— Не знаю, — пожимаю плечами, отлипая от мойки, и, избегая смотреть в его глаза, сажусь за стол, напротив него. В поле зрения попадают его изящно тонкие пальцы, отбивающие гипнотизирующий ритм по столешнице, и я не нахожу ничего лучше, чем зависнуть на них и продолжить свои жалкие откровения: — Я вижу ее стабильной, хочу быть уверенной в том, что новый день не принесет боли больше, чем принес предыдущий. Я вообще не хочу чувствовать боли, быть как можно дальше от нее, как можно дальше от разочарования и потерь. Я представляю, как живу в маленькой, но уютной квартирке, наполненной яркими красками и лишенной ядовитой пустоты, что поселилась здесь. Оглянитесь вокруг, мой Господин, этот дом умер, умер вместе с мамой, Айрин, мною, — прикусываю губу, обводя взглядом маленькую кухню, и сцепляю руки перед собой, чтобы сконцентрироваться на них. Только на них. Не на всколыхнувшейся в груди боли, не на слезах, вновь вставших в горле, не на жалости к себе, постепенно наполняющей душу. — Я могла бы выучиться в колледже, на воспитателя или учителя, к примеру, а в свободное от учебы время подрабатывать в том же кафе. Я могла бы познакомиться со стоящим парнем, выйти за него замуж и родить детей. Я могла бы умереть счастливой, познав настоящую любовь и оставив после себя приятные воспоминания. Я могла бы прожить эту жизнь лучше, чем Джиллиан Холл, — на последней фразе я тихонько всхлипываю, но тут же беру себя в руки, вытирая скользнувшие по щекам слезы тыльной стороной ладони. Почему-то мне становится крайне стыдно и, чтобы скрыть свою слабость, я вновь вскакиваю с места и, подходя к окну, резко меняю тему: — Эта квартира, она останется за мной? — и дело не в том, что я думаю о наследстве, нет, а в том, что она, такая мертвая и пустая, не нужна мне больше.

— Нет. Покинув Колонию, ты фактически перестала существовать. У тебя нет юридических прав. Эта квартира отчуждается в пользу государства, — совершенно сухо, словно сидя в зале суда, говорит Рэми, а я понимающе улыбаюсь, обнимая себя за плечи и вглядываясь в дом напротив. Интересно, знают ли люди, догадываются ли вообще, в каком мире они живут и сколько чужих жизней проживают?

— А если вы подарите мне свободу? Разве я не смогу вернуться сюда?

Его молчание красноречивее всех слов, и я горько ухмыляюсь, вспоминая Мадлен. Она до сих пор надеется вернуться.

— Мадлен верит, что, отработав контракт, вернется домой.

— Я не могу заставить ее НЕ верить, это ее право.

— Радует одно, что у нас, несмотря на абсолютную безнадежность, есть хоть какое-то право, — не замечаю, просто не обращаю внимания на слезы, продолжающие скапливаться на линии подбородка, а затем капающие на грудь. Все эмоции перемешались в немыслимую палитру, и я уже не знаю, что является причиной этих слез: потеря ли близких, на могиле которых я никогда не смогу побывать, только потому, что в Изоляции нет кладбищ, а покойников принято кремировать, либо же понимание того, что я никогда не вернусь, да и возвращаться мне уже некуда. А может, осознание того, что теперь у меня есть только Хозяин и весь мой мир сосредоточился именно в нем. Поворачиваю голову в его сторону, разглядывая строгий профиль, и прихожу совершенно к безумной идее. — Мой Господин, — медленно подхожу к нему, опускаясь перед ним на колени и заставляя посмотреть на себя. Кладу озябшие ладони на его ноги и шепчу лихорадочно жарко, то и дело глотая слезы и срываясь на рваные всхлипы: — Вы ведь можете, вы уже делали это, заберите их. Я не хочу чувствовать, не хочу помнить, — мотаю головой, сжимая губы и на миг замолкая. Моя просьба унизительная и жалкая, и весь мой вид не может вызвать ничего кроме как раздражения и злости, но я продолжаю шептать, надеясь на его человечность и понимание. Потому что однажды он не дал мне сгореть. — Я прошу вас, умоляю, заберите их, я не могу больше, я не справлюсь, не смогу, не смогу.

