И он рвался ему навстречу, опять забывая, что у него давно уже нет одной ноги. И падал на землю. Изо всех сил помогая себе локтями, полз вперёд. И опять не успевал. И беспомощно смотрел, как Саньку медленно утягивала куда-то вглубь мрачная темнота.

И жутко кричал во сне, раз за разом теряя сына.

А однажды ночью Валентин Степанович резко проснулся — так, словно его кто-то толкнул. И вдруг понял, что его Санька тут, совсем рядом. Торопливо пристегнул к ноге деревянный протез, накинул телогрейку, выбрался на улицу и целенаправленно заковылял на окраину деревни — и дальше, прямо в заснеженное поле.

И там, в клубящейся белой метели, увидел Саньку. Тот лежал на снегу, и холод был готов вот-вот забрать у него последние крохи жизни.

Валентин Степанович рванулся туда, снова забыв про свой чёртов протез. Тяжело упал на землю — и тут же, отчаянно помогая себе локтями, пополз вперёд. Пока не добрался. Не схватил за руку.

А потом из последних сил полз по снегу обратно к деревне и волок за собой тяжёлое замёрзшее тело.

И когда много позже его Санька уже лежал в постели, укутанный одеялом, замёрзший и живой, измученный Валентин Степанович без сил опустился рядом с кроватью и заплакал от счастья.

Он наконец-то успел.

О том, что дело принимает нешуточный оборот, Илья мог судить хотя бы по тому, что до сей поры немедленно расступавшиеся перед ним воины сейчас были так поглощенные речью оратора, что просто не замечали Ахилла.

Даже не зная, о чем идет речь, Илья догадывался, что тема выступления была опасная: оратор, невысокий мужчина средних лет с солидными залысинами и короткой бородёнкой, заламывал руки, обвиняюще указывал на кого-то пальцем и потрясал кулаками. Судя по реакции толпы, многие его выкрики находили отклик и понимание.

По мере приближения к импровизированной трибуне Илья начал различать кое-какие фразы:

— Всё себе забирают они — и добычу, и женщин, и рабов… А мы? С нами не делятся почему?.. Шатры у них золотом набиты и прекрасными наложницами, а нам не достается ничего!

Толпа одобрительно зарокотала, а Илья усмехнулся, вспомнив закопчённый шатер Ахилла с примитивной обстановкой без проблеска драгоценных металлов и одной чумазой пленницей в углу, слабо подходящей под описание «прекрасной наложницы». Хотя, может, у других вождей всё обстоит иначе?

— Окрестности мы опустошили уже, — продолжал надрываться лысый оратор; теперь, вблизи от «трибуны», его слова было слышно весьма отчетливо, — И нам ничего не осталось… Вожди обещанием сокровищ Трои держат нас. Но неприступны стены Трои, еще ни одной армии их не удавалось взять.

— Правильно! Правильно Терсит, сын Агрия говорит! — поддержала толпа.

«Интересно, почему этот митинг надо было устраивать именно у палатки Ахилла?» — с тоской подумал Илья, понимая, что сейчас ему снова придётся проявлять инициативу, раздавать приказы, решать проблемы… Неужели грозная репутация вождя мирмидонов этого борца за справедливость не смущает?

— Я говорю — разделить добычу потребуем! Я говорю — заставим с нами поделиться вождей!

Сквозь согласное «Да!» Илья отчетливо услышал лязг мечей — мирмидоны приготовились защищать палатку своего вождя — и активно заработал локтями, преодолевая последние ряды собравшихся.

Пробившись сквозь толпу, он, как и ожидал, увидел мирмидонов, ощетинившихся короткими ксифосами — попробуй пройди! И хотя численное преимущество собравшейся толпы было бесспорным, что-то всё-таки удерживало этих людей, распаленных речами оратора, от того, чтобы воплотить его призыв в жизнь немедленно, здесь и сейчас.

Состояние нерешительности и сомнения долго держаться не могло, и Илья это прекрасно понимал. Толпа колебалась на самой грани. Малейшее слово или жест — и солдаты либо разойдутся, либо в ярости бросятся на мирмидонов, не разделивших призыва к перераспределению захваченного вождями добра. Второй вариант куда более вероятен — лысый провокатор никуда не смылся и стоял неподалеку, явно готовый вмешаться и подтолкнуть шаткий баланс в нужную ему сторону.

