Фрозен Ника

СМЕРТЬ И КЛАССИК

Это был маленький и спокойный городок у берега моря.

Днем здесь была самая обыкновенная жизнь — шумел прибой, созревал виноград, суетливые мальчишки бегали по кромке волн и соревновались в дальности метания гальки. На набережных пахло теплым хлебом, а люди неторопливо шли по своим делам.

Но когда ночь вступала в свои права и жизнь в городке замирала, его посещала необычная пара.

Лишь только луна всходила над ребристой поверхностью волн, лишь только лунный луч ударялся о шпиль городской ратуши, как с неба спускалась полупрозрачная мостовая. Она выглядела совсем как та, на которую мы с вами ежедневно наступаем, отправляясь, скажем, в булочную, только соткана была из тонкого-тонкого тумана, а очертания камушков обозначались звездными лучиками. Звездная пыль тихонько опускалась на нее и искрилась тонким, едва уловимым светом.

Мостовая терялась во мгле ночных небес, но если бы нашелся любопытный, не желающий спать в одну их таких ночей, и смотрел бы, не отрываясь, на теряющийся ее конец, то он увидел бы, как два силуэта не торопясь, спускаются по туманной дороге.

В одном из пока еще далеких силуэтов можно было без труда узнать Смерть, а спутником ее был скелет. Он бережно вел Смерть под руку, и, наклоняясь к сдвинутому капюшону, что-то говорил ей.

Неторопливо, огибая совсем уж белесые сгустки тумана у себя под ногами, странная пара приближалась к городку.

Смерть была почти такой, какой мы привыкли видеть ее на классических рисунках и старинных гравюрах — в коричневой хламиде с капюшоном, с косой в правой руке и с низко спущенными рукавами, так что кисти рук, держащие косу, не были видны, и казалось, что она приклеена к облачению.

Впрочем, имелись и некоторые различия.

Например, балахон был пошит не из грубой мешковины, как принято считать, а из мягкого вельветового материала, в мелкий рубчик. Открою вам маленькую тайну — это был самый любимый ее наряд, его Смерть одевала исключительно на прогулки и никогда на работу, справедливо полагая, что негоже путать рабочий костюм с парадно-выходным платьем. К тому же он имел весьма удобные карманы, в которых Смерть носила необходимые в дальнем пути вещи — несколько завернутых бутербродов, компас, игольницу с иглой и нитями двух цветов и точильный камень для косы.

Следующим различием была сама коса.

Смерть не раз досадовала по поводу того, что ее в мире людей принято изображать со старым и неэстетичным инструментом и искренне не понимала, почему все считают, что она не ухаживает за столь важным в ее облике аксессуаром. Коса уже давно стала неким символом ее трудной, но важной работы, и поэтому Смерть ревностно следила за тенденциями моды на ручки для кос и не отказывала себе в удовольствии приобрести последнюю модель со стилизацией под каббалистические символы или же обтянутую тончайшей змеиной кожей; а один раз даже осмелилась появиться в обществе с тонкой, едва заметной лезвием — косой, сделанной в традициях хай-тек, столь модной у людей в последние годы.

Спутником ее, как мы уже говорили, был самый что ни на есть настоящий скелет. Белые кости его резко выделялись на полуночном небе, и в элегантности он ничуть не уступал своей спутнице.

Скелета звали Классик. Голову его украшал бархатный, черный берет с переливчатым пером неизвестной науке птицы; думаю, если кто-нибудь спросил бы, что за птица и откуда взято это перо, он вряд ли бы ответил. Длинные, до плеч, седые волосы его были перетянуты бардовой лентой, своей правой рукой он элегантно поддерживал Смерть, а в левой имел простую, но оттого не менее элегантную трость. На указательном пальце (точнее, на тех костях, что от него остались) он носил щегольской перстень с сапфиром того глубокого цвета, который встречается столь редко, что, как правило, украшает венцы королей или же, на худой конец, ордена придворных премьер-министров.

