Глава II

Юрка с Зоей ехали за медикаментами, которые должен был забросить в соседний отряд самолет с Большой земли. Аэродрома у отрядов не было, грузы сбрасывали на парашютах. Ночью на небольшой прогалине у оврага зажигали три костра и ждали, когда заурчат в небе моторы «Дугласа». В последнее время чаще делали наоборот: сперва ждали, когда заурчат, а уж потом зажигали, потому что один раз вместо «Дугласа» прилетел «Юнкерс» и выбросил вместо парашютов с грузом несколько бомб. В этот раз прошло благополучно, партизаны сумели собрать весь груз. Однако командир был недоволен. Еще месяц назад он просил у штаба инструктора по снайперской подготовке — без дела стояли немецкие вагоны с оружием, недавно захваченные в железнодорожном тупике. Карабинов, автоматов, ручных пулеметов набрали столько, что еле-еле донесли до лагеря, а снаряды и авиабомбы взорвали на разъезде вместе с вагонами. Самым интересным немецким подарком были отличные маузеровские винтовки со снайперскими прицелами. Их набралось больше двух десятков, новеньких, свеженьких, прямо с завода. Однако винтовочки эти надо было пристрелять, установить прицелы и обучить бывших полеводов и трактористов, как ими пользоваться. У командира были планы: снимать издалека часовых у мостов и складов, разбивать прожектора и фары, тормозить колонны автомобилей, одним выстрелом убивая водителя головной машины… Но пока винтовки лежали мертвым грузом. Командир велел отстучать в Центр шифровку, требуя прислать инструктора.

Центр подобрал, инструктора звали Клавдией Матвеевной Таракановой, было ей двадцать шесть лет, и на счету у нее было сорок девять убитых немцев и семь белофиннов. Был у нее орден Красной Звезды за финскую, медаль «За отвагу», ордена Красного Знамени и Отечественной войны. Звание у Клавдии Матвеевны было высокое и грозное — старшина. Клава недели две покрасовалась со старшинскими лычками, ей велели переодеться в штатское и наскоро ознакомили с заданием.

— Приказано отправить вас этой ночью, — сказал сопровождавший Клаву майор. — Комполка «Дугласов» сказал, что из-за одного человека двухмоторную машину через фронт не погонит. Кричит, что без приказа высокого начальства не поведет сам и других не пошлет. У него все вылеты расписаны… Злой как черт, вчера у него два самолета не вернулись…

— А вы в штаб звякните! — предложила Клава. Они с майором сидели в прокуренном и натопленном домике, где ожидали своей очереди на вылет летчики.

— Мне уже звякнули! — в сердцах сказал майор. — Объясняй им про снег… Отправить, и точка! Буквоеды!

— Клава! — раздалось вдруг за спиной у Таракановой. Голос был знакомый, но уж очень давно забытый. Клава обернулась. На нее из-под теплого, на меху, летного шлема глядели удивительно знакомые карие глаза.

— Дуська… Чавела… — неуверенно произнесла Клава.

— Я-a! — басом взвизгнуло коренастое существо в комбинезоне, с кобурой на ремне и планшеткой у бедра. — Сколько лет, а? Ты чего тут? Партизанишь?!

— Не орите, гражданка, — косясь на играющих в шахматы летчиков, строго сказал майор. — Вы кто? Документы!

— Младший лейтенант Евдокия Громова! — сказало существо и вытащило из комбинезона удостоверение…

С Дуськой Чавелой Клава последний раз виделась еще в детдоме. А знала она ее лет с четырех. Обе они остались без родителей в двадцать первом году, после великого голода в Поволжье. И обе были с одного года, с 1917-го. Только Клава родилась в марте, а Дуська — в ноябре. Их даты рождения почти совпадали с февральской и Октябрьской революциями, и заведующий детдомом даже хотел их в целях политического воспитания переименовать в Февралину и Октябрину, но потом почему-то раздумал. Они жили в одной группе, их койки стояли рядом — четырнадцать лет. Они знали все друг о друге, и не было такой девчачьей тайны, которую Клава не могла бы поведать Дуське или наоборот. Пути их разошлись, когда Клава поехала на Метрострой, а Дуська — в Комсомольск. Дуська в детстве мечтала сбежать к цыганам и путешествовать с ними в кибитке. Она прямо-таки бредила этой цыганской жизнью, и ее прозвали Чавелой. Сбежать она, конечно, не сбежала, но, видимо, страсть к перемещению в пространстве у нее осталась и взяла верх над привязанностью к подруге. Клава сильно обиделась, что Дуська не поехала за ней на Метрострой, и с тех пор не писала ей писем. Дуська тоже писем не писала, потому что, как и у Клавы, у нее было мало времени на выяснение отношений с подругами. Она решила стать летчицей, записалась в аэроклуб и действительно летать научилась.

