— Придумаем повод. Но деньги нужны немедленно. Завтра. Крайне — послезавтра.

И вдруг глаза Матвеева озорно блеснули. Сдерживая смех, он воскликнул:

— Храм божий можешь в родном городе построить, увековечить память миллионеров Саратовкиных!

— Да все знают, что я не очень…

— То и я знаю, что ты не очень, — засмеялся Матвеев, вспоминая разговор с барином на прииске. — Ну, скажем, ночью святая богородица явилась или там Николай-угодник. А то и просто: видение какое было, и совесть заговорила в тебе, что не блюдешь божье учение. Нет, это здорово, Николай Михайлович, ей-богу, здорово! — довольно потирал руки Матвеев.

И Николай загорелся этой идеей. Он придумывал разные варианты. Остановились на том, что ночью ему явилась Анастасия Никитична… Покаялась, что отправила родную мать Николая в монастырь, со свету сжила. И пожелала, чтобы во искупление этого греха сделал Николай большой дар монастырю, где скончалась его мать — монахиня Евфросинья. Николай сам повезет деньги, а по дороге на него нападут грабители.

Разговор прервал десятилетний Ванятка — сын дворника. Он давно уже искал барина, вначале в доме, потом по саду.

— Барин! Вас Митрофан Никитич спрашивали.

— Скажи, что скоро приду, — ответил Николай.

Ванятка убежал, мелькая грязными пятками. Николай опять забыл о дядюшке, который в эти минуты, собирая бумаги и счета, думал с неприязнью:

«Права была Настасья, когда говорила, что кровь не переменишь. Простая к простой и тянется. Вырос Николай в барстве. Но как сойдется с простолюдином — не оторвешь».

А Николай и Матвеев продолжали оживленно беседовать.

— Что это вы, политические, все с длинными волосами да бородами? — усмехаясь, поинтересовался Николай. — Коли форма такая, то неосторожно всем на один лад!

— Какая там форма! Кто как. А я на случай. В подполье уйду — сбрею. Узнать труднее будет.

Николай попытался кое-что выяснить о подпольщиках, но заметил односложность ответов Матвеева. «Или не доверяет, или не положено», — подумал он.

— Это ты в ту ночь помог цыгану и внучке поварихи бежать? — спросил Николай.

— Я, — усмехнулся Матвеев. — Думал, любовная история.

— Ну, и где же они, знаешь?

— Слыхал, что искали золото. Упорно искали. Бродили в горах. Там же цыгана кто-то порешил. План, сказывают, выкрал у них кто-то. Из тайги, говорят, Любава одна вернулась, чуть живая. А где теперь она, не знаю. Панкратиха тоже на приисках не осталась. Может, померла. Я-то думаю, что Любава и отправила на тот свет цыгана, чтобы не мешал золото искать. Девка была особая. Вроде ведьмой ее считали.

Николай молчал. Как всегда, при воспоминании о Любаве он ощутил глубокую тихую грусть.

Он расстался с Матвеевым, договорившись, что через два дня за деньгами придет человек. Сам Матвеев не рисковал больше появляться у Саратовкина. Пароль будет такой: «Все деньги беднякам роздал. Одолжи, барин, на несколько дней».

На следующее утро Николай рассказал дяде о ночном видении и о своем намерении пожертвовать монастырю большую сумму. Митрофан Никитич возражать не стал, даже был рад: такое дело станет известным всей губернии, поднимет уважение к Саратовкиным. Это льстило его религиозным чувствам и было памятью сестре-покойнице.

Прошла неделя, но от Матвеева никто не приходил, и Николай стал тревожиться: не провалилось ли задуманное освобождение учителя.

Как-то утром к нему пришел отец Терентий. Николай давно не видел старика и обрадовался ему.

Отец Терентий, как всегда, перекрестился, глядя на пустой угол, укоризненно покачал головой, потом сел на стул.

Поговорили о городских новостях, и только было собрался Николай сообщить о видении и пожертвовании монастырю, как отец Терентий сказал:

— А я к тебе с просьбицей, Николушка. С просьбицей. Не знаю, как и приступить.

— Вы же знаете, отец Терентий, что вам я ни в чем не откажу.

