— Нет, — едва не простонал Арагорн. — Черт возьми, ну почему именно сейчас?! Ни часом раньше, ни часом позже?

С мелодичным звоном разъехались двери лифта. Арагорн бросил на них исполненный муки взгляд.

— Ненавижу свою работу! — с чувством выдохнул он. Послал прощальный взгляд кабине лифта, которая всего за несколько секунд могла бы довезти его до Алессандры, повернулся к брату, и, процедив сквозь зубы: «Ну, пошли!», бегом бросился к выходу.

Для операций «Бастиона» Владимир Кондратьевич всегда старался выделять самых лучших своих ребят. Разумеется, омоновцам не рассказывали, что отправляют в прошлое, но кое-что неизбежно приходилось пояснять, ведь то, что им предстояло увидеть в проходах, не могло не вызвать вопросов даже у самых дисциплинированных бойцов.

Впрочем, сам командир ОМОНа никогда не напрягался с придумыванием подходящих объяснений; разработка «легенд» лежала на «Бастионе». Но даже Папыч не всегда был в силах придумать логичные объяснения, если операция проводилась в особо экзотических проходах. Например, если предстояло оказаться свидетелем великой битвы колесниц при Кадеше, когда с помощью дрессированных львов египтяне разгромили хеттов. Тут любое воображение бессильно; человеку, обладающему хотя бы зачатками здравого смысла, такое логично не объяснишь.

В подобных случаях выход оставался один — говорить правду, а потом отправлять бойцов в техцентр на коррекцию памяти. Операции с привлечением ОМОНа никогда не длились больше суток, и Папыч не видел ничего плохого в том, чтобы стереть у бойцов из памяти этот день. Всего один день, это совсем не страшно.

Владимир Кондратьевич, понимая, что иного выхода нет, манипуляциям с памятью своих ребят всё равно не радовался. Мозг — это штука сложная, как работает, учёные так до конца и не разобрались. Да, один раз получилось стереть память как нужно, но вдруг в другой раз что-то сорвётся, и боец навсегда дураком останется? А ребят терять не хотелось — опытных, умелых, надёжных и проверенных профессионалов заменить не так просто.

Всё изменилось, когда в «Бастионе» несколько лет назад начали работать Петровичи. Братья умело решали большинство проблем, и в проходах ОМОН стал требоваться гораздо реже. После появления Петровичей бойцов майора Кукаренко стали привлекать в основном к операциям здесь, в настоящем. И хотя в глубине души Владимир Кондратьевич по-прежнему считал, что отряд ОМОНа будет поэффективнее двух пусть даже самых подготовленных специалистов, он всё равно радовался, что его ребят больше не отправляют в проходы и, особенно, на коррекцию памяти.

Однако даже после нескольких лет такой жизни, уже немного привыкнув к тому, что в проходы их отправляют теперь редко, Владимир Кондратьевич всё равно каждый раз радовался, когда Папыч говорил ему, что они нужны тут, а не там. Где угодно — хоть в худших криминальных районах Москвы, хоть на крайнем Севере, хоть на воюющем юге, да хоть у чёрта на куличках… Что угодно лучше, чем проходы.

Илья проснулся с трудом — Яну пришлось долго трясти его за плечо.

— Выпей, — протянул он ему чашку.

— Что? — Илья спросонья не понял, почему Ян говорит с ним по-гречески.

— Пей лекарство, — уже по-русски тихо повторил Ян.

Тяжелая голова немилосердно гудела, но Илья всё же достаточно пришел в себя, чтобы понять, что он — в лагере, в шатре Ахилла, что рядом — Брисейда, а за тонкими полотняными стенами — мирмидоны. Значит, нужно соблюдать конспирацию.

Илья послушно выпил протянутую микстуру и поморщился:

— Что за лекарство?

— В нашем техцентре соорудили. Обещали, что через полчаса будешь как огурчик — свеж и полон сил.

— Хорошо бы, — Илья откинулся на постель. — Ну, а что у нас в программе на сегодня?

— Битва, — пожал плечами Ян. Обычно веселое и добродушное, сейчас его круглое лицо было замкнуто и сосредоточено. — И если её греки тоже проиграют, то тебе придется вызывать Гектора.

— А если выиграют?

— Все равно придется, но позже.

