– Все будет сделано, – сказал он весело. – Статья заиграет на странице, как все сто миллионов огней Центрального проспекта.

…Поздно вечером, развернув «Вечерние слухи», Тау не поверил своим глазам.

Статьи в газете не было.

Он еще раз пробежал газету от первой до последней страницы. Статьи не было.

Тау оторопело глядел на газету. Как же можно это понять?

Он выбежал из читальни и помчался в редакцию. Но к Грахбану его не пустили.

– Господин редактор будет долго занят, – сказала секретарша. – У него важный посетитель. Господин Грахбан просил вас прийти попозже.

Тау направился к Богарту.

– Статью выкинули в последнюю минуту, – рассказал Честер. – Этого следовало ожидать.

– Почему?

– Неужели ты думаешь, что тебе разрешат раскрыть кухню таких крупных финансовых тузов?

– Но люди должны знать об этом!

– Конечно должны.

– Что же делать?

– Прежде всего пойти к Грахбану и выслушать его объяснения. Потом будет легче решить, как действовать. Но помни: нужна твердость. Если ты дорожишь правдой, не сдавайся ни при каких обстоятель­ствах. Думаю, что лучше посоветоваться с Лоренсом.

– При чем здесь Лоренс? – удивился Тау и добавил с некоторым раздражением: – Что он понимает в искусстве и науке?

– Он знает, как пробить дорогу правде.

– Шахтер… в науке? – повторил свой вопрос Тау.

– Правда не разбирает профессий, не знает бедных и богатых. Она служит тем, кто борется за нее. – Богарт мгновенье помедлил. – Ты хочешь знать, при чем здесь Лоренс? – продолжал он. – Я скажу, потому что верю тебе. Лоренс – руководитель нашей организации. Мы вынуждены скрывать это, иначе и ему, и нам грозит тюрьма. Но тебе не страшно сказать. Мы доверяем тебе. Ты не продался за бульгены, хотя работаешь, как и я, в «Вечерних слухах». Я много лет верстаю эти «Вечерние сплетни». Но живу надеждой, что когда-нибудь выпущу «Голос правды».

Не скроем от читателя: нам известны все подробности дальнейшего разговора Тау Пратта с Честером Богартом. Больше того, нам доподлинно известно, что Тау встретился с шахтером Лоренсом, фамилию которого мы вынуждены скрывать, учитывая законы Бизнесонии. Мы скрыли бы и все остальное, но уверены, что читатель не поспешит с письменным донесением в министерство по проверке благонадежности, и поэтому рассказываем, что между шахтером Лоренсом и журналистом Тау Праттом произошел важный разговор, последствия которого станут ясными к концу книги.

Итак, побеседовав с Богартом и Лоренсом, Тау направился в редакцию. Как раз в тот момент, когда Пратт вошел в приемную главного редактора, открылась дверь его кабинета и оттуда вынырнула долговязая фигура. Тау сразу узнал Чёрча.

Вслед за ним вышел Грахбан. Он кланялся, прощаясь с высокопоставленным посетителем.

– Будьте уверены, господин Чёрч, – говорил он, расплывшись в подобострастной улыбке, – все сделаем. Не волнуйтесь, господин Чёрч. Все будет хорошо.

Увидев Тау, редактор осекся, придал своему лицу выражение официальности и сухо спросил:

– Вы ко мне, молодой человек?.. Прошу вас, заходите.

Тау вошел в заваленный газетами и журналами кабинет Грахбана. Пахло слежавшейся бумагой. Верхний свет был погашен и полутьма придавала кабинету вид лавки старьевщика. Наклоненная настольная лампа уставилась всеми своими двумястами свечами в гранки, лежавшие на столе Грахбана. Это была статья Тау, испещренная красным карандашом.

Грахбан уселся в глубокое кресло и предложил Тау:

– Садитесь… Я вас слушаю.

– Благодарю, – ответил Тау раздраженно. – Почему нет моей статьи в номере?

Глаза господина Грахбана уже не горели бесовским огоньком. Они оставались холодными и спокойными.

– Видите ли, молодой человек, – сказал он рассудительным тоном. – У вас все получилось очень невероятно и бездоказательно.

Грахбан презрительно взглянул на гранки статьи.

– «Стимулятор таланта!»… «Удар по расовой теории»… «Эксплуатация талантов!»… – иронически читал он. – Нет, дорогой мой, все это смахивает на какие-то восточные сказки.