Илья не успел еще сообразить, что ему следует предпринять, как Терсит тоном опытного шантажиста обратился к мирмидонам:

— Отчего вы не поддерживаете нас? Разве мы все — не греки? Разве не все заодно должны мы быть?

Хитрый ход. В греческой армии присутствовало несколько десятков племен, и концепция единой греческой нации, активно проповедуемая и насаждаемая Агамемноном, еще не нашла отклика в душе воинов, по-прежнему считавших себя в первую очередь аркадийцами, афинянами, итакийцами, коринфянами, пилосцами и родосцами, и только потом уже — греками. Но открыто выступать против официальной политики царя считалось крайне неразумным — Агамемнон старательно искоренял смутьянов.

— Что происходит? — торопливо вмешался Илья, и только миг спустя сообразил, что впервые с момента появления в лагере оказался в центре пристального внимания целой толпы, да еще и при свете дня. Кровь бросилась в лицо, по-прежнему по ощущениям напоминавшее тугую распухшую подушку — спасибо перенесённым в салоне процедурам «красоты». Вот как заметят сейчас, что Ахилл-то поддельный — и он даже добежать до храма Аполлона не успеет…

Подмену не заметили. Более того, солдаты позабыли о своем намерении броситься друг на друга и уставились на предводителя мирмидонов. Но радоваться было рано — Илья прекрасно понимал, что выиграл лишь несколько мгновений.

— Ну? — требовательно обратился он ко всем вместе и ни к кому в отдельности. Огляделся. От волнения лица расплывались перед глазами, но Илья все-таки нашел Терсита и буквально вцепился в него взглядом: — Чего тебе надо?

Терсит, надо отдать должное, хоть и растерял почти весь свой боевой запал перед лицом прославленного Ахилла, сумел собраться: судорожно сглотнул, вздернул бородёнку и заявил, отчаянно стараясь, чтобы его голос звучал вызывающе и твёрдо:

— Вы, вожди, себе забираете всю добычу, а нам — ничего.

— Кому — нам?

— Нам, воинам рядовым, — Терсит вжал голову в плечи, но все-таки добавил, правда, несколько неуверенно: — И мы недовольны.

Илья слегка кивнул и, повысив голос, обратился к воинам Ахилла:

— Мирмидоны, вы недовольны?

— Довольны! — в один голос рявкнули те.

— Мои воины довольны, — заключил Илья, повернувшись к Терситу.

— Так это твои воины, — шмыгнул он. — Мирмидоны всем довольны всегда, у них всегда есть всё. Если захотят они себе что-то взять, они берут, и им не указ никто, кроме тебя. А остальные? Что делать нам? Нам ничего не достаётся.

— А какое мне дело до остальных? Я не ваш вождь. Идите к своим царям и с них спрашивайте, — нахмурился Илья.

Суровые интонации подействовали — собравшаяся у палатки Ахилла толпа как-то незаметно потеряла плотность — солдаты начали расходиться.

Терсит, тем временем, нерешительно подошёл к Илье и, наклонив голову вбок, переспросил:

— У царя спросить?

Илья пожал плечами. Терсит почему-то просиял, а потом развернулся и понесся резвой рысью вглубь лагеря.

Илья незаметно выдохнул. Он только сейчас понял, как был напряжён. Поискал глазами Патрокла. Тот, словно чувствуя, когда в нем нуждаются, немедленно материализовался рядом.

— Что случилось? Почему они все пришли именно сюда?

— Из-за пленницы, — развел руками Патрокл.

— Из-за пленницы? — удивился Илья. — А чего она им вдруг далась?

— Сын Агрия решил, что если у тебя две пленницы, а у кого-то — ни одной, это несправедливо. Хотел одну себе забрать, я думаю.

— Две пленницы? — переспросил Илья. — Почему две?

Патрокл вместо ответа молча отодвинул полог палатки. Илья зашел внутрь и обнаружил там связанную по рукам и ногам высокую, крепкую белокурую женщину в изрядно потрепанных кожаных доспехах. Илья вопросительно взглянул на Патрокла. На лице рыжего грека появилась сдержанная ухмылка:

— Пенфесилея, предводительница амазонок. Нам повезло — мы её схватили прежде, чем успела она перерезать себе горло.