— Неужели нельзя было вместо Евгения поставить имя Олег, — спросила Татьяна.

— Можно, — сказал я и переделал экспромт:

— Только ты должна знать, что я не пришел навек, а скоро улечу на свою Землю и мы с тобой больше никогда не увидимся. Может, нам не стоит прыгать в пропасть, взявшись за руки, а обменяться жаркими взглядами и разойтись в разные стороны? — предложил я.

— Я все это знаю, — шептала мне Татьяна, — мне будет больно отпускать тебя, но я сделаю все, чтобы ты от меня никуда не делся. А тебя на Земле тоже ждет Татьяна? — подозрительным тоном спросила она меня.

— Через полвека меня на Земле никто не ждет, — сказал я. — Я совершенно не представляю того, что сейчас делается там, кто остался жив, а кого уже нет, и я прилечу туда очень старым человеком с седой шевелюрой и с седой головой. Все будут удивляться тому, что я прилетел и спрашивать, кто я и кто меня посылал в космос.

Я говорил это и мысленно сравнивал эту Татьяну с той, которая провожала меня на Земле. Какие же они похожие эти прекрасные женщины, провожающие своих мужчин в бой, уходящих от них навек, и мало надежды, что они вернутся назад. Но разве она скажет об этом, хотя сердце знает все.

— Что же ты говоришь такие грустные вещи, держа в объятиях такую красивую женщину как я, — говорила Татьяна, и мы бросались в набегающую волну из моря любви, пусть хоть день, но наш.

Я не брал Татьяну в деловые поездки. Ни к чему. Личные отношения не должны перемешиваться с деловыми, иначе и наша близость будет одним из элементов дела или, как говорят американцы, бизнеса.

На исходе был четвертый год моего нахождения на Емле. Мой «буран» был четыре года недвижим. Нужно заниматься его подготовкой к полету. Практически мы переехали на жительство в Ле Урже.

Мои рабочие дни напоминали учебные занятия. Маститые инженеры записывали, что я делаю, делали зарисовки, фотографировали узлы, которые нельзя разбирать, потому что при неквалифицированной разборке и сборке они просто не будут работать.

Фотографировал и я своей зеркалкой. Мой «Зенит-ЕМ» вызывал восхищение своим видом и функциями, а фотопленки были пределом мечтаний фотографов, которые работали с фотопластинками.

В минуты свободного времени я занимался подсчетами количества урана, которое нужно оставить в контейнере, чтобы обезопасить себя и повысить коэффициент полезного действия фотонного движителя.

Всего в контейнере загружено пятьдесят килограммов урана-235. Критическая масса сорок пять килограммов. Тяга фотонного движителя тем больше, чем ближе топливо к критической массе. Следовательно, если в контейнере останется сорок четыре килограмма девятьсот грамм урана, то критическая масса не создастся ни при каких условиях, но она будет близка к критической, вызывая усиленную работу фотонного движителя. То есть, я могу довести КПД до 1.98 света. А если бы у меня было пять фотонных движителей?

Теоретически, скорость могла бы равняться почти десяти единицам. Век живи, век учись. Нужно отделить одиннадцать стограммовых брикетов урана и разместить их в хранилище радиоактивных веществ. А хранилищ радиоактивных веществ нет. Люди еще с трудом представляют, что это такое. Оставить где-то их — значит угробить сотни людей невидимой смертью.

Недавно приходили физики, супруги Юри. Говорили о радиоактивности. Даже я со своими скромными познаниями в ядерной физике выглядел корифеем этой науки. Их коллега Езерфорд прислал им прибор, который должен фиксировать пролет ядерных частиц. При приближении к кораблю прибор начинал работать очень активно. Я показал им свой прибор для измерения уровня радиации, показал скафандр, в котором я буду работать по извлечению брикетов урана. Возможно, что когда мы встретимся в следующий раз, у них будут более значительные успехи в расщеплении вещества.

Разработчики фотонного движителя, вероятно, мыслили теми же категориями, что и я и сделали свободным один сегмент, который находился в стороне от основной массы радиоактивного вещества. Туда можно было поместить ненужный уран или добавить оттуда нужное количество вещества. Во всяком случае, мне не пришлось даже в скафандре работать под прямым жестким излучением. Спасибо вам, мужики!

