Веки дрогнули, в знак утверждения. «Живая вода» тут же схлынула в специальные отверстия. Прозрачная крышка капсулы, в которой он находился, с хлопком ушла в конструкцию. Тело, оказавшись в непривычной обстановке сухости, моментально покрылось мурашками, судорожно задёргалось. Переохлаждение, догадался Ол, и прикусил губу от боли: правую ногу свело судорогой.

— В чём дело? — Услышал доктор взволнованный голос помощника. — Почему он не прошёл полный адаптационный период?

Голос бортового компьютера незамедлительно выдал холодный ответ:

— Сенсоры подсознания доктора Ола во время прохождения адаптации были частично блокированы извне. Поэтому тело доктора Ола не смогло полностью отреагировать на реакцию флирования.

— Чья шутка? — Помощник капитана окинул присутствующих сердитым взглядом.

— Моя. — Нейрохирург Отс, товарищ Ола ещё со школьной скамьи, снял с лица учёного кислородную маску, произвёл осмотр сетчатки глаз. — Всё в норме. Извини, старик. Но, традиция есть традиция:: кто просыпается последним, тот подвергается шуткам экипажа.

Ол мысленно погрозил другу кулаком. Но только мысленно. Воспроизвести на деле все эти довольно простые телодвижения он был ещё не в состоянии: давали знать месяцы обездвижения, проведённые в капсуле.

Отс и ихтиолог Снас, который с трудом скрывал улыбку, вытянули доктора на волю, уложили на энергоносилки. Отс прикрыл голое тело друга тёплой, энергосберегающей простынёй.

— Надеюсь, кроме вас двоих, меня никто больше не видел? — с трудом сначала сформулировал, а после телепортировал свою мысль Ол, на что друзья разразились новым взрывом хохота.

— Как тебе сказать… Не видели только те, кто несёт фахту. Да и то, не факт.

Отс, не прекращая смеяться, подтолкнул носилки к пункту медицинского обслуживания.

Год 11568 до Р. Х., третий спутник от Светила, Эя, координаты местности 014 — 277 (сегодня — планета Земля, север Зейского района Амурской области, Россия)

Орайя, упруго оттолкнувшись от земли, легко запрыгнула на высокий, ей по грудь, выступ на скале. Крепко цепляясь тонкими, но достаточно сильными пальцами за горячие, нагретые за день скальные наросты, нащупывая ступнями босых ног любые выемки которые смогли бы удержать её лёгкое тело, подняла себя как можно выше над землёй. Так, чтобы находиться, пусть в относительной, но безопасности. После чего, насколько было возможно, девочка вытянула тонкую, расцарапанную во многих местах шею, осторожно заглянула в узкую горловину входа в пещеру. Вроде, тихо. Кажется, внутри никого нет. Впрочем, это только кажется. Охту — он хитрый. Очень хитрый. Хитрее, чем старый Вонк, а того провести тяжело, точнее, невозможно.

Выждала. Тишина. Ни звука. Нащупала левой рукой камень. Со всей силы метнула его в проход, ведущий внутрь пещеры. Её пещеры, о которой знала только она.

Камень, с гулким эхом, ударился о стены. Тишина. Не из прохода, не из самой пещеры не донеслось ни единого звука. Но это ещё ничего не значило. Охту не просто хитрый. Он — умный. Точь-в-точь, как старый Вонк. Хотя, нет. Вонк умнее: старик за свою жизнь столько снял шкур с убитых им Охту, что теми шкурами можно устелить пол пещеры в несколько слоёв. И ещё одной закрыть вход, от ветра. Жаль, шкура у Охту плохая: твёрдая, как камень. Жёсткая. И вонючая. Сколько не выветривай, всё одно пахнет тиной, от чего, если её повесить в пещере, такой дух стоит — хоть убегай. То ли дело шкура Ани… Зато мясо Охту очень вкусное. Лучше, чем мясо оленя. По крайней мере, Орайе нравится больше. А вот шкура отвратительная. Ну, какой Охту, такая и шкура…

Девочка подтянула тело дальше, буквально повиснув над входом, так, что теперь, с нового положения, стало видно большую часть самой пещеры. Правая рука инстинктивно вцепилась в край скалы, фиксируя тело. Левая нащупала новый камень, с силой метнула в зев глубокой, природной выемки. Прислушалась. Охту снова ничем себя не выдал. Вроде, можно спуститься, зайти внутрь. Хотя, и тут следует быть настороже.

