Лазарче, Лазарчина, что ты наделал?
Лазар Бабич украл сало с чердака Йовы Турудии. Ей-ей, клянусь здоровьем. Влез на чердак, снял с крюка сало, а потом продел руки в дыры, где были свиные ноги, надел на себя сало, как куртку, и пошел себе, как на базар идут. Ей-ей, клянусь здоровьем. Но Йово Турудия его увидел и влепил ему из засады два заряда дроби в задницу. Хорошо еще, что на Лазаре сало было, а то бы худо ему пришлось.
Лазарче, Лазарчина, Лазеканя…
На что тебе сдалась шахта? И нам-то, приятель, работы не хватает, где уж там прочим. Сто шахтеров уволено, а остальные бастуют и ищут инженера Перната, убить хотят; шумят, грозятся, ругаются, дерутся с жандармами. Зря ты время тратишь, Лазо. Иди домой. Лучше папоротник косить, чем понапрасну дни терять.
— А что делать? На что жить?
— Паши царскую землю… Паши в царском лесу…
Ступил Лазар Бабич на царскую землю с плугами. Пашет царевину. Ей-богу, клянусь здоровьем. Семь плугов — три вола тянут, а четыре — лошади. Пашут царевину… Клянусь здоровьем…
— Эй, люди, кто вам позволил пахать царевину? Кто привел на царевину этих плугарей?
— Лазар Бабич, господин унтер-офицер.
— Разве вы не знаете, что это запрещено? Разве не знаете, что за это полагается тюрьма и каторга? Кончай пахать! Руки! В казарму…
— Только тронь, унтер, ткнешься носом в землю.
— Получишь ты свое в тюрьме, — говорит унтер.
— Тронешь меня в тюрьме — берегись, если я жив останусь.
— Видали, люди? Увели в тюрьму Лазара Бабича. И его и пахарей, из-за царевины. Двое жандармов их гнали, но даже пальцем не тронули, Лазар Бабич им пригрозил. Ей-ей, клянусь здоровьем. Я и то удивляюсь, что он с парой жандармов пошел, не стал ждать, чтобы четверых за ним прислали. Ей-богу, счастьем клянусь. Когда он украл у Йовы Турудии сало, за ним пришли двое, а он их угостил да и говорит, чтобы они шли в казарму и привели еще по крайней мере двоих, потому как он меньше чем с четырьмя не пойдет…
Лазеканя, Лазарчина, Лазаресница…
Слышал ты, сосед, что убили Салко Лавочника, брата Муяги? Ей-богу, здоровьем клянусь. Из двустволки в него стреляли, из засады, когда он по дороге шел. Из двустволки, из-за пня, с упора! Пиф-паф! Он и не пикнул.
— А известно, кто его убил?
— Голову дам на отсечение, что это Лазар Бабич. Душу прозакладываю — он Салкана убил. Кому бы еще засаду устраивать? Он с ружьем встает и ложится, один раз даже в родного брата спьяну пальнул…
— Ну и хорошо, если убил, а то нам всем от Салкана житья не стало. Благословен будь курок и рука, которая его спустила.
Лазар, воин, защитник отечества.
Знаешь ли, что Гитлер пошел на Югославию? Легко ему было до сей поры с чехами, поляками и французами. А теперь увидит, гад, что значит воевать! Мы ему, сукину сыну, покажем. Спета его песенка. Это ему не Австрия. Это страна гайдуцкая, твердая, как кремень… Это страна ружья и ножа, секиры и пистолета, сабли и булавы. Если мы что умеем, так это умеем воевать и в боях погибать…
— Что это происходит, Лазар, брат?
— Пропадает Югославия… Предали нас генералы, трусы проклятые… Предал нас король…
— Что теперь будет с несчастным народом, Лазар, брат?
— Будем обороняться, братья, пока живы.
Лазеканя, ратник, откуда у тебя оружие?
Люди, неужто это Лазар Бабич? На нем военная форма, на плече карабин, к карабину штык примкнут, на поясе гранаты и здоровенный нож. Средь бела дня идет впереди всех на восстание, Лешляны брать. Похоже, что он вождь восстания. Если так — худо будет усташам. Если он командир, черные дни ждут турецкую погань…
Лазар, командир, товарищ, дружище… Отвори уста, промолви слово… Подыми веки, разомкни ресницы, погляди на нас… Собралась вокруг тебя вся рота, и нет человека, который бы не проронил слезу… Не умирай, командир, не умирай, дружище…
— Дядя, дядя, — зовет малый. — Это я, дядя, посмотри. Это я, дядя, — малый не прячет слезу и ослабевшим голосом тщетно кличет сраженного командира, лежащего на окровавленных носилках.
— Умирает, — тихо роняет кто-то.
— Умирает, — подтверждает Баялица.