А-7 постепенно и общими усилиями становился на крыло. Сторонники гигантизма ликовали. Зачем строить сто маленьких самолетов, когда можно построить один и посадить в него столько же людей, сколько перевозят сто маленьких самолетиков. Разница в том, что маленькие самолетики развозят людей туда, куда людям нужно, а не в то место, которое может принять огромный самолет.

А-7 разрабатывался для перевозки ста двадцати восьми пассажиров на расстояние до пяти тысяч километров. Другой вариант — «люкс» — предполагал установку в крыле двухъярусных пассажирских кабин по восемь человек в каждой — всего шестьдесят четыре спальных места. В каютах были окна-иллюминаторы для осмотра местности. В фюзеляже размещались кают-компания, буфет, кухня и радиорубка.

Механики самолета могли подходить в полете непосредственно к работающему двигателю. И кто бы отказался от использования такого самолета в военных целях? Таких не нашлось. В военном варианте на самолете оборудовалось двенадцать огневых позиций (восемь пушек калибра двадцать миллиметров и восемь пулеметов калибра семь целых шестьдесят две сотых миллиметров). Даже была электротележка для доставки стрелков к хвостовым пулеметам.

Бомбардировочное оборудование размещалось в крыле. Запас бомб от десяти до семнадцати тонн. Использование подвесных баков гарантировало дальность полета в две тысячи четыреста километров с бомбовой нагрузкой в шесть тонн. Десантный вариант рассчитан на сто двенадцать парашютистов.

Стандартный А-7 имел размах крыльев пятьдесят три метра и длину двадцать восемь метров. При помощи специалистов из ерманской фирмы «Орнье» длину самолета увеличили до сорока пяти метров и количество двигателей с семи довели до двенадцати, увеличив площадь крыла.

Самолет стал взлетать, но никак не мог довести практический потолок полета хотя бы до десяти тысяч метров даже с кислородным оборудованием. А ведь самолет еще должен поднять пару платформ с лесом.

Летчики и конструкторы в один голос заявили, что это невозможно, я же убеждал их в обратном. И у нас получилось применением турбонаддува смешанного с кислородом воздуха. Я сам был в экипаже экспериментального самолета и видел, как тяжело взлетал самолет с огромным грузом, пытаясь все время свалиться то на одно крыло, то на другое. Все зависело от точности крепления груза.

Мы поставили самолет на крыло. У нас будет всего лишь одна попытка, чтобы вытолкнуть меня в космос.

Я не буду рассказывать о тонкостях крепления «бурана» на фюзеляже самолета. Дополнительно были укреплены два ракетных ускорителя. Созданное ракетное топливо было почти таким же. А в смеси с остатками практически таким же.

Старт назначен на завтра. Завтра мне исполняется пятьдесят лет. Я прилетел сюда, когда мне не исполнилось и сорока четырех лет. А завтра будет пятьдесят. Я не понимаю, с чего это люди устраивают торжества по поводу пятидесятилетий, дарят подарки, награждают орденами, радуются так, как будто человеку осталось жить еще лет пятьсот. А ведь не пятьсот. Кому-то двадцать лет, кому-то тридцать лет, единицам — сорок, но большая часть жизни прошла и нужно устраивать праздник не раз в году, а каждый день делать праздником, радоваться каждому дню и каждому утру. Вроде бы уже отбоялись и бояться уже нечего. Все, что ты делал, так и останется в состоянии работы, как будто ты просто отложил в сторону перо и вышел на кухню налить себе кружку чая…

Татьяна лежала в моих объятиях и говорила, чтобы я не беспокоился и что она утром разбудит меня вовремя, накормит завтраком и проводит до дверей, отставив у себя частичку меня. Я слушал и не понимал, что она говорит. Осознание придет потом. Я не улечу с планеты полностью, часть меня останется здесь, и будет жить вместо меня, созерцая, насколько быстро будет меняться жизнь после отлета диковинного летательного аппарата, прибывшего неизвестно откуда и улетевшего неизвестно куда.