Даша нередко вспоминала, как им было хорошо. Как она чувствовала, как знала, что телесная оболочка – это вовсе не главное, это, скорее всего, маскировочный халат. Самое главное – это возможность единения душ, единения, при котором глаза уходят вслед за сердцами в особое пространство, в котором все пронизывает трепет совместившихся жизней...

Дачка нашлась быстро. Выйдя из вагона, Даша тут же увидела на столбе рукописное объявление:

«Продается домик с обстановкой, яблоневый сад. 4 500 у/е».

Позвонив по указанному в объявлении телефону, она встретилась с серьезным и смешно курносым молодым человеком. Он сказал, что продает дом, так как его родители напуганы сильными прошлогодними торфяными пожарами. Даша сделала кислое лицо, и парень, к неудовольствию появившейся матери, сбавил пятьсот долларов.

От станции до дачки ехать было на автобусе минут двадцать пять, потом столько же пешком. Участок оказался небольшим – соток пять, домик тоже, но чистенький и в хорошем состоянии. Сосед, недружелюбный глуховатый мужчина лет шестидесяти пяти, прочитав записку молодого человека, отдал ключи, не открыв калитки, и тут же ушел.

Войдя в дом, Даша обрадовалась – по всему было видно, что в нем жили хорошие, трудолюбивые люди. Состоял он из узенькой кухни-прихожей с раковиной в глубине, большой комнаты и спаленки. Удобства были во дворе. Два дня Дарья Павловна ждала и устраивалась – переставляла мебель, сеяла цветы, ездила на старую дачу за бельем и посудой.

Проснувшись утром третьего дня, она вдруг поняла, что Хирург ее обманул.

15. Эти ужасные гидравлические ножницы.

Все утро она не знала, куда себя деть. "Наверное, ему были нужны деньги, – подумала она, готовя себе завтрак. – Задолжал кому-нибудь крупную сумму, и расплатился с моей помощью. Теперь придется жить здесь и ездить в Москву на работу".

На всю дорогу до службы у нее уходило почти три часа. Это была, конечно, не жизнь, но что делать? На то и дура.

Ночью ей снились кошмары. Хирург отрезал Даше ногу, отходил к окну, проводил рукой по синей ее голени, почему-то недовольно качал головой, затем зло отбрасывал ампутированную конечность в угол, хватал сумку с деньгами и уходил. Когда за ним с грохотом закрывалась дверь, Даша просыпалась в холодном поту, несчастная и безнадежная.

Однажды утром, после того, как Хирург ушел в очередной раз, Даша проснулась вовсе не в страхе, а полная энергии, поднялась и засобиралась в дорогу. Она знала, что будет делать. Знала, потому что, уходя на этот раз, Хирург бросил ей упрек, укоризненно качая головой: "И как ты могла подумать, как ты могла?.."

Даша поехала искать Лору. Поехала на телевидение. Сунула пятьсот рублей охраннику, сказала твердо: "Мне надо!" и пошла ледоколом.

Это надо было видеть, как они встретились. Лора и Даша, удивительные раскосые глаза и глаза взбесившегося кролика, ослепительная улыбка и гримаса решимости, смешанная с желанием немедленно обратиться в бегство, ноги от ушей и кривые ходули, которых не скрыть и под брюками, туфельки и платье из Парижа и позапрошлогодние сапоги в ансамбле с потерявшем форму костюмом из серого советского трикотажа...

Убрав с лица дежурную улыбку, Лора посмотрела с презрением. "Ты кто такая?! Кто тебя сюда пустил? И как ты, моль залетная, осмелилась ко мне приблизиться?"

Если бы Даша не знала, что эта конфетка, на которую уже облизнулись четверо молодых людей, проскользнувших мимо, в прошлом была ей ровня, она бы ушла. Спрятала бы намокшие глаза и ушла, красня нос платочком. Но она знала, она видела ее дурнушкой, умоляюще смотрящей на Хирурга, она заметила в глазах соперницы, да соперницы (именно в качестве таковой она воспринимала бывшую жену Хирурга), не истребившуюся еще связь с семейством несчастных, заметила, приблизила лицо и прошипела:

– Мне нужен Хирург. Ты знаешь, где он... – И, превратив глаза в скальпели, приблизилась вплотную и воткнула их в лицо бедной женщины:

– Ты посмотри на меня внимательно. Не стоит со мной связываться... Умоляю, не надо.

