вас тоже, Федор Аникеевич, сколько лет вместе… и я всегда…
— Много ты понимаешь, — безнадежно вздыхает Дорогин. — Ты бы хоть мне раньше показал, какую принцессу себе добыл? Где она у тебя?
— Да вот же, за нами идет, — произносит Степан, слегка оборачиваясь и хмурясь от непомерной, с трудом сдерживаемой гордости.
— Ух, недогадлив я стал к старости лет! — с досадой крякает Дорогин и, круто обернувшись, останавливается, поджидая приближающихся Аляну и Матаса.
Аляна понимает, что разговор произошел, Дорогин все знает. И медленно начинает краснеть.
— Ну что ж, поздравляю и все такое… — вяло говорит Дорогин, протягивая Аляне руку. Он встречает испытующий, твердый взгляд синих глаз, как будто спрашивающий: «Ты кто? Друг или нет?» — так, во всяком случае, ему кажется, — и немного поживее добавляет: — Товарищ Матас, ты можешь тоже их поздравить. Женятся, можешь себе представить!
— Да ну? Я очень рад, поздравляю! — восклицает Матас. Видно, что он действительно рад. Ему всегда бывает радостно видеть людей, которым хорошо.
Степан знает, что Аляне не терпится узнать, чем кончился разговор. Он незаметно кивает:
— Поедем!..
— О-о, — Аляна порывисто оборачивается к Дорогину. От волнения у нее даже хрипнет голос. — O-о! Спасибо!..
— Меня-то за что благодарить? — отмахивается Дорогин. — Ему отпуск по закону положен. Я, как старый бездушный бюрократ, мог бы только немножко затормозить это дело. Да уж не буду.
— Отпуск? А куда вы поедете? — оживленно вмешивается Матас.
— Мы сами не знаем, — теряется Аляна. — Нарочно об этом старались не думать. Чтоб не сглазить.
— Ты море видела когда-нибудь в жизни? — быстро спрашивает Матас. — Нет? Ясно! А ведь три часа езды. Вам надо ехать в Палангу… Слышите?
Улица постепенно наполняется тяжелым грохотанием приближающихся экскаваторов.
— Смотри, однако, сколько народу собралось, — удивляется Дорогин.
— А ты как думал? У нас весь город совершенно точно «знал», что у русских нет даже своих тракторов. Какие есть — все куплены в Америке. А экскаваторы и подавно!.. Да, да! И танков настоящих нет, одни фанерные, только для виду… — Дорогин и Матас смеются, переглядываясь, и за грохотом не слышат своего смеха.
На тротуарах выстроились в два ряда жители городка и крестьяне, приехавшие на рынок. Из всех окон торчат головы любопытных старушек, ребятишки бегут перед экскаватором, точно перед оркестром полковой музыки.
Стекла домишек дребезжат, когда мимо них медленно проплывает экскаватор, высоко неся свою могучую стрелу. Сам содрогаясь от переполняющей его мощи, похожий на средневековую осадную машину, он проходит по улице сонного уездного городка…
Дорогин и Степан второпях прощаются, им надо следом за экскаваторами ехать на рабочий участок. Аляне давно пора домой, она готова пуститься бегом, вприпрыжку, но, оказывается, им с Матасом по дороге, и они вдвоем не спеша идут вдоль шоссе.
Матас оживленно рассказывает, до чего хороший курорт эта самая Паланга, а Аляна слушает как во сне. «Море», «курорт», «дюны», — она прекрасно знает, что это такое. Она читала романы, герои которых красиво страдали на приморских курортах или по случаю какого-нибудь разочарования в любви скрывались от людей, отправляясь в плаванье на яхте. Она видела в кино волны, песчаный берег и даже пальмы, но какое это могло иметь отношение к ее собственной реальной жизни, жизни маленькой работницы с грязной провинциальной фабрики?
А сейчас вот Матас советует завтра же подать заявление в фабком. Она ни разу в жизни не писала заявлений, ни разу в жизни не была в отпуске. Подать заявление, и она может шагнуть сквозь экран маленького кино, где ей показывали картинки чужой, несбыточной и невозможной жизни, — шагнуть и ступить на настоящий песок и войти в живые, бегущие волны. Нужно только написать заявление?
— Да ты что, смеешься? — изумляется Матас.
— Очень смешное это заявление. У меня никак в голове не умещается. Вроде того, что я бы написала: «Прошу меня с такого-то числа на две недели назначить миллионершей».
Матас задумчиво кивает.
— Знаешь, мой отец тоже мечтал поехать к морю, поглядеть на него и искупаться. Он начал мечтать об этом еще мальчишкой. И, состарившись, он мне говорил: «А все-таки увидишь, я один раз соберусь и поеду. Купаться уж я не стану, только разуюсь и войду в воду. И посмотрю, какое оно все-таки на самом деле…» Так и умер, не повидав моря, хотя прожил всю жизнь на хуторе в сорока пяти километрах от берега. И мне, знаешь, это почему-то так обидно. Ничего он не видел в жизни, кроме темной нужды, ну хоть море бы повидал… — Помолчав, Матас бодро, шутливо добавляет: — Теперь ты понимаешь, почему я так люблю хлопотать людям насчет путевок?
Впереди, на повороте в Озерный переулок, появляется неторопливая процессия. Растянувшись длинной цепочкой, парами, идет множество малышей. Их ведет женщина в белом халате.
Сквозь уличный шум слышен многоголосый, тоненький говор. Ребятишки без умолку что-то лопочут, смеются, даже пробуют петь. Они подвигаются осторожными мелкими шажками, не отрывая подошв от земли, шаркая, точно маленькие, дряхлые старички. На некоторых из них переднички с синими горошками — это мальчики; на других с розовыми — это девочки. Хочется сказать — будущие мальчики и будущие девочки. Сейчас они еще такие маленькие, такие одинаковые в своих колпачках и платьицах, что не похожи ни на мальчиков, ни на девочек, просто маленькие будущие человечки.
Аляна знает, что сегодня детсад переезжает в новое помещение, в бывший особняк старой барышни. Ладно, она опоздает домой еще на несколько минут, только бы увидеть, как эти новые хозяева — от горшка два вершка — вступят во владение!
Обогнав еле подвигающуюся цепочку «переселенцев», Аляна с Матасом входят в непривычно широко открытые ворота сада.
Навстречу спешит опять чем-то недовольная пожилая работница и сейчас же уводит Матаса в дом. Аляна на минуту остается одна в саду, где когда-то работала маленькой девочкой. Так же, как прежде, цветут гладиолусы и поздние фиолетовые ирисы по краям дорожек. Струйка маленького фонтана взлетает вверх и, согнувшись, падает, обливая блестящие от воды крупные раковины. Только теперь посреди полянки с подстриженной травой стоит фанерный домик и пароход с бумажными флажками.