— Ну и ладно. Так вот, я тут все деньги беднякам роздал. Одолжи, Николушка, на несколько дней.

Николай с изумлением смотрел на отца Терентия. «Что это, совпадение? — думал он. — Не может же священник быть революционером! С ума схожу я, что ли? Но почему пароль прозвучал как-то не так… Вместо «барин» он сказал «Николушка».

Отец Терентий проворно вскочил, расправил рясу, встал, сложив на животе руки, в позу, которую он всегда принимал во время проповедей, и повторил:

— Все деньги беднякам роздал. Одолжи, барин, на несколько дней. — Он сделал нажим на слово «барин», сверля Николая умными маленькими глазками, потом шагнул к нему, обнял за плечи и тихонько засмеялся счастливым смехом.

А через день вся полиция города была на ногах. Произошло неслыханное: священник Успенской церкви Терентий Иванович Лебедев бродил по лесу в поисках лекарственных трав и в глухих зарослях обнаружил связанного миллионера Саратовкина с кляпом во рту. В газете писали, что нападение было совершено большой группой вооруженных разбойников, похитивших у Саратовкина крупную сумму денег, которую промышленник вез в монастырь для пожертвования.

Не успели стихнуть в городе толки, вызванные этим ограблением, как произошло, другое событие: когда перевозили в тюрьму опасного политического преступника, на конвой напал отряд вооруженных людей. Они связали конвоиров и скрылись вместе с преступником.

Несмотря на то что операция была продумана Матвеевым, отцом Терентием и Николаем до деталей, «накладок» в ней все же не избежали.

Когда Николая Саратовкина в коляске привезли из леса домой, слуги повысыпали во двор встречать его. Старый конюх Маркел сказал:

— А уехал-то ты, барин, верхом. Конягу разбойники забрали?

Николай утвердительно кивнул.

Маркел засмеялся:

— Будто знал, что заберут. Помнишь, я Звездочета оседлал, а ты велел другого коня подать. Повезло!

«Вот так народ! Подметит всякую оплошность», — подумал Николай, исподтишка оглядывая встречающих. Но иных чувств, кроме жалости к нему и радости, что вернулся он невредимым, Николай не прочел на лицах своих людей, таких знакомых еще с детства, почти родных. Только показалось ему, что следователь Рябушкин — тонколицый интеллигент, который вместе с начальником полиции оказался тут же, среди встречающей его дворни, — не пропустил мимо ушей слов Маркела.

А назавтра в газете бойкий писака сообщал: «Можно предположить, что ограбление Н. М. Саратовкина и нападение на конвой совершили одни и те же лица, т. е. политические».

Ни Матвеев, ни отец Терентий больше не приходили. И Николай не рисковал идти в Успенскую церковь. Ему казалось, что он на подозрении, и держал себя крайне осторожно.

17

Зоя Кириллова, та самая девятиклассница, спор которой о Лизе из «Дворянского гнезда» Тургенева слышал в библиотеке Николай Михайлович, через некоторое время уже поняла, почему Лиза ушла в монастырь, и перестала считать ее дурочкой. Она не раз вспоминала слова Ольги Николаевны: «Придет жизненный опыт, и ты поймешь…»

«Теперь понимаю», — с грустью думала Зоя, не решаясь поведать о том, что с ней произошло, даже самым близким подругам.

Впрочем, в классе всем уже было известно, что Зойка Кириллова «стреляет» за десятиклассником Денисом Шмыгой, новеньким, приехавшим недавно из Киева.

Соперниц у Зойки было немало. Шмыгу сразу же заметили все девчонки старших классов. Был он высок, цыганского типа: орлиный нос на смуглом лице, черные, мерцающие романтическим блеском глаза, густые брови вразлет и дерзкие губы. Выглядел он не мальчишкой, а взрослым. Да и годами был старше одноклассников: по болезни когда-то отстал от одногодков. Ходил Шмыга, в отличие от всех мальчишек, в сапогах, по школьным правилам переодевал тапочки, и брюки, обычно заправленные в сапоги, висели на нем смятыми. Но его ничто не портило. В классе он сразу же стал своим, точно проучился в этой школе все девять лет.

Денис Шмыга обратил внимание на Зою Кириллову во время новогоднего школьного вечера. До этого он ее не замечал.