В этот раз она не выдержала.

— Скоро будет восемь лет с тех пор, как мы оказались по эту сторону Великих Ворот, однако всё, что мы пока умеем — это избавлять женщин от неприятных ощущений во время беременности и родов, предсказывать пол ребёнка и лечить кое-какие болезни. Ты знаешь, что я постоянно ругаюсь с госпожой и отстаиваю наше право знать что-то большее, — холодно проговорила Иннин и сделала паузу. — Но иногда, глядя на тебя, я думаю, что она права, считая, что мы это «большее» не заслужили!

Латена обиженно фыркнула.

— Разве жрице запрещено любоваться красивыми волосами мужчины?

— О да, и одежду ты с него пыталась стянуть, чтобы поупражняться в рисовании обнажённого тела, — ядовито усмехнулась Иннин.

— Ну а даже если нет! — с вызовом сказала Латена. — Думаешь, сама госпожа не занимается тем же самым? Девственность девственностью, а существует куча других способов…

Она многозначительно замолчала.

Иннин, неожиданно для неё самой, оскорбило такое предположение.

Уж в чём-чём, а в этом Верховная Жрица была неповинна, и, каковы бы ни были их  отношения, терпеть гадкую клевету она не собиралась.

— Закрой рот и постыдись! — прикрикнула она. — Если у тебя недостаточно силы воли, чтобы противостоять своей похоти, то это не означает, что остальные так же слабы, как ты!

— Это означает только то, что у остальных не хватает чувственности! — ответила Латена, покраснев от обиды. — Нет большой заслуги в том, чтобы противостоять искушениям, когда твоё тело холодно, как лёд, а душа тверда, как камень! И знаешь что? В этом вы с госпожой одинаковые! Ты постоянно с ней ссоришься, а сама не замечаешь, насколько вы похожи!

Иннин как будто плеснули в лицо холодной водой.

Эти слова показались ей незаслуженными и несправедливыми, однако она почему-то не нашла, что возразить, кроме глупого «неправда».

— Разве тебе самой не будет обидно потерять всё, что имеешь, ради того, чтобы удовлетворить минутное желание? — она усмехнулась, чтобы скрыть растерянность.

Напряжение, заискрившее было между подругами, пропало.

— О, не думай, что я не знаю границ, — пробормотала Латена, махнув рукой. — Я не для того пожертвовала своей юностью, чтобы сейчас лечь с мужчиной в постель и всё испортить.

— Пожертвовала своей юностью, — насмешливо повторила Иннин. — О да, ты старуха, каких поискать.

Латена была младше её на полгода, и этой весной ей должно было исполниться девятнадцать.

— Кто знает, — загадочно улыбнулась Латена. — Может, я как господин Маньюсарья?

О господине Маньюсарья, наставнике дворцовой труппы манрёсю, лицо которого было спрятано под таким плотным слоем грима, что никакая маска не могла бы защитить его лучше, ходили самые разнообразные слухи. Например, что в действительности ему тысяча лет, и что он то ли сумел протянуть так долго благодаря могущественным чарам своей тайной любовницы, Верховной Жрицы, жившей тысячу лет назад, то ли в действительности вообще давно умер, оставив вместо себя пустую оболочку, раскрашенную куклу, которая умеет говорить и танцевать, но у которой нет живого, бьющегося сердца.

Последним вариантом наставницы любили запугивать особо непослушных и непоседливых детишек.

Сам господин Маньюсарья ничуть не интересовался окружавшими его загадочную персону домыслами, продолжал уединённо жить в отведённом ему павильоне  и не общался ни с кем, кроме собственных учеников, для которых он был как царь и бог, и которые свято хранили его тайны. Если, конечно, вообще были в них посвящены.

— Господина Маньюсарью, по слухам, наградила бессмертием великая Аста Кирин, которую он поразил своими любовными талантами, — усмехнулась Иннин. — А вот ты, в отличие от него, предпочитаешь мужчин, и не устаёшь это демонстрировать.

— Вот видишь, Аста Кирин не была девственницей, и, тем не менее, обладала великой силой, — вздохнула Латена.

