— Ведь их нельзя поймать. Почему это нельзя поймать?

— Это только чтоб смотреть, — объяснил он ей.

— Ну и смотри на них сам, — сердито сказала она и потеряла к «выдувалке» всякий интерес.

«В самом деле, эта игрушка не для детей, — он улыбнулся и согнал с дочкиного носа муху. — Самый обыкновенный обман. Вроде моего зажигания солнца, вроде нашего притворства, будто у нас все в порядке».

Он зашвырнул «выдувалку» в дубняк — к пустым жестянкам и зеленым осколкам пивных бутылок. «Лес? Обман, свалка. Только белые грибы еще настоящие», — подумал он с удовлетворением и улегся на одеяло рядом с дочкой, с наслаждением вдыхая запах, веявший от ее волос. Они пахли водой, песком и грибами. Он осторожно поцеловал ее в лоб и закрыл глаза.

Его разбудила прохлада. Он спал в тени деревьев, девочка куда-то убежала. Он натянул на себя джинсы и майку и, заслонившись ладонью от солнца, пытался разглядеть жену с дочкой среди множества людей на берегу озера. «Барахтаются, наверное, в теплой вечерней воде», — подумал он и закурил сигарету, наслаждаясь вечерним покоем, навевавшим сладостную, безмятежную лень. На миг он поддался обманчивым чарам вечера, и ему показалось, что, несмотря ни на что, все идет к лучшему. Собственно, не так уж и трудно найти с Верой общий язык. Должна же она в конце концов понять то, что казалось ему таким ясным: они должны быть вместе, все трое, навсегда.

С озера донеслись невнятные крики. Он посмотрел в ту сторону и увидел суетившихся на берегу людей: «Что-то случилось», — встревоженно подумал он. И тут его обожгла мысль: «Девочка». На бегу он отшвырнул сигарету, мелкие, острые камни впивались в босые ноги, но он не чувствовал боли. Люди на берегу перестали суетиться и сбились в плотную кучу на каменистом пляже. Ему казалось, что он бежит уже целую вечность, а расстояние между ним и дочкой никак не сокращается. «Девочка, конечно же, это девочка», — теперь он был убежден в этом.

Наконец он добежал. Сердце колотилось в груди, из горла рвался свистящий хрип, окаменевшие икры тряслись мелкой дрожью. Локтями он пробивал себе дорогу сквозь стену нагих людей, окружавших тело его дочери; в ответ раздавались словацкие, чешские и немецкие ругательства.

— Дочка, моя дочка, — бормотал он.

Какой-то низкорослый толстый мужчина с розовым животом, вывалившимся из плавок, повернул к нему лицо, круглое, тоже розовое, с дряблыми обвисшими щеками.

«Ну, ты, чего вытаращился?» — яростно набросился он на мужчину и двинул ему локтем прямо в пупок. Локоть затерялся в толстом, податливом слое жира.

Лицо мужчины побагровело, он возмущенно и обиженно сказал:

— Das ist Frau. Frau[1]

— Женщина? — громко, недоверчиво спросил он. — Женщина?

На миг у него закружилась голова. Он почувствовал облегчение, несказанное облегчение и признательность.

Наконец он оказался внутри круга и увидел широкую, потную, темно-коричневую спину мужчины, который склонился над лежащей женщиной и целовал ее в губы. До него не сразу дошло, что это он делает искусственное дыхание: «рот в рот». Грудь женщины была обнажена, и мужчина одновременно резко и упруго сжимал ладонями ее грудную клетку.

«Массаж сердца», — подумал он спокойно, и последние остатки напряжения покинули его. Глядя на уверенные, решительные действия мужчины, он понял, что это, несомненно, специалист. Очевидно, это поняли и окружающие; возбуждение их улеглось, некоторые уже уходили. Только какая-то худая, костлявая женщина истерически выкрикивала:

— Зеркальце, поднесите ей ко рту зеркальце!

Наконец мужчина, все еще продолжая массаж, оторвал свои губы от губ женщины, и тут он увидел Верино лицо. «Вера», — подумал он без всякого волнения, просто и равнодушно констатируя факт. Он смотрел на бледное лицо, застывшие расширенные зрачки, длинные, светлые, мокрые волосы, раскинувшиеся по камням, и думал про девочку. Облегчение и радость, что с дочерью все в порядке, были сильнее страха за жену.

Вера начала наконец приходить в себя, это было заметно по зрачкам. Вскоре кровь начала приливать к ее щекам.

Мужчина громко перевел дыхание, не прекращая массаж.

— Вера, — произнес он, подавляя рыдание.

Мужчина оглянулся.

— Это ваша жена? — спросил он по-чешски и добавил успокаивающим тоном: — Все будет хорошо. К счастью, она была недалеко от берега. Острое желудочное нарушение с небольшим коллапсом, но теперь уже все в порядке. Видно, она что-то съела.

— Спасибо. Спасибо вам.

— Не за что, — ответил мужчина и добавил еще что-то, но он его уже не слушал. «Увидишь, дома все будет хорошо, как прежде», — неожиданно вспомнились ему слова, которые он сказал дочке, успокаивая ее. Тогда он вообще не верил, что по возвращении домой они снова помирятся, но теперь, глядя на Веру, он был твердо убежден, что не обманывал дочь. «Это не был очередной обман, — говорил он себе, — теперь все действительно будет хорошо». Он глядел на ее лицо и вдруг осознал, как сильно любит ее. И теперь он был уверен в том, что наконец-то найдет нужные, убедительные слова и Вера простит его и поверит ему.

Вера приподнялась и медленно села. В ее отсутствующем взгляде отражалось упорное стремление вспомнить что-то смертельно важное. Она блуждающим взглядом оглядела всех, на секунду остановилась на его лице, но тут же отвела взгляд. Было видно, что она кого-то искала и не могла найти. И вдруг на ее лице появился ужас. Она опять посмотрела на него и тихо сказала:

— Девочка, где девочка? Она купалась со мной, там. — И она повернула голову в сторону озера, но его заслоняли от нее стоявшие кругом люди.

Он тоже беспомощно оглянулся. Ему вдруг страшно захотелось курить. Но поблизости никто не курил. Он сглотнул слюну и вытер о плавки вспотевшие ладони. Теперь он стоял и молча глядел на озеро, на низкие гребешки волн, поднятые теплым вечерним ветром. Этот ветер пахнул на него запахом воды, песка и грибов, и ему показалось, что к небу, голубому, как воспоминание о море, поднимаются великолепные радужные пузыри и тают, как только он пытается коснуться их взглядом. Солнце уходило за кроны деревьев, какие-то птицы летели к нему.

Перевод со словацкого Ю. Преснякова