Но ни королем, ни министром наш скелет не был точно — это слишком скучные персоны и Смерть ни за что не согласилась бы совершать прогулки с одним из них.

Кем же был он при жизни?

И как стал спутником Смерти?

Кем он был раньше мы не знаем, ведь Смерть, придя за кем-то из нас, тоже сотрет со временем воспоминание, и само имя исчезнет с лица земли следом за нашим телом. Возможно, он был великим философом и однажды в ученом споре осмелился говорить о загробной жизни и ее законах. Вероятно также, что он был поэтом и художником, отражавшим мир во всем его уродстве и великолепии настолько реалистично и страшно, что перед его картинами плакали великие этого мира и от его стихов застывала в жилах кровь. А может, он был просто романтик, из той породы, что ведут длинные разговоры с самим собой и ночами напролет сидят на крышах, глядя в далекие и холодные звезды, думая обо всем и ни о чем одновременно?

Доподлинно известно о нем только одно — однажды Смерть постучала и в его дверь.

Тогда он, конечно, не был скелетом, а имел вполне себе земное тело, довольно приятный голос и прекрасные каштановые волосы; впрочем, на этом внешняя красота его заканчивалась, уступая место уродливым чертам лица и колючим маленьким глазкам. Внешность его была настолько отталкивающей, что он старался лишний раз не выходить на улицу, дабы не пугать детишек своим уродством.

Но, несмотря на это, Классик был счастлив — у него была потрясающая для своего времени библиотека, и именно там он зачастую находился в свободное от забот время. Книги составляли его жизнь, саму ее суть; словно сухая губка, впитывал он познания о других странах и неизвестных ему людях, о мирах, в которых никогда не был и вещах, которых не видел. Из-за уродства люди не стремились к нему в дом, а те, с коими ему приходилось общаться по воле долга и службы, кривились при виде его и говорили за спиной:

— Как же можно жить, будучи таким уродливым?

И Классик предпочитал проводить время с книгами — они, по крайней мере, не зажмуриваются при виде него, да и занимательных историй знают больше, нежели соседи по кварталу.

Оттого-то он и удивился, когда однажды ночью в дверь постучали. Он отложил книгу, бросил взгляд на часы — было три пятнадцать ночи, и пошел открывать.

На пороге стояла Смерть. В тот раз она была одета вовсе не так парадно и элегантно — ведь Смерть была на работе, а ее работа, как вы знаете, не из самых чистых и приятных. Поэтому в их первую встречу она была облачена в темно-коричневый балахон из грубой материи.

Нельзя сказать, что Классик испугался или впал в ступор, нет, единственная мысль, промелькнувшая у него, была такова: «Да уж… действительно смешно — единственный, кто пришел ко мне в гости за всю мою жизнь — Госпожа Смерть!». И в то же время он, как не странно, был рад, и как это, оказывается, приятно — открывать дверь в ответ на нажатие звонка!

— Проходите, пожалуйста, Госпожа Смерть! На улице сегодня довольно ветрено, а вы, кажется, не слишком тепло одеты, — сказал он и тут же мысленно обругал себя за фамильярность.

Смерть неспешно вошла внутрь и прислонила косу к дверному косяку.

— Могу предложить вам чаю, Госпожа, — продолжил он, — больше в столь поздний час у меня ничего, к сожалению, нет.

Смерть молча стояла темным силуэтом, а потом на удивление хорошо поставленным голосом произнесла:

— Пожалуй, впервые в жизни меня встречают столь спокойно и столь любезно.

— В моем доме слишком редко бывают гости, — с грустью промолвил Классик, — и я рад любому, кто зайдет.

— Неужели же ты совсем не боишься меня? — удивленно спросила Смерть и чуть развернула силуэт в сторону мужчины.

Классик смотрел в темный провал капюшона, и никак не мог начать бояться. В его голове вертелись самые разные думы — от любопытных до удивленно-восторженных.

— Нет, не боюсь, и если честно, даже сожалею о том, что мы с вами до сих пор стоим в прихожей и нам отведено так мало времени для разговора.