Если бы Даша была не на телевидении, у нее бы не получилось. Но она была в Останкинском телецентре, и он стал для нее сценой. Или съемочной площадкой. И она сыграла. Нет, не сыграла. Она выплеснула чувства, доселе сидевшие в ней неподвижно.

Лора испугалась. Тот, кто метался по дну пропасти отчаяния, боится даже упоминания о ней. В глазах Даши она увидела серную кислоту, она увидела, как ее Лорочку, всеобщую любимицу, извлекают, обожженную из искореженной взрывом машины. С помощью этих ужасных гидравлических ножниц. Извлекают и везут в хирургию на перепуганной визжащей реанимашке. Когда колени женщины подогнулись, Даша схватила ее за осиную талию и тряхнула, как сухое деревце:

– Говори, стерва! Говори, где он!

Это тоже Останкино. Употребленное оскорбление Даша слышала по телевидению многократно, но сама за всю свою жизнь не употребила ни разу.

– В Болшево... В гаражах...

– Ты, что издеваешься!?

Пальцы Даши сделались стальными. Мимо, стараясь не смотреть, прошел хорошо одетый мужчина со стеариновой улыбкой. У Лоры ноги сделались ватными.

– Нет, что ты! Гараж двести сорок шесть. Ты его сразу увидишь. Он последний перед станцией...

– Ну, если обманешь, я тебя из-под земли вытащу.

– Не надо из-под земли. Если что не так получится, просто позвоните мне. Вот моя визитная карточка.

Подошел охранник. Посмотрел неодобрительно.

– У нее муж умер, – сообщила ему Даша доверительно. – Я не хотела ей по телефону говорить, и вот, жалею.

Прислонив к стене сломленную соперницу, Даша пошла к лифту. Какая-то ее часть была довольна и чувствовала себя если не Любовью Орловой, то Никитой. Она чувствовала, что Останкино – это для нее.

16. Я буду стрелять. Я взорву, если надо.

В электричке Даша думала, смотря в окно невидящим взглядом.

"Значит, он в гаражах... Скорее всего, в подвале. Связанный, избитый, голодный. А почему тогда я еду в обратном направлении? Правильно еду. Чтобы все получилось как надо, в начале надо отъехать подальше от цели.

Господи, неужели это я!? Неужели это я взяла за грудки эту бедную женщину? И я, Даша Сапрыкина, серая конторская мышь, собираюсь вырвать его из рук бандитов?

Да, собираюсь... Я, не убившая и таракана. Разве дюжину мух. Черт! Эта решимость! Откуда она? Я же буду стрелять и взорву машину, если это будет нужно для его освобождения!

Значит, это было во мне. Та прежняя Даша была беременна мною. И она родила.

Родила от Хирурга. Он запустил в меня маленькие юркие мысли, и они сделали свое дело.

Сделали, потому что я – здоровая женщина. Женщина, способная родить. Женщина, способная на поступки.

Я буду стрелять. Я взорву, если надо. Я – женщина.

Ну конечно. Я взорву, я буду стрелять... Из чего?

Так... Надо все продумать, все разложить по полочкам. Значит, он – в гараже. В подвале. Его стерегут. Охранник этот сидит и не высовывается. К нему приезжают. Привозят еду. Ночью он наверняка выходит подышать и посмотреть на звезды...

А если его уже убили?!

Нет! Он им нужен. Им нужны его руки.

И потому его не убьют, а попытаются сломать. И потому время у меня есть. Он, его мучитель, выйдет подышать под Большой Медведицей, и я что-нибудь с ним сделаю.

Ой, сделаю!

17. Это в будущем пригодится.

Дома, ужиная, она пришла к мысли, что о работе не может быть и речи. "Какая работа? – думала она, не чувствуя ни вкуса, ни запаха сосисок, сваренных на скорую руку. – Я же беременна! Беременна чем-то неизъяснимым. Великим. Ну, значимым. Разве может беременная женщина рекламировать бетоносмесители? Нет! Беременные женщины идут в декретный отпуск.

Я должна решить, что делать с человеком, который в двенадцать часов ночи выйдет из гаража номер двести сорок шесть.