Безмолвно поужинав остатками обеда, мы легли спать. Ахмед пристроился рядом со мной. Лежал, глядя в потолок, и курил свой опиум. А я, ни разу в жизни его не куривший, принюхивался, принюхивался да и заснул...

Глава 2. Вера скучает. – Продаст Бен Ладену... – Знаю, но не догадываюсь. – Вопль из трубки.

Было светлое воскресное утро. Наташу до понедельника забрала мать, и впереди были два совершенно свободных выходных дня.

Вера любила быть совершенно свободной. Любила до обеда поваляться на кровати с детективом, в которой одно убийство и длительное расследование, любила не готовить, а обойтись йогуртом, парой бутербродов и бананом, и любила проводить время там, где кругом ни к чему не обязывающие люди, мягкий свет и вкусная дорогая еда...

Да, ни к чему не обязывающие, интеллигентные люди, мягкий свет и вкусная дорогая еда... Но еще хотелось, чтобы замечали. Чтобы смотрели заинтересованными глазами, чтобы мечтали прикоснуться, чтобы, говоря с ней, млели и запинались... Хотелось, чтобы любили.

Не смотрели, не мечтали, не млели и не запинались. Смотрели и думали. «Умна... Упакована... Есть деньги... Свободна... Но...».

И все.

В нищей институтской среде мужа было легче. Там «Умна... Упакована... Есть деньги... Свободна...» имели вес. Там ценили ум, понимание юмора, щедрость, ценили свободу, в том числе и чужую...

А в новой среде все было по-другому. Здесь тоже ценили ум, понимание юмора и прочее, но здесь было много, очень много красивых, очень красивых женщин и девушек... И многие из них были далеко не дуры... И красный диплом Московского университета здесь ценили только наниматели. Но не мужчины.

В Экономической школе было то же самое. На вступительных экзаменах завышала отметки мальчикам, которые нравились и которые смотрели глазами, полными любви и уважения. И занижала отметки красивым, умным и заносчивым девушкам.

Но это не помогало. На конкурс приезжал босс, Бабаджанян, большой ценитель женской красоты и кое-какой справедливости. Он принимал красивых, заносчивых девушек и умных, заносчивых юношей. И эти умные, заносчивые юноши весь учебный год «пасли» красивых, умных и заносчивых девушек. А ей оставался только «второй сорт» мальчиков, даривших улыбки и коробки конфет в надежде получить распределение в солидные фирмы.

...И с ними ничего не получалось. Надо было быть осторожной. Муж-змея не раз приговаривал: проколешься раз на романе – сто веков трепаться будут. А мальчики ее осторожность принимали за холодность.

Но все же прокололась... Понравился один. Из Ярославля. Глазки в открытую строил, вздыхал, розы десятками покупал, в рестораны возил, на ее, правда, деньги. Потом намекнул, что мечтает о месте управляющего в ярославском отделении фирмы Бабаджаняна. Поработаю, мол, годик, потом в Москву меня переведешь, с мужем разойдешься, и заживем сказочной жизнью.

Устроила, уехал и с концами. Ездила к нему, якобы в командировки, а он принимал на квартире друга... Радостный, – я так рад тебя видеть, милая Верочка, – а от самого духами женскими прет. Муж-змея сказал еще тогда, как бы невзначай сказал: после месяца знакомства с мужчиной вероятность замужества с каждым днем уменьшается в геометрической прогрессии...

В школе прознали, куда она ездит «в командировки». Пришлось уходить. Но место уже было. Подготовила заранее. Через своих. С окладом в три раза больше.

Но там было то же самое. Все женаты. Жены – красавицы холеные. Шофер охмурять начал. Руку подает, старается прикоснуться, намекает на неформальные отношения. Симпатичный, молодой, самоуверенный. Бывший доцент из МИСИСа. Женатый... Две девочки.

А этот почувствовал... Посмотрел в глаза и почувствовал. Он всегда чувствует.

...Куда же поехать, развеяться? Целых четыре месяца его не будет... Целых четыре месяца никто не будет нудить, доставать домостроем и подозрениями...

