Как ни странно, воспоминания событий, коренным образом изменивших течение жизни Смирнова, на этот раз его не взволновали. Может быть, потому, что Евгений Александрович, слушая равнодушный голос Стылого, по каким-то его ноткам и оттенкам ясно понял, что человек, изнасиловавший Юлию, во многих отношениях лучше его. Он не доводил жен до развода своим категорическим императивом, не обещал студенткам жениться, не писал всякую чепуху в научные журналы, не раскатывал за государственный счет по живописным рудным районам, и вообще был добрее и чище.

"Почему же тогда он раз за разом напоминает мне о том, что было? Неосознанно напоминает? Из-за того напоминает, что это навязанное изнасилование гложет его душу? Или просто я на всем этом шизанулся и каждое десятое его слово воспринимаю, как намек?

...Нет, это чисто мужское. Он просто не может удержаться, чтобы не намекнуть мне: "Я трахал твою бабу, и она оргазмировала". Да, наверное, так. Ну, гад, ты у меня получишь красотку на ночь!"

Спустя минуту Смирнов позвонил Элеоноре Кирилловне Понятовской и попросил в счет аванса послать на Арбат нечто напоминающее Вупи Голдберг.

28. Эта женщина – его женщина

Было десять минут двенадцатого. О сне Смирнов и не думал. Завтра по его воле умрет человек, а он будешь спать?

Нет. Он так не умел. Пока не умел.

В одиннадцать тридцать цепь оборвалась. Как был, в халате, сунув в карман мобильный телефон, он побежал наверх. К Марье Ивановне. Бессонная ночь, так бессонная ночь. А за Бориса Михайловича Юлия простит все. Она умеет подбивать сальдо.

Не успел еще смолкнуть первый (очень робкий) звонок, как Мария Ивановна загремела запорами. Через две минуты (запоров было четыре, а хозяйка суетилась) он увидел ее лицо.

Немногие женщины так на него смотрели. С ликующей надеждой в глазах, как Пигмалион на оживающую Галатею.

– Закурить не найдется? – спросил Смирнов, потоптавшись.

– Найдется, найдется, – закивала Мария Ивановна, приглашая войти. – И спички найдутся, и соль, и хлеб.

Смирнов вошел, уселся в кресло, в котором сидел в предыдущее свое посещение. На столике лежала непочатая пачка легкого "Парламента".

– Курить будешь ходить на лестничную площадку, – сказала Мария Ивановна, сев напротив.

Смирнова реплика покоробила. Но он смолчал.

– Я дала Рае двести рублей, чтобы она тебе рассказала то, что рассказала. Хотела...

Смирнов впился глазами в глаза женщины. Они говорили ему: "Ну что ты кокетничаешь? Ты ведь пришел послушать мой голос, потрогать мои грудки, провести ладошкой по попочке, посмотреть, по-прежнему ли так хорошо лежать рядом со мной, быть на мне, быть во мне... Ну, хочешь, я подойду к тебе, опущусь перед тобой на колени? Опущусь и посмотрю снизу-вверх, так выразительно посмотрю, что ты не удержишься, повалишь меня на ковер и сделаешь все так, мы сделаем все так, что после этого долго будем лежать, приходя в себя, лежать, в силах лишь касаться друг друга утомившимися телами?"

Смирнов ответил глазами: "Да, хочу". Мария Ивановна подошла, присела перед ним на колени, посмотрела призывно, с искоркой...

Спустя сорок минут они, приходя в себя, лежали на пушистом ковре, лежали, пропитываясь счастьем, переполнявшим комнату.

– Мне завтра рано вставать... – сказал Смирнов, не открывая глаз.

– Ты же в отпуске, – прикоснулась к нему Мария Ивановна.

– Завтра в девять я должен быть на Арбате. Дела, – тепло женщины по-прежнему привлекало его, все остальное казалось второстепенным.

– С Сашей дела?

– Да...

– Что-нибудь серьезное?

– Серьезное, но не для меня...

– А что ты будешь делать?

– На стреме стоять...

– А что Саша будет делать?

Смирнов не ответил. Придвинулся, поцеловал в шею. В плечо. Увидел грудь. Не смог не поцеловать и ее.

– Пойду в ванную, – сказала Мария Ивановна, поднимаясь.

