— Сдаваться намеряются, а хотят заложников! — рассердился Басманов. — Поезжай, скажи им, — приказал он Безнину, — как через полчаса не выставят за стену послов, палить учнем снова и еще крепче!

Безнин долго перекрикивался с литовцами, несколько раз порывался ускакать, но литовцы громкими криками со стены останавливали его. Наконец он воротился: литовцы отказались от требования заложников, но просили полностью прекратить пальбу по городу. Басманов послал гонца к царю, и вскоре русские пушки стали смолкать…

Плотная тишина, как покрывало, накрыла землю, а вместе с ней и все, что на ней было: город, людей… В первые несколько минут было так тихо, как не бывает даже в предрассветные часы. Пороховой дым, сносимый ветром, опадал за Полотой на лес, и в очищающемся воздухе вновь замельтешили яркие блестки, похожие на малюсенькие солнца. Небо сразу стало большим, ровным и гладким, как свежевыструганная доска.

От этой проясненности и тишины, разрушившей тяжелую напряженность боя, Полоцк вдруг перестал казаться таким мощным и непреступным, каким он казался еще несколько дней назад. Его стены и башни, изрядно подразбитые ядрами, выглядели жалко. Видать, и самим литовцам они уже не внушали надежды отсидеться за ними, потому-то они и выслали своих послов.

Первым делом царь показал послам вывезенные из лесу запасы. Литовские послы, однако, не очень огорчились такой потере: теряя голову, по волосам не плачут, да и Иван от этого показа многого не ждал. Он только хотел проверить — совсем ли отчаялись литовцы или еще надеются на лучший исход, а послов прислали только для затравки, чтобы выиграть время.

Потом послов водили по всему стану, показывали, сколько наготовлено туров, осадных башен, тынов, водили и на рубеж, показывали пушки, не запрещали считать их, наоборот, нарочно подольше задерживали около, чтоб литовцы могли точно пересчитать все пушки и пищали, которые русские привезли под Полоцк.

Когда в Полоцке на Софии ударили к обедне, в русском стане тоже начали службу: торжественно, по полному чину — напоказ послам, дабы видели они, что русские спокойны и уверены в удаче.

После обедни воеводы, тысяцкие, сотские, десятники и простые ратники говорили много смелых речей, клялись и целовали крест царю, что через неделю разнесут весь полоцкий острог в щепы, если литовцы не сдадутся по-добру.

Царь говорил ответную речь: говорил, что ненависти к жителям города и осадникам — и литовским, и нанятым — не держит и напрасного пролития крови не хочет. Ежели они отдадутся на его милость, то он их пожалует, как жаловал осадников в ливонских городах, которые сдавались ему добром, и защитит от разора и всяческого насилия, и правду на них доправит по их прежним обычаям, а кто захочет пойти вон из города, того отпустит по воле, не бесчестя и не изгоняя злом.

После обедни, речей и крестоцелованья царь позвал послов в свой шатер, допустил к своей руке. Поцеловав царскую руку, послы стали говорить, что рады были услышать о милости, которую царь окажет сдавшемуся городу, но его милость не спасет их от немилости литовского гетмана и польского короля, которым они целовали крест на верность, если они преступят это крестоцелование и сдадут город.

— Ты в своем государстве також не терпишь израдцев и клятвопреступников, — с достоинством выдерживали свою речь послы. — Головы им сечешь и вон на всполие ⁹⁸ вышибаешь! Како ж нас под такое тщишься подвести? Мы клятвы преступить не хотим, но и стоять супротив твоей силы истомно! Дозволь нам с государем нашим снестись, обсказать ему всю тягость нашего сидения под силой твоей великой, от которой мы все животами ляжем, а города не удержим. И коли будет на то воля государя нашего, отдадим тебе город! А покуда мы будем сноситься с государем нашим, ты бы города нашего не промышлял, из пушек не бил по нас, дабы мы могли в добрую волю твою поверить и без страха отдаться в твои руки.