Вот дурак! Ведь все про меня знает. Я бы на его месте не церемонилась... И все потому, что он – Кролик! Рыба в Кролике. Рыба не может вырваться из моего аквариума. А кролик из моей клетки. А я – Лев и Собака. И у него нет никаких шансов. Он уже труп. Надо только дождаться, пока Наташа пойдет в школу. Мать ее постепенно подготавливает. Говорит, что папа плохой, старый, мамочку совсем не любит и не жалеет. И бьет, когда никого в доме нет. Вот пойдет в школу...

...Куда же поехать? В Леди-клуб? К этим бабам? Мужики на них не смотрят, вот они скопом и собираются... Крутят задом друг перед другом. Умом и удачливостью хвастаются. Если женщина хвастается умом и удачливостью, то это уже не женщина... Что-то я, как он, начала думать...

...Куда же поехать? В «Метелицу» на Арбат? Там контингент не тот... В «Пушкин»? В «Метрополь»? На прошлой неделе была, ничего хорошего... Хамье да иностранцы степенные.

А может, в танцевальный клуб пойти? В «Планету Голливуд», например? Марго говорила, что там запросто можно зацепить легкомысленного иностранца...

Что ж, иностранец, так иностранец... Поеду к одиннадцати – половине двенадцатого... Как раз отдохну, поваляюсь с Марининой, приму ванну, накрашусь и поеду... Может быть, Алевтину взять для контраста? Да, надо...

Сегодня у тебя все получится... Сегодня у тебя все получится. Сегодня у тебя все получится...

Позвонив Алевтине и договорившись с ней, Вера взяла оставленный матерью детектив Александры Марининой, и улеглась с ним на кровать, а я... а я проснулся от резкой боли – кто-то ударил меня по ступне. Открыв глаза, увидел огненные глаза направленных на меня фонарей...

– Русский? Прекрасно, – на чистейшем английском языке сказал ударивший меня человек. Он был в обычной белуджской одежде, по-ирански бородатый, за спиной у него висел «калашник».

– Привет, – потирая ноющую ступню, зевнул я во весь рот. – Ты чего дерешься?

Сказал я все это, естественно, по-русски, но нарушитель моего спокойствия меня понял.

– Ты – моя собственность, – ответил он по-русски (с заметным акцентом, но слова не куроча). – Если тебе повезет, я продам тебя губернатору. А если нет – Бен Ладену. Знаешь такого?

– Это тот, который по всему свету американские посольства и корабли взрывает?

– Да.

– Скажи ему, что мы с ним почти одной крови: у меня мама – татарка, а бабушка – мусульманка.

– А отец кто?

– Не скажу, ты меня сразу пристрелишь... Судя по всему, ты из чеченцев?

– Да, отец мой из йеменских чеченцев, мать – сирийка.

– А мой прапрадедушка был кубанским казаком и с вашим Шамилем весьма успешно воевал, – не удержал я свой болтливый язык. – В качестве адъютанта самого Ермолова...

– Сейчас мне наплевать, кто был твой дедушка. Я вспомню об этом, если мне не удастся тебя продать ни губернатору, ни Бен Ладену...

В течение этой приятной светской беседы я смотрел не только на собеседника. И потому установил, что гостей четверо (двое без фонарей) и что Фархад лежит в глубине пещеры, связанный по рукам и ногам, а Ахмеда в ней нет. И еще заметил, что у разговаривавшего со мной человека на поясе висит мобильник. Когда он замолк, раздумывая, что делать со мной дальше, я спросил, чтобы заговорить страх.

– Я вижу телефон у вас на поясе... Можно жене позвонить? Она, наверно, беспокоится...

Глава бандитов, – позже я узнал, что зовут его Харон[5] и что он когда-то учился в Московском университете, – подумал несколько секунд, потом кивнул и жестом пригласил меня к выходу.

Уже светало, было прохладно и не верилось, что пройдет совсем немного времени и солнце раскалит воздух до пятидесяти градусов, а почву до восьмидесяти, если не до восьмисот.

Окидывая взглядом просторы предрассветной пустыни, по-прежнему свободной и бескрайней, я увидел крыло белой автомашины, стоявшей за небольшим холмом метрах в двадцати от пещеры. Сделав несколько шагов в сторону, я увидел новенький «Лендровер», на крыше которого красовалась небольшая тарелка радиоантенны.