Господи, что я делаю?

— Иди ко мне, ma petite, — Рэми обхватывает мои запястья, помогая подняться, и усаживает на свои колени, зарываясь пальцами одной руки в мои волосы. Он ласкающе поглаживает меня, пока я кладу голову на его плечо и утыкаюсь носом в район его шеи. Не могу не признать, что в его объятиях ощущаю непонятный покой и умиротворение, будто бы и не я всего несколько часов назад билась в истерике, будто бы и не я прошла через очередную потерю. Быть может, всему виной его тихий шепот, проникающий в разум, быть может, нежные пальцы, продолжающие ласкать, быть может, та самая сила, которой он оплетает своих жертв, чтобы они перестали сопротивляться. Но так или иначе я прекращаю всхлипывать и уже внимательнее прислушиваюсь к монотонному шепоту, который переносит меня в другое измерение, где нет разъедающей боли, лишь ее слабые отголоски; нет жгучей безнадежности и горьких мыслей, есть лишь его близость и возрождающаяся вера в то, что я смогу вернуться в свою жизнь.

Благодарно улыбаюсь, проваливаясь в невесомость, и, выпрямившись, откидываю волосы на одно плечо. Он выглядит изможденным, а впереди нас ждет дорога домой. Приспускаю рукав платья, оголяя плечо и шею, и склоняю голову вбок, доверчиво подставляя себя под прохладные губы. Они оставляют на линии ключицы влажные поцелуи, обманывая лаской, а потом заменяются на острые клыки, которые впиваются в мышцы и заставляют меня обронить сдавленный стон.

— Хочу домой...

Глава 23

Я догадываюсь, для чего я здесь, как догадываюсь и о том, почему Хозяин по возвращению домой отдал жесткий приказ не покидать спальню, где мне пришлось безвылазно провести почти две недели. Они запомнились приятным одиночеством и тишиной — в ней я могла заниматься тем, чем хотела, будь то рисование или же чтение. Минимум тревог, мыслей, ненужных умозаключений, какое-то странное спокойствие и неспешность, приятная расслабленность, полное согласие с собой. Я практически не думала о том, что где-то за стенами моей комнаты происходит нечто ужасное, что благодаря искусным играм Рэми удавка на шее Адель постепенно затягивалась, ее бдительность усыплялась, а жизнь висела на волоске, прямо как моя — тогда, в кабинете. Испытываю ли я жалость? Наверное, но вся она покрыта толстым слоем безразличия, подозрительного равнодушия, словно кто-то уменьшил яркость, чтобы не так слепило глаза. Меня не слепит и почти не волнует, может поэтому я совершенно спокойно сижу в машине, ожидая когда про меня вспомнят и от нечего делать рассматривая незнакомый особняк, на территории которого припаркована машина. Дом отличается классической архитектурой и впечатляет размерами; в то же время сдержанный и лишенный аляповатых деталей, он не может не привлекать внимания изысканностью арочных окон и выгнутым лестничным маршем по всему фасаду здания, что подталкивает к выводу: у его обладателя отличный вкус. Просто великолепный. Вот только наш дом все равно выигрывает, хотя бы тем, что содержит в себе тихий и заброшенный уют, в котором много комфортнее и теплее.

Хочу вернуться в него и спрятаться в своей комнате, чтобы вновь почувствовать защищенность, умиротворение, я бы даже сказала гармонию, такую странную приторную гармонию, которая захватила меня сразу же после поездки в Изоляцию, откуда я вернулась уже другой, отпустившей прошлое и нашедшей опору в настоящем. И пусть это результат милосердия Хозяина, забравшего мою боль, но я все равно сильная, сильная, сильная. Это слово въелось в сознание, будто ветер, удерживающий в своих объятиях, нашептал мне его и внушил быть сильной. И я действительно сильная, на так ли?