— Вон он идет, — сказала Елена, — этот таинственный красавец.

Придя к себе, Констанций вызвал начальника охраны.

— Прикажи моим людям снять отовсюду значки своего легиона. И немедленно.

— Хорошо, господин.

— И вот еще что. Внуши им, чтобы самым строжайшим образом соблюдали тайну. Если кто-нибудь будет спрашивать, то они прибыли с Рейна.

— Им это уже сказано, господин.

— Ну, так скажи еще раз. Если я узнаю, что кто-нибудь проболтался, то запру всех в казарме.

После этого Констанций позвал своего слугу и парикмахера и с их помощью стал наряжаться к парадному обеду, насколько это было возможно для строевого офицера, путешествующего налегке с секретным поручением.

Дамы пообедали отдельно от мужчин, однако пообедали очень неплохо: их куда более уютная комната находилась между кухней и парадным залом, и тетка Елены, заведовавшая всем дворцовым хозяйством, сама выбирала для них лакомые кусочки еще на огне и присматривала за тем, чтобы их подавали с пылу с жару — пусть не столь тщательно разложенными на блюдах, как те, что шли на королевский стол, но зато не утратившими своих естественных ароматов. Кроме того, дамы не возлежали, подобно мужчинам, на подушках, не притрагиваясь к еде и предоставляя кормить себя рабам, а сидели на корточках вокруг низкого столика и, засучив рукава, сами усердно запускали руки в горшки. Пища была не слишком изысканна, но обильна: устрицы, тушенные с шафраном, вареные крабы, морской язык в масле, молочный поросенок, сваренный в молоке, жареные каплуны, кусочки баранины, поджаренные на вертеле с ломтиками лука, нехитрое сладкое из меда, яиц и сливок и объемистый кувшин медового напитка домашнего приготовления. Где-нибудь в Италии или Египте такой обед сочли бы слишком незатейливым, но британским дамам он был вполне по вкусу.

— Вот это обед! — сказала принцесса Елена, наевшись до отвала. — Прямо кутеж!

Потом дамы принялись приводить себя в порядок перед концертом. Волосы Елены, во время урока заплетенные в толстые рыжевато-каштановые косы, теперь уложили по-взрослому и разукрасили яркими побрякушками; она надела богато расшитое шелковое платье, совершившее долгое путешествие — на верблюдах, по вьючным тропам, на спинах носильщиков и наконец по морю — из далекого Китая. На ее узких туфельках сверкали драгоценные камни и золотое шитье, и, вымыв руки по локоть («Елена лилейнорукая, прекраснейшая из женщин», — подумала она, ополаскивая их горячей водой с лимонным соком), она надела на свои крепкие пальцы все шестнадцать перстней — ту часть драгоценностей ее покойной матери, что досталась ей как младшей дочери.

— Ты выглядишь просто очаровательно, дитя мое, — сказала тетка, поправляя ленту на лбу Елены. — Нам пока рано туда идти: мужчины только еще отправились в вомиторий [7] .

Через некоторое время царственные дамы торжественно вступили в парадный зал. «Елена, прекраснейшая из женщин, дочь Зевса-громовержца», — здороваясь со своим отцом, подумала Елена — последняя, но самая высокорослая в веренице женщин, шедшая вслед за теткой, тремя отцовскими любовницами, тремя замужними и двумя незамужними сестрами. Король приветливо помахал рукой всем им сразу, не вставая с ложа, и они расселись по своим местам, на жесткие кресла у стены.

Заиграл оркестр — три скрипки и до невозможности фальшивая волынка, а потом вступили певцы — один, потом второй и наконец все восемь басов внушительного вида — и затянули во весь голос, кто в лес, кто по дрова, заунывную песнь.

— Для тебя, наверное, все это привычно, — тихо сказал Констанцию командующий гарнизоном.

— Ничего подобного до сих пор не слыхал.

— Такой концерт у нас всякий раз, когда Коль принимает гостей. И это не на один час.

Первые же унылые звуки привели короля, раньше уже бурно выражавшего свое удовлетворение пиром, в совершенный восторг.

— Это моя любимая вещь, — заявил он. — Плач по моим предкам. С него мы всегда начинаем. Как всякое подлинное произведение искусства, он невероятно длинный. Конечно, поют они на нашем родном языке, так что многие красоты от вас ускользнут. Когда будут особенно удачные места, я вам скажу. Сейчас речь идет об истоках моего рода, который восходит к далеким, почти легендарным временам, — о том, как речной бог Скамандр соблазнил нимфу Идэю. Послушайте.

Пронзительно и однообразно звучали скрипки и волынка, торжественно и скорбно басили бородатые певцы. Небрежно откинувшись на подушки, возлежали офицеры; напряженно выпрямившись, сидели дамы. Почти неслышно переходил от ложа к ложу паж, подливая мед в кубки; пошатываясь, снова отправился в вомиторий командующий гарнизоном. Разноголосое монотонное пение оглашало весь зал, от сводчатого потолка до выложенного мозаикой пола, и далеко в ночи разносилась песнь смерти.

— Теперь Брут, правнук Энея, уже достиг Британии, — объяснил через некоторое время Коль. — Можно сказать, мы уже почти добрались до новейших времен. Это он был настоящим отцом нашего народа. Понимаете, он застал весь остров совсем незаселенным, если не считать нескольких древних великанов. После Брута история становится намного подробнее.

По-видимому, никто из предков короля Коля не умер своей смертью, и лишь у немногих обстоятельства гибели выглядели хоть сколько-нибудь правдоподобно. Один из них, например, выпив отравленного вина, которое поднесла ему падчерица, впал в безумие и носился по лесу голый, вырывая с корнем молодые деревья и распугивая волков и медведей. И это был еще не самый жуткий эпизод. Описания всех утрат, понесенных древним королевским родом — и классические мифы, и кельтские предания, и события подлинной истории, — сливались, переплетаясь, в нескладную песнь, звучавшую среди ароматов кухни, лампового чада и тяжелого медового перегара.

Констанций всегда отличался воздержанностью; в дни правления Божественного Галлиена он не раз был свидетелем того, как офицеры безудержным обжорством и разгулом губили свою карьеру. Но в этот вечер он выпил столько, что даже варварская музыка не особенно терзала его слух, и в хмельном полузабытьи словно бы парил в воздухе, разглядывая сверху самого себя и собственные способности, которые представлялись ему аккуратно разложенными у него перед глазами, как бриллианты на подносе ювелира, так что он мог видеть себя почти таким, каким был на самом деле. Констанций не питал страстной любви к своей особе — за последние два столетия многие, поддавшись этой всепожирающей страсти, пали ее жертвами и теперь разделяли общество богов; нет, он был не из их числа. Констанций прекрасно сознавал, что далек от совершенства. Его талантов хватало лишь на самое нужное, не более того, — неплохой набор, не уникальный, но достаточный, вполне достаточный. Ведь и нужно ему было не так уж много — не сегодня, не завтра, но вскоре, еще до того, как он окажется слишком стар, чтобы должным образом этим воспользоваться, стать властелином мира.