Илья прикрыл глаза. Ни он, ни Ян уже больше не делали оговорку «Если только не найдут настоящего Ахилла».

— Фрейтс с этим лекарством принимать можно, ты не знаешь?

— Илья, — нахмурился Ян. — Прибереги последнюю дозу фрейтса для поединка с Ахиллом. Не всё так плохо, подожди немного, сейчас препарат подействует, и тебе станет лучше.

Лекарство и впрямь вскоре действовало. Но как-то странно. Впрочем, едва ли Илья отдавал себе в этом отчет. Действительно, голова прояснилась, а симптомы простуды — нет, не исчезли, но отступили куда-то на задний план, настолько дальний, что факт их наличия уже не имел никакого значения. Зато появилось легкое, но непрерывно зудящее раздражение. Выводило из себя абсолютно все: шум лагеря, запах в палатке, вкус воды, прикосновение к доспехам, собственные волосы, легкое онемение тех частей лица, над которыми колдовал стилист, выражение зеленых глаз Брисейды, манера Патрокла покашливать у полога прежде чем зайти. Раздражало то, что битву начинали затемно, ещё и рассвести не успело. Раздражало пыльное поле перед стенами Трои, выводили из себя напыщенные речи Агамемнона и бестолковые перемещения греческой армии, действовали на нервы крики раненых, лязг скрещивающегося оружия противно ввинчивался в мозг. И то, что битва длилась до бесконечности долго, сводило с ума.

Раздражение нарастало, превращалось в злость. Злость кипела и переходила в застилающую глаза ярость. Илья почти не отдавал отчет своим действиям — он вламывался в самую гущу битвы, крушил направо и налево, не замечая ничего вокруг. Он разил и разил — без устали, без остановки; он выплескивал неизвестно откуда взявшуюся, рвущуюся наружу агрессию, рубя испуганных его напором троянских солдат.

И когда битва завершилась, впервые за последнее время победой греков, когда армия громко приветствовала своего героя, чье пугающее, безумное бешенство вселило страх во врагов и помогло их разбить, Илья едва ли обратил на это внимание. Его буквально трясло от беспричинного неудержимого гнева, так и не утихшего в самой гуще битвы, и бурлящее во всем теле лихое буйство требовало немедленного выхода. Славящие удаль Ахилла греки спешили убраться с его пути, мирмидоны старательно избегали его взгляда.

Необузданное, остервенелое исступление, завладевшее Ильей, не ослабевало — он метался в маленьком шатре, словно дикий зверь, заключенный в клетку и, сам того не осознавая, искал, на чем бы сорвать переполняющую его агрессию.

И если греки могли убраться с его пути, а мирмидоны — отвернуться или держаться в сторонке, то испуганной зеленоглазой Брисейде прятаться было некуда. И некого было звать на помощь, когда Илья уставился на пленницу бешеными, побелевшими глазами, со зрачками, сжавшимися в булавочные головки.

Бесконечная холодная ночь все-таки закончилась. Арагорн был зол: он устал, промерз и хотел спать, а время потеряно впустую — и с Алессандрой объясниться не вышло, и Ахилла не взяли.

Последнее злило больше всего — ведь казалось, что они подошли так близко! Омоновцы прибыли в Раменское поздно — что бы там ни происходило, всё уже закончилось, оставалось ловить убиравшихся с места происшествия участников. Ребята майора Кукаренко умело обложили район и взяли всех, кого смогли, но Ахилла среди них не было.

Ночь прошла в бесконечных допросах; полученные сведения передали аналитикам правоохранительных органов, по совместительству помогавшим «Бастиону», и к утру те выдали своё заключение: с вероятностью в восемьдесят семь процентов Ахилл находится в одной из цыганских общин. По восстановленной ими картине событий выходило следующее: у цыганской общины вышли какие-то разногласия с одной из преступных организаций, в результате чего их женщин и детей взяли в заложники и привезли их в Раменское. Цыгане рванули на выручку. Когда они прибыли на место, обнаружилось, что Ахилл каким-то образом оказался там раньше них и уже обезвредил часть охранявших заложников бойцов с помощью холодного оружия. Произошла короткая перестрелка, после чего заложников освободили, а грек скрылся в компании двух цыган, юноши и девушки. Юношу удалось опознать с вероятностью в девяносто три процента — Алексей Алмазов. Девушка не идентифицирована.