— Дядя, дядя, — пытается малый вырвать ответ из замерших уст.
— Умер, господи помилуй…
— Дядя, дядя…
— Небритый умираю… — проговорил дядя и скончался.
Скончался командир Лазар Бабич на руках своих товарищей, на руках малого, Баялицы, Лепосавы. Умер, не побрившись…
— Понесем его в село и похороним, — сказал Баялица.
Вокруг плакали и утирали слезы. Кто-то застонал. Кто-то разрыдался.
Это был малый. Это была Лепосава.
Его понесли в село на окровавленном полотнище. Дубы смотрели на него, небо грустило над ним, а он лежал на руках своих товарищей, недвижный и немой. Его несли на маленькое кладбище на вершине холма.
Принесли на кладбище, выкопали яму среди папоротников, под старым дубом. Выкопали ему могилу под столетним дубом и опустили в нее гроб с мертвым телом, обернутым в белую простыню. Длинным и широким был гроб, в котором лежало мертвое тело Лазара Бабича; с трудом уставили его в могилу, мелкую и тесную, с торчащими обрубками корней, со щебнем, мелким песком и источающими млечно-белый сок корешками на дне, со стенками из желтой глины.
Комиссар сказал речь. Прогремел залп. Малый заплакал, а Лепосава запричитала. Лепосава запричитала, точно оплакивая сына или брата (она кричала так горестно и громко, что голос ее разносился по всему селу). Когда гроб был опущен в могилу и по нему забубнили комья земли, заплакали и мужчины: брат Джюрадж, взводный Миич, взводный Савич, комиссар Баялица…
Когда засыпали могилу, заметили рядом с нею обтесанный камень, выделявшийся среди крестов. Это был памятник-великан. Надпись, выбитая на камне и заросшая мхом, гласила, что тут лежит Бошко Бабич, дед Лазара, отец Новака, о котором на надгробии написано:
ЕГО СВЕТЛОСТЬ ВСЕМИЛОСТИВЫЙ ГОСУДАРЬ
И КНЯЗЬ НАШ МИЛАН М. ОБРЕНОВИЧ
И ВЕРХОВНЫЙ КОМАНДУЮЩИЙ АРМИЕЙ
БЛАГОВОЛИЛ ВЫСОЧАЙШИМ ПРИКАЗОМ СВОИМ
ДАРОВАТЬ ВАМ СЕРЕБРЯНУЮ МЕДАЛЬ
ЗА ХРАБРОСТЬ И ОТЛИЧИЕ
В ВОЙНЕ С ТУРКАМИ 1876 ГОДА
(21.1 — 1877 в Белграде).
Некоторые теперь только впервые узнали, кто был этот Бошко Бабич, дед Лазара: что он родился в 1831, а умер в 1901 году, что он был в повстанческом отряде на Чорковаче вместе с королем Петром, прозванным Петром Мрконичем, во время восстания против турок в 1875 году; что он был даже командиром отряда и большим другом-приятелем хайдука Пеции Поповича, а также Остои Янятовича по прозвищу Корманош, Илии Шевича, священника Самойла Остоича и Голуба Бабича из Черного Ручья и особо отличился в бою под Бужимом, где турки были разбиты и обращены в бегство.
Лазар, Лазо, Лазарчина…
Теперь мы знаем, чья в тебе кровь и от какого ты корня; все разглядывали огромный камень, разбирали надпись, заросшую мхом, и восхищались теми, у кого с давних времен учились храбрости, стойкости и ратному делу.
Обровняв насыпанный над могилой маленький холмик, они ушли, а у подножья толстого ствола остались две могилы, облитые багряным светом заходящего солнца. Остались две могилы под столетним дубом, два редута плечом к плечу, два знамени под широким небом.
Они уходили и думали о том, как на эти могилы веками будут лить дожди и падать снег, как над ними будут завывать ветры, звери в бурные ночи будут рычанием отгонять друг друга, а птицы перекликаться и пересвистываться. Они уходили, оборачиваясь, останавливаясь и вздыхая, прятали слезы, шмыгая носом, а два холмика под дубом погружались в тень и исчезали во мраке, сливаясь с кустами, стволами, корягами, под черным небом без звезд и луны. Они ушли, а в темноте, под огромным небосводом, остались две могилы, слившиеся воедино с холмом, с листвой, плетями и корнями растений, — еще два доказательства того, что нет большой разницы между теми, кто истлевает в земле, и теми, кто шагает под солнцем.
Едет Шоша на вороном коне, а за ним войско под рдяными знаменами; за ним роты и батальоны, воскресшие из пепла и разгрома; они не погибли, а подымаются и растут. Йосип Мажар едет на вороном коне по подкозарским пригоркам, ведет за собой войско, а позади гора, повитая туманами, как мать, провожающая сына в бой.