Запела «морзянка»:

— Сне-жи-нин, — прочитал я. — Сне-жи-нин.

— На месте, — отстучал я.

— Ты похож на человека? — спросила меня дама.

— А ты как думаешь? — вопросом на вопрос ответил я.

— Я думаю, что похож, — отстучала Емля, — а ты действительно офицер?

— Да, — ответил я.

— А у тебя есть лошадь? — спросила собеседница.

— Есть, стоит рядом и ржет, — отшутился я.

— Как ржет? — спросили меня.

— Вот так и ржет, как все другие лошади, летающие в пассажирских самолетах, — ответил я.

На Емле поняли, что это шутка, но как-то очень долго понимали ее.

— Снежинин, ты усский, — спросили меня.

— Я - русский, — ответил я, — а кто такие усские?

— Усские это те, которые живут в Оссии, — сообщили мне. — Как твое имя?

— Мое имя Олег, — сказал я, — а как зовут тебя?

— Мариэтт, — отстучала девушка, — я пишу о тебе в газету и хочу быть все время рядом с тобой.

— Очень приятно. А если я такой же, как звонарь Квазимодо? — спросил я.

— У нас он называется Вазимодо, но его любили все женщины, — сообщила Мариэтт.

— И ты собираешься меня любить? — не удержался я от вопроса.

— В стране, где выращивают пони, советуют не торопиться, — ответила девушка.

— В моей стране тоже так говорят. А вдруг ты мне не понравишься? — спросил я.

Через какое-то время пришел вопрос:

— Это почему я тебе не понравлюсь? — я так и чувствовал раздражение в голосе девушки.

— Мне не нравятся любовницы вашего Вазимодо, — продолжал я интриговать.

— Я тебя ненавижу, — пропела мне морзянка и пропала. Весь эфир был забит разнотонной «морзянкой», но эта была особенная.

После этого разговора на меня стали выходить сотни радистов и предлагали начать радиообмен именно с ними. Пришлось никому не отвечать, чтобы не вызывать ненужного ажиотажа. Я отправлял официальное обращение от имени Земли, но на него никто не откликнулся, кроме Мариэтт, поэтому я и буду поддерживать связь только с ней, игнорируя всех других.

Если она действительно пишет в газету обо мне и для этого поддерживает связь, приглашая профессоров, то сейчас должно начинаться соблазнение меня всеми благами и условиями пребывания.

Оссия это, похоже, Россия. Вроде бы и родина тоже, да только не понятно, какой год сейчас идет у них. Если где-то период между двумя мировыми войнами, то туда лучше не появляться, потому что у товарищей того время вопросы идеологии превалировали над нормами международного права, обыкновенного разума и прав человека.

Приземление

Я приближался к орбите Емли. С профессором, который общался со мной через военного специалиста, я понял это по четкому отбиванию точек и тире, было обговорено вероятное место приземления в местечке Ле Урже в двенадцати километрах северо-восточнее города Арижа.

Через семь дней запела знакомая «морзянка»:

— Сне-жи-нин.

Я ответил, что нахожусь на связи.

— Ты меня обидел, — передала Мариэтт, — но редакция требует от меня материал. Напиши мне что-нибудь, и я передам это как беседу с тобой.

— Так ли это тебе нужно, чтобы разговаривать со мной? — отстукал я. — Ты напиши о том, что я тебя обидел и как я тебя обидел. Напиши, что на землю летит монстр, питающийся красивыми девочками. Что у него два ряда острых акульих зубов и холодные руки. Он сын дракона и феи и умеет изрыгать огонь.

— Ты издеваешься надо мной? — спросила Мариэтт.

— А вот это зависит от тебя, как решать, издеваюсь я над тобой или не издеваюсь? — дал я ей повод для размышлений. — Можешь представлять меня ангелом или монстром. Доверься своему сердцу, хотя какое может быть сердце при получении гонорара за опубликованный материал?

— Почему ты считаешь, что журналисты работают только за деньги? — спросила девушка. Чувствовалось, что ее точки и тире были разнокалиберными пулями из разных пулеметов.