Пошла. Мылась, не закрыв двери. Смирнов видел ее почти всю. Перекатился, чтобы было видно. Смотрел пристально. Как запускает руку в промежность. Как поводит по бедрам. Как струйки и капли воды стекают по коже. Смотрел и понимал, что эта женщина – его женщина. И что она желает быть его женщиной.

Пока мылся Смирнов, Мария Ивановна подняла с ковра его мобильный телефон. Прошла в спальную, отметив, что телефон почти такой, что и у нее. Позвонила по последнему входящему номеру.

– Да... – ответил сонный голос.

– Борис Михайлович? – спросила она, прикрыв рот пальчиками.

– Да.

– Завтра утром вас должны убить.

Опустив телефон в карман халатика. Мария Ивановна перевела стрелки часов на полтора часа назад. Во всех комнатах. "Авось не заметит".

Когда в спальную вошел Евгений Александрович, она сидела перед трельяжем и готовилась ко сну. Умащивала лицо, внимательно следя за любовником в зеркало.

Смирнова это покоробило. Он не собирался спать. Не смог бы – он сова. Тем более, такие потрясения. Тем более, что всего лишь час ночи. И такая женщина на пуфике.

– Мне какими духами попрыскаться? – спросила его Мария Ивановна, не оборачиваясь.

Она покупала духи дневные и ночные. И любовные.

– Есть хочу, – ответил Смирнов. – Телефона моего не видела?

– Там, в стенке на полочке, под вазой.

В стенке на полочке под вазой лежал телефон Марии Ивановны.

Легли они спать в три ночи. То есть в четыре тридцать.

В пять утра позвонил Стылый. Ждавшая звонка Мария Ивановна услышала: "Мне каюк, Смирнов!", звуки падающей мебели и предсмертный вопль разбивающегося телефона. Выключив мобильник, положила его на тумбочку рядом со своим, поцеловала похрапывающего Смирнова, поднялась осторожно и пошла по комнатам переводить стрелки часов на правильное время. Заснула она, лишь голова ее коснулась подушки.

Смирнов проснулся в девять часов. Он всегда вставал минута в минуту в загаданное время. Посмотрел на часы. "Не может быть! Проспал!"

– Милый, будь осторожен, – пробормотала спящая Мария Ивановна. – У меня дурное предчувствие...

Позвонив Стылому, и не дождавшись ответа, Смирнов спешно поехал на Арбат.

29. Кран завернут

Шуру взяли сонным. В пять утра. Через полтора часа после того, как ушла в поте лица поработавшая "Вупи Голдберг". Взяли, избили и бросили в прихожей.

Допрашивал его Василий Васильевич, явившийся в пять тридцать.

– Ты, Александр, хорошо знаешь, что я держу свое слово, – сказал он, присев на корточки перед своим связанным подчиненным. – Я отпущу тебя, как ясного сокола, если ты подтвердишь мою талантливую мысль, что этот спектакль, в котором мы с тобой имеем честь участвовать, поставила мадам Остроградская Юлия Кирилловна. А если ты дашь нужные показания в суде, то, без сомнения станешь видным акционером нашей славной фирмы.

– Ничего подтверждать я не буду. Хотя очень хочется... – поморщился Шура. Избили его обстоятельно.

– Тебе будет очень больно, – сочувственным голосом сказал Василий Васильевич, проводя взглядом Варвару Капитоновну, тенью проследовавшую на кухню с чайником в руке. – Очень больно.

Стылый вспомнил паяльник. "Твою мать, волки кругом, так и норовят в нутре поковыряться.

– Плевать, – выдавил он, поморщившись. В Школе его учили, что перед тем как сдаться, надо набить себе цену и выведать о своем положении как можно больше.

– Но умрешь ты не скоро, – продолжал наслаждаться Василий Васильевич положением "сверху". Ты знаешь, как Борис Михайлович поступает со своими врагами?

Стылый знал и потому задумался. Смирнов его продал. Простенько и со вкусом. Расплатился за все. И Юлия продаст. Такие игроки, как она, использованными фигурами не дорожат. Может, и в самом деле вернуться на доску ферзем? Или, на худой конец, слоном?

– Ну и молодец, – расшифровал его мысли Василий Васильевич. – Скоро приедет Борис Михайлович, и мы все решим.