— Я люблю работать, — сказал Маркиз.

Его друг с длинным гибким носом и большими ушами согласно кивнул.

Они продолжали работу. Друг Маркиза свалил останки в яму и прижал сверху. Дно ямы опустилось, и образовалось свободное место.

Маркиз старался не обращать внимания на чужака, который теперь стоял прямо позади него, и страшно удивился, когда ему зажали рот и скрутили руки за спиной. И что теперь делать? Очевидно, он сбился с шага, и надо позвать на помощь, окликнуть друга, но с залепленным ртом он мог только промычать нечто нечленораздельное.

— Это я, — прошипел голос ему в ухо. — Перегрин. Твой брат. Ты попался пастухам. Надо выбираться отсюда. О, чёрт.

Раздался лай. Звук приближался, перешёл в радостный визг и победный вой, который подхватили другие голоса.

— Где твой соплеменник? — пролаял кто-то из сторожей.

— Туда пошёл, — прогудел в ответ низкий голос, как будто слон трубил в хобот. — С тем, другим.

— Каким ещё другим?

Маркиз надеялся, что его найдут, и всё встанет на свои места. Произошла явно какая-то ошибка. Надо идти в ногу со стадом, а он сбился. Но ведь это не нарочно. Он хотел работать.

— Людова калитка![11] — ругнулся Перегрин, и их окружили… люди не люди: остролицые, с ног до головы в шерсти, они возбуждённо переговаривались.

Маркизу развязали руки, но пластырь на губах оставили. Он не возражал. Ему нечего было сказать.

Слава богу, всё кончилось, и можно вернуться к работе. Но, к удивлению Маркиза, его вместе с похитителем и длинноносым другом повели по деревянному настилу прочь от ямы. Наконец они попали в какой-то улей, состоящий из маленьких комнаток вроде пчелиных сот. В каждой из них сидели люди и трудились над чем-то в унисон.

Вверх по узкой лестнице. Один из конвоиров, в лохматой шубе, поскрёбся в дверь. Изнутри ответили: «Войдите!», — и Маркиз затрепетал, словно от плотской страсти. Это был голос человека, которому Маркиз всю жизнь стремился угодить. (А сколько длилась целая жизнь? Неделю? Две?)

— Блудная овца, — пролаял конвоир. — И хищник. И ещё одна овца.

Просторная комната была увешана картинами: большей частью пейзажи маслом, потемневшие от времени, пыли и дыма. В глубине стоял стол, за которым сидел человек спиной к вошедшим.

— Всего-то? — Человек за столом даже не обернулся. — По какому праву вы беспокоите меня подобной чепухой?

— По вашему же приказу, — Маркиз узнал голос своего неудавшегося похитителя, — изловить меня, если я сунусь в Шепердс-буш, и доставить к вам лично.

Человек отодвинул стул, поднялся, сделал несколько шагов и вышел на свет. У стены стоял посох с крюком на конце, и человек, проходя, взял его. Несколько долгих секунд он изучал арестантов.

— Перегрин? — промолвил он наконец, и Маркиз ощутил тот же трепет. — Я слышал, ты ушёл на покой. Вроде как постригся в монахи. Я и не мечтал, что ты посмеешь вернуться.

(Все мысли Маркиза вдруг заполнило что-то очень большое. В голове и в сердце у него точно стал надуваться огромный шар, который почти что можно было потрогать.)

Пастух протянул руку и сорвал пластырь с губ Маркиза. Маркиз понимал, что любой знак интереса со стороны этого человека должен бы привести его в восторг.

— Ну надо же… Кто бы мог подумать? — У пастуха был глубокий, звучный голос. — Он здесь. И уже один из нас. Маркиз Карабас. Знаешь, Перегрин, я предвкушал, как вырежу тебе язык и заставлю смотреть, как дробятся один за другим суставы на пальцах, но даже представить не мог такой восхитительный оборот дела: только подумай, последним, что ты увидишь в жизни, будет твой собственный брат, овца из нашего стада и твой палач.

(Шар в голове у Маркиза продолжал расти.)

Пастух был полный, сытый человек, и хорошо одетый, с волосами песочно-серого цвета и утомлённым выражением лица. На нём было прекрасное пальто, хотя и не совсем по размеру. Пальто цвета мокрого асфальта в полночный час.

Маркиз наконец понял, что за огромный горячий шар рос в его голове. Ярость. Она жгла его изнутри, как лесной пожар, пожирая всё на своём пути алыми языками пламени.