— А за что они работают? За славу? Они люди и им нужно кушать. Им нужно одеваться. Им нужно содержать семью и они работают за деньги. Они и пишут то, что нравится тем, кто платит деньги. Те, кто платит деньги, делают политику и журналисты им помогают в этом, в зависимости от размера оплаты, — мне нравилось поддразнивать ее и, честно говоря, мне всегда было смешно, когда журналисты говорили о том, что они свободны в освещении тех или иных событий.

Они свободны освещать все, что угодно, но только для себя, а свет, то есть печатную полосу, увидят только те события, которые будут одобрены главным редактором. Поэтому, все разговоры о свободе прессы в свободном обществе это обыкновенная болтовня. Степень свободы в обществе зависит не от того, кто и как позволяет эти свободы, а от действенности и приоритета законов и законности в этом обществе. И получается, чем четче прописаны законы и чем строже они исполняются при равенстве всех людей перед законом, тем больше свободы в этом обществе.

Парадоксально, но это действительно так. Там, где декларируется свобода, не подкрепленная законами прямого действия, там свободы нет, и не было никогда. И вряд ли будет. Свобода исполнения законов и есть настоящая свобода.

Это сообщение я передавал, наверное полчаса. И Мариэтт это записывала. Завтра утром откровения космонавта будут на первых полосах всех газет.

— Ты коммунист? — сделала запрос девушка.

Вопрос постаивал меня в тупик. По идее, я должен был встать, поднять вверх руку и крикнуть — «Есть такая партия», «Да здравствует мировая революция», «Идеи коммунизма сильны, потому что они верны» (или наоборот?), «Коммунизм — будущее всего человечества». Я не знаю, что там на Емле, но на Земле в это время была попытка экспорта революции в Европу, которая называлась просто польской кампанией 1920 года.

И второе. Лететь почти два десятка лет, чтобы проповедовать идеи коммунизма на другой планете? Кроме как идиотизмом такой полет и не назовешь. Я представитель Земли, а не цеховой партийной организации. И кто сказал, что коммунизм это будущее человечества? И почему идеи коммунизма держатся только на силе? Если на партсобрания не будут сгонять под угрозой увольнения, то на них будут приходить единицы. Зато на последнее собрание придут все, даже с семьями.

Если людей будут оценивать не по партбилету, а по его знаниям и способностям, то численность партии уменьшится до невероятных размеров. А если убрать шестую статью Конституции СССР, то через пару лет такого государства как СССР не будет.

То, что мы обсуждали за бутылкой вина на кухне, воплотится в жизнь при малейшем ослаблении партийной дисциплины. Такая власть называется диктатурой. А она и не скрывала, что является диктатурой пролетариата. Только вряд ли она сможет защищаться, если пролетариату, да и вообще всем грамотным людям надоест жить по талонам и по определенному партией жизненному уровню.

— Я - человек мира, — отстучал я и дал знак об окончании сеанса связи. Собственно говоря, наш сеанс связи слушал весь мир, и моим корреспондентом была только Мариэтт, но огоньки домов на всей приближающейся Земле не давали мне права отдавать кому-то особое предпочтение.

Время посадки подошло быстро. У наших конкурентов такие «шаттлы» камнем летят к земле из космоса, а у наших «буранов» предусмотрен управляемый полет. Я вычислил, что на шестом витке над Емлей я буду на высоте порядка десяти километров в районе континента, который они называют Вропа, и буду производить снижение на аэродром Ле Урже в Ранции.

Мне удалось настроиться на волну одной из радиовещательных станций, и они по радио наводили меня на посадку. Главное — выдержать глиссаду посадки, не промахнуться и не провалиться на полосу. Все-таки мало у меня летной подготовки, приходилось полагаться на интуицию и садиться.

Толчок явился показателем касания. Я включил реверс и нажал кнопку выброса тормозных парашютов. «Буран» рвался вперед, но парашют и обратная тяга реактивных двигателей гасили инерцию. Скорость упала до шестидесяти километров в час, и я приступил к торможению гидравлическими тормозами. Наконец, «буран» качнулся вперед, осадил назад и остановился. Тишина оглушала. В космосе тоже было тихо, но там работали приборы и их шум был привычной домашней обстановкой.