Когда началась война, Дуська долго пыталась добиться направления в действующую армию, но ей отказывали — налет часов у нее оказался мал, а доучивать было некогда. В конце концов, во время очередного безуспешного посещения штаба, унылую Дуську встретил веселый, энергичный и бесшабашный подполковник и предложил отправиться с ним на фронт. Этот авиатор был из той славной породы сталинских соколов, которые пролетали под мостами, делали «мертвые петли» вокруг крыла «Максима Горького», крутили по двести пятьдесят «бочек» за один вылет, летали, не пристегиваясь к сиденьям, и вообще считали себя бессмертными. Подполковник принял командование остатками полка «И-16», в трех эскадрильях которого было семь машин. Дуську подполковник хотел было пристроить в штабе, но не тут-то было. Она потребовала самолет. Самолетов в полку было семь, а летчиков — двенадцать, не считая Дуськи, поэтому, разумеется, подполковник сделать этого не смог. С большим трудом выкрутился он из щекотливого положения (Дуська обещала ему крупный скандал, вплоть до письма к жене, которая у подполковника жила в Новосибирске). Он посадил Дуську на связной самолет, знаменитый «У-2», аттестовал на младшего лейтенанта и распрощался с ней, поскольку она со своим аэропланом оказалась в распоряжении командира авиакорпуса. Дуська возила офицеров связи, почту, военных корреспондентов, а один раз даже связанного по рукам и ногам фашистского аса. Летала она и за линию фронта, к окруженным немцами частям, к партизанским отрядам, расположенным близко от линии фронта.

После неудачного опыта с подполковником, который здорово разочаровал ее, Дуська принципиально перестала следить за своей внешностью, подстриглась под полубокс, редко умывалась и вечно ходила в замасленном комбинезоне. Она деловито, по-мужски материлась, вставляя матюги для связи слов в предложении. Летчики стали именовать ее Евдокимом и даже в докладах начальству, хоть и устно, но вполне официально, называть ее — Громовым. Поскольку летный состав обновлялся часто, то некоторые новоприбывшие пилоты месяцами не догадывались, что «младший лейтенант Громов» — женщина. Узнав же, произносили сакраментальную фразу из оперетты «Давным-давно»: «Корнет, вы — женщина?!» — и удивлялись, как это можно дойти до жизни такой.

Зимой 1942/43 года у Дуськи появился странный «ухажер». Однажды, когда она везла в штаб корпуса документы, за ней увязался «мессер». Такое уже бывало не раз, хотя и не часто. Один раз немца отогнали «ястребки», в другой раз спасли сгущающиеся сумерки, в третий — выручил лес, которым прикрылась Дуська, удрав на бреющем полете. А в этот день Дуська подумала, что ей хана. Небо было морозное, чистое, до темноты далеко, своих самолетов близко нет, внизу ровная, как стол, заснеженная степь. «Ой, мамочка! — пискнула Дуська в ларингофоны. — Пропала!» Мальчишеский басок, которым она говорила в нормальных условиях, превратился в самый что ни на есть девичий писк. Видимо, приемник у пилота «мессера» донес до ушей фашиста этот крик души, потому что Дуська услышала в наушниках раскатистый хохот и сытый, сочный баритон:

— О-о-о! Медхен! Фрейлейн! Девошка, ком цу мир! Вильст ду мит мир флиген? Давай, давай! Одер верде их пупу! Ха-ха-ха-ха! Ком цу мир, плен… Водка, музик, танцен, яа? Ха-ха-ха! «Мессершмитт» — гут, «Поликарпофф» — капут!

— Хоть бы пулемет был! — сказала Дуська. «Мессер», не открывая огня, промчался над самым «кукурузником», развернулся и, описав круг по горизонтали, снова вышел в хвост Дуськиному аэроплану.