Охту — он хитрый. Злой и хитрый. Вон как ловко прячется в реке: не увидишь. А спустишься к воде — тут как тут. Сколько раз они играли с ребятишками с Охту… Двоих унёс с собой, в реку. И правильно сделал, что унёс. Какие бы из них выросли охотники и рыбаки, если не умеют во время уйти от врага? Никакие. Лишние рты в семье.

Правда, Охту не всегда с ними играется. Только когда голодный. Когда сытый никакого внимания на них не обращает. Хоть корягами бросай, не пошевелится. Но когда голодный….

Пещеру Орайя нашла давно, как ей казалось, очень давно. Но никому, ни отцу, вождю племени, ни матери, ни подругам о ней не рассказывала. Со стороны реки вход в пещеру был не заметен, потому, как от человеческого глаза его скрывал высокий, густой кустарник. К тому же сам вход представлял собой своеобразный «карман с клапаном», когда внешняя высокая каменная стена входа перехлёстывалась с внутренней стеной, от чего со стороны реки, визуально вся скала представляла собой сплошное, монолитное возвышение. И только настырный, цепкий взгляд Орайи смог отыскать щель в этом, казалось бы, цельном скальном пространстве.

Пещера оказалась сухой, проветриваемой, уютной. Она стала самой главной тайной девочки. На отшлифованных временем и ветрами, созданных природой плоских стенах галереи, которые находились ближе к входу, и на которые падал солнечный свет, девочка рисовала то, что видела и запоминала из своей небольшой, но очень насыщенной разными событиями жизни. Зверей, чаще всего диких кабанов, рогатых оленей, которых убивали мужчины племени, надолго и далеко уходя в леса на охоту, и часто, по возвращении, оплакивая охотников, погибших во время этого опасного занятия. Рыбу, которую Орайя ловила вместе с другими женщинами и девочками племени в широкой и глубокой реке, что протекала невдалеке от стойбища. Конечно, нарисовала и нескольких Охту. Голодных, оскаливших зубы. Получилось правдоподобно. Нарисованные, злые звери, казалось, вот-вот бросятся на свою жертву. Правда, отец и другие мужчины — охотники не раз сообщали о том, будто их Охту далеко не самый страшный зверь. Мол, в лесах водятся звери и пострашнее. Даже рассказывали о том, будто в Большом лесу видели такого громадного Охту, что даже их скала, в сравнении с ним, выглядела маленькой. Орайя охотникам верила, потому, как иногда до пещеры, из глубины лесов, доносился такой грозный рёв, что сразу становилось понятно: такой крик могла издать только глотка огромного существа. Однако, близко к стойбищу пока, ни один таких зверей до сих пор не приближался. Скорее всего, от того, как утверждал старый Вонк, и его поддерживали все охотники, что им мешала Трясущаяся земля. Так это, или нет, неизвестно, но, как бы, то, ни было, до сих пор, ни один из Других Охту к ним так и не наведался, чему племя безумно радовалось, чувствуя себя пусть и в относительной, но, всё-таки, безопасности, и опасаясь только одного Охту — речного. Хотя и этот Охту был далеко не маленький: положи таких, как Орайя три девочки, так, чтобы ноги одной упирались в плечи другой, так и то будет не весь Охту, хвост останется.

Рисовала юная художница и птиц. И тех, что летали высоко небе, которых приходилось долго ждать, чтобы после кинуть в них камень, и тех, что низко летали, которых можно было поймать в силки. Но больше всего Орайе нравилось рисовать Богов, красивых, сильных, которым все, даже самые высокие её соплеменники приходились чуть выше пояса, почти по грудь.

Боги посещали её племя несколько раз. Первого раза, когда Орайя была ещё маленькой, девочка, конечно, не помнила. О нём рассказывали отец и Вонк. Отец с опаской и неохотой. Не любит он рассказывать о Богах. А Вонк ту встречу описал во всех красках, которые дарит лес. Конечно, врал, будто бы Боги разговаривали с ним на равных. Даже хвастал, мол, советовались. Жаль, нельзя старику шипом хелка^[1] язык проколоть, как делают, в целях воспитания, всем мальчишкам и девчонкам их племени, когда те выдумывают то, чего не было. Вонку осталось жить всего ничего, так что, смысла его воспитывать, уже нет.