— Туманов, заткнись, — огрызнулся Алекс и поправил галстук. — Достала меня эта петля! — сорвал его и со злостью кинул на пол.

Костюмы тревожно переглянулись, не узнавая друга.

— Со мной все хорошо, — ощетинился он. — Надоели эти рестораны и старперские посиделки в них, как будто мы уже одной ногой в могиле, и только и осталось, что просиживать задницу в Дольче в окружении этих истуканов.

— Твои предложения?

— Заказать девочек и снять сауну. Можно к Вадику в клуб, но тогда, — глаза Алекса блеснули в сторону приятеля, — стриптизерши тоже наши.

— Угомони свои гениталии, которые отвечают за умственные процессы, — осадил его Вадик. — Мои девочки не шлюхи, они работают абсолютно легально танцовщицами.

— Ага, конечно. Тебе самому не смешно? Твои девочки не шлюхи. Нет таких девочек, которые были бы не шлюхами. Существовали бы сканеры штрих кода для людей, ты бы увидел стоимость каждой.

— Я с тобой спорить не собираюсь. Ты живешь по каким-то диким законам. Брат, мы не в девяностых, откуда вышли наши отцы. У тебя не малиновый пиджак, и мои девочки не мясо тебе на растерзание.

— Как знаешь, — пожал плечами Алекс и сделал пару глотков «Камю Экстра Элеганс», — но идея была неплохой.

— Мой клуб всегда для тебя открыт, но я не позволю ставить на колени девчонок, которые просто танцуют на моей сцене. Покупай тех, кто продает себя официально.

— Димон, — непонятый друзьями Алекс повернулся к лучшему другу, — ты-то со мной согласен? Все они продажные, неверные, лживые… короче, бабы.

— Откуда в тебе столько желчи? — подался вперед Антон. — Что случилось? Ты же с Алиской начал жить.

— Вот именно — начал жить, а ощущение будто похоронили заживо. Семейная жизнь — это преисподняя, понимаешь? Вход есть, а выхода нет. И прежде чем туда входить, надо сто раз подумать, а то убьет.

— Семейная, — смешок прошел по компании. — Что ты называешь семьей? Себя, таскающегося по проституткам? Или ее, болтающуюся днями со светскими львицами от скуки?

— А у меня свое понятие семьи. Это просто два человека, которым некуда идти, и они сбиваются в стайки, чтобы общество их не заклевало. Затем потомство, кабала все больше пускает в них корни, и в итоге это среднестатистическая несчастная ячейка общества с борщом на ужин, пакетом мусора у порога с утра и со скрежетом зубов разделенным бюджетом.

— И зачем тогда тебе сбиваться в эти стайки? Мне кажется, что ты обществу ничего не должен. Похоже, кто-то перепил, — хмыкнул Туманов.

— А ты на кой черт с Риммкой играешь в этой дешевой сценке? Как будто мы не видели тебя в одном полотенце (а то и без) со всякими Сильвами, Марианнами и Эльвирами.

Алекс не чувствовал себя пьяным. Даже захмелевшим. Он сам не знал, откуда, из какой дырки стала сочиться эта спесь, в каком месте его крепкую бочку пофигизма прорвало. Но хлестало так, что грозило потопить и его самого.

— Ты напоминаешь Печкина. И злой ты такой потому, что некому тебя на велосипеде прокатить. На велосипеде любви.

Со стороны Алекса раздался громкий смех, словно бы смеялся человек, шагающий по стеклу. Больно. Слишком громко. Резко. Неправдоподобно. От такого смеха даже мертвым креветкам в их салатах отчаянно захотелось повеситься.

— Папаша мой тоже вечно катался на разных великах: и двухколесных, и трех, и вообще без колес. А мать вечно закидывалась мартини и обсуждала с подругами своих новых любовников. Накачанный Лукас — стриптизер, или его друг Марио — вообще какой-то хлыщ по вызову, — язык Алекса танцевал сам с собой, не поспевая за дирижером — мозгом, а тот кричал ему, чтобы он остановился. — Деньги — это как игрушки из секс-шопа: они не заменяют реальные чувства, а лишь имитируют их жалким образом.

— Эй, успокойся, — прошептал Туманов и накрыл очередной стакан чего-то мутно-коричневого и, очевидно, отдающего высоким градусом ладонью.

— Да я могу на любом прокатиться! Вот смотри!

