Русые ресницы поднялись над гладкой кожей щек и ярко-синие глаза прошлись по нему.

— И вам доброе утро, милостивый государь.

Ее акцент был мягким, как сладкий чай, и таким же приятным, когда она задыхалась и шептала его имя ему на ухо.

Она потянулась и видно следуя свой стратегии, наманикюренными пальцами ноги потянула простыни вниз. Ее тело было таким же уступчивым и породистым, как у чистокровной кобылы, и он мог вполне себе ее представить, как отличный партию для себя во многих отношениях. Он вполне мог представить, как она будет носить имя Лоджей, а также сыновей и дочерей, продолжая традиции, которые так важны для обеих их семей. Только находясь в определенном возрасте, она заинтересуется пластической хирургией, чтобы убрать морщинки, не раньше, до этого совсем не обращая внимание на пластику. Она присоединится к гала комитетам Steeplehill Downs, к музею искусств Чарлмонта и театральным сообществам Чарлмонта. Позже, когда их дети уедут в университет Виржинии, его альма-матер, они начнут путешествовать по миру, зимой поедут в Палм-Бич, а летом в Рорин Гэп.

Он будет верен ей в Чарлмонте, а также везде, где у них будут коттеджи, о его неосмотрительных проступках, которые он будет хранить в тайне, они никогда не будут упоминать. Она была бы для него совершенно моногамной, учитывая ее ценность — внешность, а также реальные добродетели. Он уважал бы ее, совершенно искренне, как мать своих детей, но его совершенно бы не волновало ее мнение относительно их денег, его бизнеса или планов по поводу домов, счетов или крупных покупок. Она обижалась бы на него, что он мало уделяет ей времени, но примирилась бы со своей ролью, наслаждаясь комитетами женщин и своим статусом, бриллиантами и результатами их детей, всем тем непостижимым высокомерием, которое так ценится высшими слоями общества, фотографии которого обычно появляются в Vanity Fair и Vogue.

Он умрет первым либо от рака горла, потому что привычка курить сигары, даже с годами, не куда не денется, либо за рулем своего винтажного Jaguara, а возможно, от цирроза печени. Наверное, она успокоится, но больше никогда не выйдет замуж, сделав выбор остаться вдовой не из-за лояльности к нему, а потому что может потерять все имущество, ферму и другие дома, а также проценты с акций и деньги, которые он оставил бы в трастовых фондах на имя своих детей. В оставшиеся ей годы она бы наслаждалась своей свободой от него и обществом внуков, пока бы не умерла в этой самой комнате через пятьдесят лет с сиделкой, находившейся рядом с ней.

Неплохое стремление для каждого из них, учитывая все остальные варианты, когда человеческие наклонности могут сыграть в генетическую лотерею. И, возможно, он станет тем добровольцем в этом проекте, когда встанет вопрос о необходимости продолжения рода, наконец, в качестве приоритета, который абсолютно не стоял на повестке дня до сих пор.

Но, а пока?

— Мне так жаль… — Пейтон/Престон… или Прескотт? — но я уезжаю на целый день. Мой управляющий имением и клининг будут в скором времени здесь, мне не кажется, что ты хотела бы, чтобы они застали тебя в таком виде.

Она снова потянулась, и если ее цель была соблазнить его, то он боялся, что в этой цели она могла зайти далеко. Поимев ее ночью, ему фактически сейчас уже нечего было завоевывать, а также не хотелось налаживать с ней отношений.

Так как он не ответил, на что она, несомненно, надеялась, то есть не бросился между ее ног, она, наконец, выдавила:

— Куда ты собрался во всем черном? На похороны?

— Ничего подобного. — Он подошел к ней и наклонился, дотронувшись до губ. — Давай, подымайся и одевайся.

— Я думала, ты предпочитаешь меня голой? — Она облизнула губы кончиком розового языка. — Так, ты говорил мне вчера ночью.

Самюэль Ти. посмотрел на часы, чтобы не показывать ей, что плохо помнит подробности с одиннадцати часов вечера. Возможно с десяти тридцати часов вечера.

— Где твое платье? — спросил он.

— Внизу. На красном диване.

— Пойду принесу. Вместе со всем остальным.

— На мне не было трусиков.

