Все бессмысленно! Можно еще побарахтаться, подрыгать ручками-ножками, побегать по стране. Можно потешить себя мечтой, что удастся выбраться из этой чертовой, хотя и родной страны, где все делается не по разуму, а по маразму. Той страны, которую когда-то был готов защищать, не щадя своей крови и самой жизни. И защищал, между прочим, хотя и за тридевять земель от дома, но понимая, что это надо делать там, если не хочешь, чтоб пришлось воевать у себя на пороге. А его продали, предали, оплевали, обманули и вообще сделали палачом в собственных глазах. И всем стало по фигу, что он человек и хотел жить, как человек. Даже женщине, которую он любил и чьи дети теперь поминали его только плохими словами. Тем более Шмыглу, который сейчас уже подсчитывает бабки, которые получит, перешагнув через Механика. И ведь даже капля совести у гада не шевельнется! Конечно, Механик — одиночка. Ни одна контора за него не вступится, никто не припомнит Шмыглу, что его крутые бабки пришли через заподлянку. Кто такой Механик, кто его видел? Да никто, пустое место.

Но стреляться Механик все-таки не стал. Потому что его смерть опять же ничего не изменит. Ну застрелится, ну чуть-чуть осложнит жизнь Шмыглу. Не сможет с ходу добраться до клада, доберется позже. Заплатит покупателю неустойку, получит навар поменьше. Какая разница? Все равно он, гад, жить будет, а Механика зароют без гроба и памятника. «И никто не узнает, где могилка моя…» Нет, дудки, Механик хотел еще чуток побарахтаться и, если подфартит, как минимум покуролесить.

А потому, пересилив дурное настроение, он встал с кровати, оделся и внезапно решил затопить здешнюю баньку. Отмыться, отпариться и завтра в чистом бельишке выйти на игру. Может, и на последнюю, но с бойцовским настроением, а не готовым покойником.

Когда Механик уже собирался выходить из комнаты, проснулась Юлька и свесила с печки заспанную мордашку.

— Доброе утро… Вы куда?

— Баню топить, — объявил Механик. — Банный день сегодня. Раз чистое белье нам притащили, значит, мыться надо.

— Ух ты! — порадовалась Юлька. — Это хорошо.

А Механик, закрывая за собой дверь, подумал, что ей, дуре, все-таки живется лучше, чем ему, потому что она ни черта не знает и живет одним днем. Знала бы она, что ей завтра предстоит, наверно, не улыбалась бы. И так только благодаря ему эта кукла прожила лишнюю неделю. А могла бы уже неделю пролежать в сугробе у дороги. Может, Шмыгло все-таки помилует ее? Вряд ли. Много знает девка, и отпустить ее никто, кроме Механика, не решится. Но Механик ей уже не хозяин. Раньше надо было отпускать, точнее, гнать в шею. Еще там, в Подмосковье, когда к станции подъехали после встречи со Стахом. Надо же, блин, этот Стах на старика похож, руки нет, ноги нет, а рад тому, что живет… За Механика, бандюгу и убийцу, молится, свечки ставит! Только за то, что тот дал ему возможность не сразу умереть, а калекой остаток жизни доживать. Смех и грех! Сам Механик без всякой балды, сейчас ругал того духа, который плохо целился и попал не в башку, а в ребро шлемофона. На ладонь бы ниже взял — и записали бы Механика в список павших на той войне. И в родной части, где-нибудь в клубе или в штабе, его портрет висел бы на траурной доске вместе с фотографиями остальных пяти офицеров и прапорщиков, которые прибыли в Союз «грузом 200». И сопливые солдатики, глядишь, посматривали на его фотку с уважением. Может быть, кто-нибудь и выпил за упокой души, а Стах с полным правом ставил бы свечки за упокой, как он это делал из-за неверной информации. И жена-стерва, может, была бы о нем лучшего мнения. Во всяком случае, не говорила бы сейчас о нем всякие гадости, и дети росли хоть и при чужом дяде, но с доброй памятью об отце.

Механик рвал бересту с поленьев, раскладывал дрова в топке, чтоб хорошо грели печку и котел. Но в голове продолжали крутиться мысли, такие ненужные сейчас, но отогнать их не представлялось возможным.