— Не быть тому! — разозленно ответил Иван послам. — Се ваши увертки одни! Довойна хитер, так и мы не лыком шиты! Обложил я его, как медведя!.. Нет ему вылазу и. спасенья! Не хочет добром — возьму его силой. Тогда уж сидеть ему у меня в плену, как сидит ливонский магистр. Так ему слово в слово и перескажите!

Послы уехали, а Иван стал готовиться к решительному подступу к Полоцку. За Двину было перетащено еще несколько тяжелых пушек, и теперь пальба по полоцкому острогу и посаду не прекращалась даже ночью. На проездных башнях ворота были сбиты, и литовцам приходилось заваливать проходы камнем и бревнами. Великие полоцкие ворота тоже не устояли — внешние створки были сбиты еще на пятый день, а через день вышибли и внутренние. Литовцы целую ночь под непрекращающейся пальбой русских пушек и пищалей заграждали главный вход: на берме выставили два ряда подвод, нагруженных землей и камнем, уклали меж ними связки бревен и пересыпали их землей и камнем; проход под башней тоже заставили подводами с камнем и землей, а потом через разбитый башенный дах насыпали под самые полукружья ⁹⁹ землю, камень, песок.

На шестой день тройное кольцо туров придвинулось к самому рву. Теперь пушки долбили стену с расстояния в двадцать-тридцать саженей. Стена не выдерживала такого боя — то в одном, то в другом месте стали появляться большие проломы. Ратники, засевшие за турами и заборолами, со дня на день ждали выхода на приступ. Во многих местах через ров перекинули мосты, перетащили по ним осадные башни и придвинули их к самой стене. Стрельцы, засевшие в этих башнях, под прикрытием пищальников и лучников выходили прямо на стену, побивали пушкарей, заклепывали литовские пушки и стенные пищали, ручные уносили с собой и палили из них по затинам, где прятались литовские осадники.

К восьмому дню осады большой стенной наряд, перетянутый через Полоту и выставленный чуть ли не вплотную к стене, примыкающей к Великим полоцким воротам, снес с нее начисто пятьдесят саженей верха. Выискалась в Большом полку сотня охочих людишек ¹⁰⁰ кинулись они в этот проран — разведать: крепко ли держатся за стену литовские осадники, но были отбиты. Четверых оставили за стеной. Зато царь, узнав про их дерзость, пожаловал всех золотыми дукатами на рукав ¹⁰¹ да велел сапоги выдать на придачу и бочонок меду прислал из своих царских припасов.

Позавидовали охочим и другие, прослышав о царском жаловании. Из передового полка Морозова две сотни кинулись с примётом ¹⁰² на стену, но были отбиты с еще большим уроном.

Царь за этот наскок не только не пожаловал, но наоборот — разгневался. Призвал к себе Морозова и люто отчитал его, что зря погубил людей.

Остальным воеводам было указано, чтобы без царского повеления людей на стену не пускали.

На восьмой день подошли к Полоцку татарские и черкесские полки, вернувшиеся из набега по литовским волостям. С собой пригнали они тысяч двадцать пленников да бесчисленное множество возов с награбленным добром.

Симеон Касаевич и старший Темрюк рассказывали царю, что войско литовское все сидит по крепостям и высунуться боится, не то чтобы на помощь Полоцку выступить. Темрюк хвалился, что дошел чуть ли не до самой Вильны, и нигде его не остановили, только уже под самой Вильной столкнулся с литовской конницей, но, когда он повернул назад, литовцы не погнались за ним.

Ивана это известие очень порадовало: выходило, что и в Вильне у литовцев не очень много войска, и Радзивилл не сможет подать помощь Полоцку, всецело доверив его судьбе и ратному искусству воеводы Довойны.

Довойна был умным, хитрым и искусным воеводою, и не только воеводою… В один из своих приездов в Москву с литовским посольством он тайно склонил к измене двоих князей Ростовских-Лобановых — Семена и Никиту, с которыми соединились и родичи их — Приимковы. Целый заговор составил тогда Довойна. Семен Ростовский передал Довойне все разговоры, которые велись в думе по поводу мира с Литвой, а после, заручившись через Довойну обещанием короля пожаловать его, вовсе побежал в Литву, да был перехвачен уже почти на самой границе — в Торопце.