Стул с протестующим кряхтеньем отъехал от стола, вопя от досады, что даже с ним, таким дорогим и даже сделанным из редкого вида дерева, могу обращаться подобным образом. Никакого уважения.

Однако стул стал лишь первой жертвой в этой цепочке вырвавшихся наружу и сметающих все на своем пути эмоций. Может же он хоть раз в жизни не прятаться, а плюнуть этому миру в лицо? В его лживое, лицемерное, грязное лицо.

— Что вы делаете?! — испуганно воскликнула официантка, когда Алекс схватил ее за руку и папка меню упала на пол.

— Прокатишь меня? Сколько стоит поездка любви конкретно у тебя? Видите, — заорал на весь ресторан он, обращаясь к друзьям, — я могу купить любую! И тебя тоже! — дернул спинку стула, сидящей рядом девушки — посетительницы ресторана. — И тебя! — ткнул пальцем куда-то в пространство, словно указывая сразу на всех.

Туманов подоспел к другу как раз в тот момент, когда рука администратора дрогнула и потянулась к телефону. В местах повышенного скопления высокопоставленных шишек и детишек золотых родителей было непринято улаживать конфликты законно. Клиент, какой бы мразью он не был, всегда оставался прав. Деньги могут стереть отпечатки пальцев, отмыть кровь с одежды, заткнуть уши и завязать лентой глаза. Деньги — вот он, истинный венец творения.

— Алекс, остынь. Выскажешь все претензии на семейном ужине. А сейчас, — тихо увещевал он, — отпусти руку девушки.

— Претензии сдохли вместе с маленьким мальчиком. Там им место, — огрызнулся он и зашагал к выходу.

Тихая утонченная музыка стихла, резко покончив с собой, когда тяжелая дверь ресторана захлопнулась за мужчиной.

***

… с вами разговаривать — что брести по лабиринту, лишённому выхода.

Жозе Сарамаго «Перебои в смерти»

Весна, исполняя роль дирижера, наполняла очередное утомительное утро среды звучными напевами летних мотивов. В воздухе висели капельки разноцветного дождя, которые видны лишь тем, кто хочет их увидеть. Элина хотела.

Она медленно кружилась по палате Валентины Игоревны, сделав весь окружающий мир своим партнером по танцу. И если не наступать ему на пальцы умышленно, можно сорвать кубок, не будучи профессиональным танцором.

Элина знала это правило жизни: люби ее — и у нее не останется другого выбора, кроме как полюбить тебя в ответ.

— Милая, какой чудесный сегодня день, — всплеснула руками пожилая женщина. — Ты светишься изнутри.

— Сама не знаю, в чем причина. Но сегодняшнее утро первое, когда я вышла из дома с тяжелым чувством тоски по нему. По мужу, — удивленно добавила она.

Последние дни, словно бросая вызов жесткой, заматерелой системе ее жизни, выдались насыщенными, в лучших традициях Сальвадора Дали. Яркие краски, брызги акварели, хаотичные, но всегда предельно точные мазки гуаши. Радость от встречи нового дня растекалась по ворсу тонкой кисти, чтобы в итоге закончить картину этого прелестного дня. Ее красное солнце раскрыло свои лепестки.

— Я тоже помню то славное время, когда Павлик был жив. Мы многое вместе прошли, а без него я уже и не хожу. Как видишь, доченька, и в прямом смысле тоже, — грустный вздох женщины окутал прозрачным горьким шлейфом ее картину.

— Ну что вы, все еще впереди. У всех нас. Дорога вперед никогда не заканчивается, покуда мы не закроем глаза.

— Правильно говоришь, Элечка, правильно. Твоя дорога точно цветет у тебя под ногами головками ярких маков. Павлик любил дарить мне маки, их много цвело у нас в поле, — мягкая улыбка морщинистых губ вмиг омолодила лицо, испещренное морщинками лет и усталости.

Что-то солидарно пробормотав, девушка отошла к окну, пока пациентка измеряла температуру. Столько раз она хотела опустить руки, даже не попытавшись их поднять. Так часто говорила, что этот мир погряз в темноте, хотя даже не пыталась разлепить веки. Что нам стоит хоть на секунду полюбить мир вокруг нас, себя самих, небо и солнце, что порой мы совершенно не заслужили встречать?

— Температуры нет, состояние стабильное, — констатировала Элина, проведя все необходимые манипуляции.