— Только не говори, что ты всерьёз веришь в эту легенду. — Иннин покачала головой. — Ладно, я пришла не затем, чтобы обсуждать с тобой сплетни тысячелетней давности. Я нигде не могу найти госпожу, чтобы сообщить ей, что за мной послали из семьи Фурасаку. Будь добра, скажи ей это во время вечерней молитвы, если я к тому времени не вернусь.

«Хотя с другой стороны, зачем ей об этом говорить? Почему бы ей не узнать об этом от самой Богини?» — Губы Иннин сами собой сложились в неприятную усмешку, и она едва удержалась от того, чтобы высказать эту крамольную мысль вслух.

— Фурасаку? — Латена мигом позабыла и с любопытством посмотрела на подругу. — Там ведь живёт кто-то из твоей семьи, так? Они твои родственники?

— У меня нет семьи, — сказала Иннин. — Так же, как и у тебя.

Напомнив подруге о том, о чём ей не следовало забывать, Иннин развернулась и вышла из зала.

И всю дорогу до хорошо знакомого дома старалась ни о чём не думать.

У комнаты больного господина Фурасаку собралась, в ожидании новостей, вся его семья, но Иннин прошла мимо, едва удостоив их необходимыми приветствиями.

Широкая постель была занавешена пологом. Откинув лёгкую ткань светло-зелёного, коричневого и жёлтого оттенка — цветов Земли, на дворе стояла ранняя осень — Иннин увидела двоих: господина и его жену, прилёгшую рядом с ним, однако, судя по всему, не сомкнувшую за ночь глаз; она держала руку мужа в своих руках.

Увидев Иннин, она ничего не сказала, только встала, поклонилась и отошла в сторону, чтобы не мешать, однако взгляд её, наполненный беспокойством, был прикован к больному.

Иннин присела на постель.

Догадка Латены была верной: господин Никевия был братом Ниси, но не единокровным. Сын её матери от любовника, он унаследовал лишь часть крови Санья и мог гордиться знаменитым иссиня-чёрным оттенком волос, но не такой белоснежной кожей, какой обладали потомки «чистого» брака. Он был смугл, довольно низкоросл, даже ниже своей жены, и не сказать, чтобы очень красив — все были уверены, что госпожа Келена взяла его в мужья единственно из-за благородного происхождения, однако они прожили двадцать лет душа в душу, и других мужей у госпожи не было.

Возможно, всё дело было в характере господина Никевия — все, кто знали его, говорили, что более ласкового и любящего отца и мужа не найти.

Сбросив свою накидку, Иннин вытянула руку и повела пальцами вдоль руки больного, чуть-чуть не касаясь кожи, пытаясь найти источник недомогания.

Господин Фурасаку внезапно приоткрыл глаза.

— Я поспорил с моим младшим сыном, что моя болезнь совершенно несерьёзна. Если Тиэко проиграет, то должен будет  в течение полугода прилежно заниматься, не отлынивая от занятий, — сказал он с лёгкой улыбкой. — Так что все наши надежды на вас, прекрасная госпожа. Спасите будущее нашего легкомысленного сына. Возможно, хотя бы таким способом нам удастся заставить его учиться.

— Вам лучше не разговаривать, господин Никевия. — Иннин старалась говорить отстранённо и безразлично, но получалось плохо: господин Фурасаку ей нравился, и в ответ на его улыбку тоже хотелось улыбнуться.

Она понимала его старшую дочь, которая не пожелала быть жрицей.

Любящие родители, и в первую очередь заботливый отец, с которым трудно было расстаться, становились препятствием на пути многих, и сама Иннин могла только поблагодарить судьбу, пославшего ей равнодушного отца, для которого не было места даже в детских воспоминаниях.

— Боюсь, у меня будут плохие известия… — начала Иннин и, не удержавшись, усмехнулась. — Для вашего младшего сына, господин Никевия. Придётся ему всё-таки забыть о любимых развлечениях и уединиться на полгода с книгами.

Побледневшая было госпожа Келена с облегчением рассмеялась.

Поговорив ещё немного с супругами, Иннин вышла из комнаты и окинула взглядом столпившихся у дверей домочадцев.

Единственная дочь четы Фурасаку — Марик, неугомонная Марик, слава о которой гремела по всей столице, имя которой заставляло десятки воздыхателей бледнеть, трепетать и возводить очи горе, Марик-законодательница моды, Марик-неутомимая затейница — сидела возле дверей бледная,  непричёсанная, едва одетая.