Тау вспылил:

– Я ручаюсь за каждое слово. А вы… вы хотите сейчас сделать то, что сделали со статьей о конгрессе психиатров? Это бессовестно, нечестно!

– Не волнуйтесь, молодой человек, – сказал Грахбан спокойно. – Я понимаю, вы потратили много труда, собирая факты для статьи. Но… нам она не нужна. Понимаете? Не нужна. Читатель этому не поверит. Я знаю нашего читателя. Он не верит в такие вещи… Но… учитывая ваши труды и… так сказать, рвение, я решил вас вознаградить. – Он протянул Тау пучок стобульгеновых лент. – Здесь гонорар за десять таких статей. Гонорар за то, чтобы вы… забыли всю эту историю. Возьмите и поезжайте на побережье отдохнуть. Погуляете месяца два, покупаетесь, а потом со свежими силами за работу… Берите. Тау механически взял пучок бульгенов.

– Ну чего вы так надулись, – примиряюще сказал Грахбан. – Не надо. Здесь десять тысяч. Мало?.. Захватите с собой какую-нибудь девчонку и езжайте к морю отдыхать. Только одно условие: молчать!

«Десять тысяч, – подумал Тау. – Можно вернуться в университет. Стать врачом…» Но он вспомнил разговор с шахтером Лоренсом и бросил пачку буль­генов на стол:

– Не хочу! У репортеров тоже бывает совесть!..

ГЛАВА ПЯТАЯ

Был еще один человек, который мог бы объяснить причину самоубийства доктора Улисса Хента и все другие, связанные с его именем, события. Это – Лайга Моунт. Но и она, конечно, не была заинтересована в открытии тайны.

…Лайга Моунт, полулежа, устроилась в плетеном кресле перед зеркалом и следила за тем, как горничная подкрашивала ей ресницы. В тот период, о котором повествует наша книга, наиболее модным цветом ресниц у блондинок выше среднего роста в Бизнесонии считался зеленый. Косметических дел мастера, может быть, со временем объяснят причины возникновения этой причуды. Что касается Лайги Моунт, то она не задумывалась над психологическими корнями этой проблемы. Раз считают модным зеленый цвет ресниц, значит, они должны быть зелеными. Тем более, что ей любой цвет ресниц к лицу. Это все гово­рят. Это сказал даже старый тюфяк Нульгенер, снискавший уважение слабого пола тем, что, помимо богатства, обладал нечастой у мужчин устойчивостью перед чарами женщин и никогда не говорил им ком­плиментов.

Любуясь подкрашенными ресницами, Лайга подумала: хорошо, что разделалась с этим «обезьянщиком» Хентом.

Улисс Хент был беден. Несмотря на это Лайга любила его. Так, по крайней мере, ей одно время казалось. Лайга Моунт вовсе не из тех девушек, которые пренебрегают богатством. О нет, она хорошо знала, что означают деньги. Но у ее отца столько бульгенов, что Лайге не приходилось задумываться над судьбой бедняков. «Если встречаются плохо одетые люди или дети, протягивающие руку за милостыней, то это… это, наверное, лентяи или совсем бездарные».

Улисс Хент учился вместе с Лайгой. Они одновременно закончили школу. Затем она поступила в. университет. Ну как зачем? Надо же иметь образование! Все учатся, и Лайга училась. И Улисс учился. Но он совсем не такой, как все. На него даже смешно было смотреть, когда он день и ночь корпел над книжками. Лайге, однако, нравилось, что Улисса всюду ставили в пример, ему предрекали большое будущее.

И еще нравилось, что Улисс такой ручной и без обидный. Прогонишь – уйдет, а потом, когда позовешь, вернется как ни в чем не бывало…

Улисс любил Лайгу. И это очень странно, хотя любовь иногда так неразборчива и слепа!

Улисс был серьезным, думающим человеком, с тонкой душой и острым умом. Ему часто не хватало решительности, смелости, упорства. Он терялся, разговаривая с девушками.

Улисс с отличием закончил университет. Однако искренне удивлялся, когда на выпускном вечере о нем говорили, как о будущем ученом. Ему все это казалось недоразумением, и он избегал встречаться глазами со знакомыми, точно его могли уличить в чем-то нехорошем.