Пальто. Элегантное. Красивое. Совсем рядом — только руку протяни.

Вне всяких сомнений — его пальто.

Маркиз Карабас ничем не выдал своего пробуждения. Это было бы непростительной ошибкой. Он соображал как мог быстро. Обстановка комнаты вряд ли могла быть чем-то полезна. Единственное его преимущество над пастухом и его псами заключалось в том, что он не спал и мог себя контролировать, а они этого пока не знали.

Маркиз Карабас построил в уме гипотезу, ещё разок её обдумал и приступил к действиям.

— Прошу прощения, — вежливо вмешался он, — но, боюсь, я опаздываю. Нельзя ли поскорее? У меня ужасно важные дела.

Пастух оперся на посох. Он не проявил никакого участия к «срочным делам» и сказал только:

— Ты уже не в стаде, Карабас.

— Похоже на то, — согласился Маркиз. — Привет, Перегрин. Отлично выглядишь. И Слон тут. Замечательно. Все компания в сборе. — Он повернулся к пастуху. — Приятно было познакомиться. Я чудно провёл время в вашем стаде великих мыслителей. Но вынужден откланяться. Важная дипломатическая миссия. Срочная депеша. В общем, вы поняли.

— Боюсь, братец, ты не сознаёшь всей серьёзности положения… — начал Перегрин.

Маркиз отлично сознавал серьёзность положения.

— Я уверен, что эти милые люди, — он указал на пастуха и трёх его лохматых остролицых «овчарок», которые взяли их в кольцо, — меня отпустят, если ты останешься. Это ведь за тобой они охотились. А у меня, как я уже говорил, важное письмо.

— Я с ними разберусь, — пообещал Перегрин.

— Умолкни для начала, — сказал пастух. Он взял пластырь, который отклеил с губ Маркиза, и прилепил его Перегрину.

Пастух был ниже Маркиза ростом и намного толще, так что великолепное пальто смотрелось на нём нелепо.

— Важное письмо, говоришь? — поинтересовался он, отряхивая руки от пыли. — И что же это за послание?

— Боюсь, я не могу вам этого сказать, — ответил Маркиз. — Вы не являетесь адресатом этого дипломатического коммюнике.

— А почему бы и нет? Что в письме? Для кого оно?

Маркиз пожал плечами. Его пальто было так близко, он мог бы протянуть руку и дотронуться до него.

— Я вам его не отдам. Даже не покажу. Разве что под страхом смерти, — ответил он как бы нехотя.

— Нет ничего проще. Угрожаю тебе смертью. Ты и так к ней уже приговорён за вероотступничество от стада. А этот смешливый малый, — пастух указал посохом на Перегрина, который вовсе не смеялся, — пытался украсть из стада овцу. За это тоже полагается смертная казнь, вдобавок ко всему прочему, что мы хотим с ним сделать.

Пастух взглянул на Слона.

— Надо было, конечно, раньше спросить, но, старуха Олдвич меня разрази[12], это ещё что такое?

— Я верная овца из стада, — скромно ответил Слон, и Маркиз подумал: неужели его голос звучал так же тускло и безвольно, когда он сам был овцой. — Я не сбился с шага, в отличие от него.

— Стадо благодарит тебя за работу, — ответил пастух. Он протянул руку и осторожно дотронулся до острого кончика бивня. — Я никогда не встречал таких, как ты, и не дай бог ещё когда-нибудь встречу. Пожалуй, тебя тоже лучше казнить.

Слон передёрнул ушами.

— Но ведь я в стаде…

Пастух взглянул Слону в лицо — для этого ему пришлось задрать голову.

— Бережёного бог бережёт, — сказал он и обернулся к Маркизу: — Ну, так где письмо?

— У меня под рубашкой, — ответил Карабас. — Повторяю, это невероятно важный документ. Прошу вас, не пытайтесь его у меня отнять. Ради вашего же блага.

Пастух рванул на Маркизе рубашку. Пуговицы отлетели и запрыгали по полу. Пластиковый футляр с письмом лежал во внутреннем кармане.

— Как всё это неудачно вышло. Но я надеюсь, мы хотя бы узнаем перед смертью его содержание? — сказал Маркиз. — Если вы соблаговолите прочесть письмо вслух, мы будем слушать затаив дыхание. Правда, Перегрин?