И он вспомнил… как они около восьми часов вечера занимались сексом в частном клубе Чарлмонта в комнате для чистки обуви. Вечеринка, на которой они оба оказались, была посвящена празднованию предстоящей свадьбы одного из его братьев братства, передвинулась от патио с грилем к бассейну. На вечеринке присутствовал он сам, пятьдесят его братьев, а также Прескотт/Пейтон или Пибоди? — и ряд других из «Три Дельты» сестер женского клуба, со стороны невесты.

Обычный майский вечер, такой же, как и все вечера, прекрасный и не оставляющий в памяти ничего, даже такую как она.

Он был бы счастлив, если бы вспомнил хоть какую-нибудь особенность, пока ехал бы.

— Я сейчас вернусь, — произнес он. — А ну-ка, милочка. День набирает обороты, и нам тоже пора двигаться.

Когда он вернулся с ее платьем от Стеллы Маккартни и Лабутенами, с облегчением вздохнул, обнаружив ее не в постели, а…она представляла довольно впечатляющее зрелище, стоя перед окном, повернувшись боком к камину, выставив на его обозрение свою довольно впечатляющую задницу.

Поставив руку на бедро, отклонив голову в сторону, он наблюдал за ней и готов был поспорить, что она пыталась высчитать сколько акров земли находятся в его владениях.

— Насколько видно глазу, — произнес он сухо. — Во всех направлениях.

Она повернулась и улыбнулась ему.

— Тогда ты владеешь изрядным количеством.

— Мой отец и мать на востоке Кентукки владеют тысячами акров. — Ее глаза стали огромными, он же всего лишь пожал плечами. — У меня всего лишь небольшой участок.

— Я даже и не знала, что в Кентукки есть столько земли.

Что на это можно было сказать? Почему-то он не думал, что ее мать вдавалась в исследования по поводу этого вопроса, которое, однозначно, должно передаваться матерью своим детям, и он также подумал, что не стоит ей всего рассказывать, раз уж она никогда не беспокоилась раньше об этом.

— Вот. — Он протянул ей платье и туфли. — Я, на самом деле, должен поторопиться.

— Позвонишь мне? — Она нахмурилась. — Я вбила свой телефон в твои контакты, помнишь?

— Конечно. Я обязательно позвоню тебе. — Это была несусветная ложь, которую он говорил множество раз, особенно в таких ситуациях, когда должен был быстро удалиться. — Я буду ждать тебя внизу. На крыльце.

Быстро развернувшись, он вышел и тихо закрыл за собой дверь. Спустившись на первый этаж, он вошел в свой кабинет и стал складывать в портфель от своего дяди файлы с делами и записи. Однако, все это было для проформы. Туда, куда он направлялся, все, что было связано с работой, была последней вещью, которая его волновала.

Он закрывал старомодный кожаный портфель, его пальцы были не такими ловкими, потертые латунные пряжки оказались для него сегодня слишком большими.

Опустив голову, он закрыл глаза. Менее чем через час он увидит ее, и он не был готов к этой встречи. Совсем не был готов.

Ни трезвый, ни пьяный.

Джин Болдвейн относилась к тем женщинам, при которых ему или следовало полностью отдавать отчет в своих действиях, быть совершенно трезвым, либо полностью пьяным. Середины не было.

На самом деле, он с Джин всегда впадал в крайности — от сильной любви к сильнейшей ненависти, от великой радости до огромнейшей боли.

Их роман был не столько романтическим, сколько постоянным столкновением и борьбой друг с другом, и казалось, что их противостоянию не будет конца.

С привычной быстротой нахлынули ясные воспоминания, и под их натиском, он решил, что, возможно, это сказывается алкоголь, затмивший его разум прошлой ночью с женщиной, фамилия которой начиналась на П. Когда дело доходило до Джин Болдвейн, он готов был снова пережить бесчисленное количество своих ночных вакханалий и превосходящие по своей интенсивности специфические статьи в New York Times.

О Джин.

Или, как он время от времени думал о ней, Жница Джин.

Самая младшая Вирджиния Элизабет из семьи Брэдфорд была шипом, впившимся в него, стрелой в центре его груди, бомбой, заложенной под его машину. Она была полной противоположностью той прекрасной женщины, находящейся в его спальне, наверху: она не была моногамной, с ней никогда не было легко, и ей было наплевать, собирался он ей звонить или нет.