Нет, надо было сдохнуть раньше! Опоздал умереть Механик, бывший старший прапорщик Еремин Олег Федорович. Даже имя стал забывать настоящее. Есаул, царствие ему небесное, так и не узнал, хотя был настоящий друг, а не портянка. Все Мех да Мех. Небось думал, что Михаилом зовут, как по липовому паспорту. Что ж за скотская жизнь, а? Почему всех людей, которые Механику жить помогали, валят почем зря, а всякое дерьмо плавает и не тонет? Вот Юлька — глупое сопливое существо, казалось бы, никакой пользы, одни проблемы. Но лично для Механика — очень нужное. Просто потому, что сопит ночью на печке и вообще живет, хоть и не с ним, а около него. Скучает, мается, должно быть, поскольку Механик ей никто, но живет, не убегает, не шипит, не болтает, когда не просят. Как кошка или собачонка, она нужна для уюта. Чтоб Механик не ощущал одиночества. Даже если не знает, о чем с ней говорить.

И вот это существо завтра могут уничтожить. Пристрелить, приколоть, придушить. Просто так, на всякий случай, чтоб Шмыгло мог не беспокоиться о лишних свидетелях. Механику, конечно, тоже мозги должны вышибить, но по делу. Строго говоря, Механик три вышки заслужил, а может, и больше. Правда, все укантованные, если по делу, не лучшие люди были, и может быть, без них на этом свете чище стало. Но жить они хотели и, возможно, вполне добрых и хороших родственников имели, которые потом плакали. Кроме того, Механик их судьбу решал не по идейным соображениям, а по шкурным. Просто жизнь так сводила, что надо было одному гаду загрызть другого. Везло ему, значит, он был прав.

Эх, дернул же черт тогда, в доме у Инги, проболтаться! Ведь знал же, пока трезвый, чем можно щелкать в кругу друзей, а чем нельзя. И в общем, можно было догадаться, в какую петлю сунулся, когда со Шмыглом собрался корефаниться. Лучше было язык себе откусить. Или ментам где-нибудь попасться. Хотя нет. Ментам лучше не попадаться.

Нет, жаль все-таки, что он ум еще не пропил. Был бы совсем дураком — легче было бы. Считал бы сейчас, что Шмыгло — друган до гроба, что он не кинет, не зароет, верил бы ему, как себе или хотя бы как Есаулу. Жил бы сейчас и в ус не дул, считая, что ни ему, ни Юльке ничто не угрожает. И ждал завтрашнего дня с алчным нетерпением, думая, что ему честно отстегнут половину суммы.

Конечно, Шмыгло по-прежнему думает, будто Механик и впрямь алкаш, которому элементарной подозрительности не хватает. Но по жизни сам всех подозревает. И может подстраховаться…

Выгнать, что ли, Юльку? Может, повезет ей убежать отсюда? Нет, ничего не выйдет. «Соседи» добрые не спят. Если даже успеет нырнуть в автобус, то в городе поймают или на вокзале. И уж точно припорют без лишних слов. Да еще и изнасилуют напоследок, чтоб «добро не пропадало». Ну и Механику, как говорится, «режим содержания» изменят. А главное, разоружат.

Нет, видно, Механик сам себе судьбу выбрал, когда посадил эту мартышку в машину. Либо в один день умрут, либо в один день выкрутятся.

Шансов выкрутиться не много. К тому же Юльку скорее всего с ним на остров брать не захотят. Здесь оставят и тихо уберут, едва Механик уедет. Как сделать, чтоб взяли? Что придумать, как соврать? Ничего в голову не приходило. Никаким боком Юлька на этом объекте не нужна. Разве что подсказать Шмыглу, что ее, мол, лучше урыть именно на острове, поскольку там ее никто не найдет лет сто. Может, конечно, он и сам до этого додумается, потому что здесь, в поселке, ее куда труднее спрятать. С другой стороны, там, на острове, тоже никаких гарантий не будет.

Может, рискнуть все-таки? Оставить печку топиться, а самим сбежать? Вдвоем, напролом, белым днем? Фиг получится. Машина на соседней улице стоит и ждет. Мигом достанут. Конечно, Механик может и пострелять от души, но проблемы это не решит. Положат обоих. Ночи дождаться? Тоже не светит. Эти козлы караулят еще сильнее. Нет, кое-какие шансы будут только тогда, когда на остров поедут. Дело будет ночью, место, кроме Механика, никто не знает. Там, и только там.

…Механик пошуровал кочергой, растолок рдеющие поленья в ворох ало-оранжевых жарких углей, отметив с глубоким удовлетворением, что ни одного язычка синего пламени не пробивается, и закрыл вьюшку. Пусть теперь печка греется.