Неприятно удивленная смотрит на нее Зуза Хольц. Но такова жизнь: нетерпение и сострадание чередуются; забота о другом человеке требует постоянных усилий, Говорить о разводе — значит думать о нем, и минуты эти отнюдь не самые светлые…

И внезапно возвращается ощущение радости: резвиться вместо с ребенком, нести тяжелый поднос, легко справляться с работой. Как много прекрасного ждет ее впереди.

Ей представляется уже естественным, что она не всегда будет одинокой. И хотя ни о ком определенном она не думает, она ждет этого времени.

Лежать горизонтально, дышать, не испытывая страха.

Марианна натягивает одеяло на голову, сооружает из него нечто вроде пещеры и лежит в темноте с открытыми глазами, пока обеспокоенная Криста не стягивает с нее одеяло.

— Я кое-что проверяю, — объясняет Марианна.

— И довольна результатами?

Марианна кивает.

Палатка и ее удушье, отчаянные попытки победить страх — и вот теперь она спокойно лежит в узком пространстве при ограниченном притоке воздуха.

Разве забудет она когда-нибудь годы своей болезни?

Кто думает о болезнях, если у него все в порядке? Все хорошее, нормальное представляется совершенно естественным. Она хотела бы еще раз залезть под одеяло, чтобы быть абсолютно уверенной, чтобы заново вкусить радость; но ей неловко перед другими.

Ее радость граничит с озорством. Ей приходит на ум модная песенка, которую она не выносила за сентиментальный текст, но теперь она приобретает двойной смысл. Тихонько она напевает:

Сестра Траута приносит укрепляющее лекарство для фрау Вайдлих.

— Вот это здорово, — говорит она, — песни через девять дней после операции.

— Когда разрешат мне впервые встать и обойти вокруг кровати? — спрашивает Марианна.

— Скоро, если так пойдет дальше.

Громко шаркая, входит медлительная уборщица, бабушка, у которой двенадцать внуков. Щеткой она задевает за ножки кроватей, не понимая, как это мучительно для больных, ее тряпка запутывается за любой встречающийся на пути предмет. Когда ей нужно нагнуться, она кряхтит и жалуется на трудную жизнь, жалобы, по-видимому, тоже относятся к радостям жизни.

Совок для мусора полон апельсиновых корок, уборщица ногой нажимает на педаль закрытого ведра. Крышка поднимается.

Марианна видит голову принадлежащего Биргит барашка, торчащую из листа скомканной газетной бумаги. Глупая старая женщина, не знающая, что означает он для Биргит; вероятно, игрушка выпала из кроватки, пока ребенок спал.

И вдруг она понимает:

«Биргит умерла».

Марианна это только прошептала; крик пронзает сердце, рвет свежий шов, ударяется о стенки, жгучей болью врывается в кругооборот крови, заполняет легкое и подавляет дыхание.

Криста звонит.

Сестра Траута поворачивает Марианну, вырывает у нее из рук одеяло и пытается ее посадить.

Вызывают доктора Штайгера, который делает ей укол.

На протяжении нескольких часов в палате не слышно ни слова.

Ночью у Марианны жар, она дышит порывисто и поверхностно. Утром ее бечевка лежит неиспользованной в ногах кровати, она лежит с закрытыми глазами и лицом, обращенным к окну.

Почему должна была умереть Биргит? Кому этот ребенок причинил зло?

Биргит, ведь ты мне уже кивнула после операции. Напрасны твои страдания, сложная операция, столько людей, боролось за твою жизнь.

Родители звонят: как чувствует себя Биргит?

Операцию она перенесла хорошо.

Родители звонят: как она себя чувствует?

К сожалению, мы должны вам сообщить…

Это слишком бессмысленно, слишком жестоко… Красивый ребенок с его смехом, слезами, переживаниями, мыслями, маленьким теплым тельцем, теперь же он просто больше не существует, он мертв, как стена, как подоконник, мертвее, чем барашек в мусорном ведре.

С Марианной разговаривает Криста, ее убеждает Фрида Мюллер, Ангелика Майер начинает фразу, обрывает ее и сморкается в большой и не очень чистый носовой платок.

Хильда Вайдлих широко простирает руки:

— Я вас понимаю. Пусть бы вместо Биргит это произошло со мной. Теперь же я боюсь, что вновь заболеете вы. Пожалуйста, не грустите так сильно.

Криста внимательно смотрит на Хильду Вайдлих.

Марианна думает: к чему все эти разговоры — к чему?

— Что мы можем сделать для фрау Мертенс? — косички Хильды Вайдлих возвышаются над головой, как два вопросительных знака. — Может быть, она любит елочные украшения?

— Несомненно, — шепотом отвечает Криста, — И съешьте что-нибудь ради нее на завтрак. Мы должны вывести Марианну из этого состояния уныния, отвлечь, рассказать ей что-нибудь интересное, а во время занятий гимнастикой затронуть ее самолюбие.

— Да, мы сделаем это. — Хильда Вайдлих складывает хрупкие костлявые пальцы. Ее кольца лежат в ящике ночного столика, они стали ей велики.

Марианна лежит с закрытыми глазами. Смерть Биргит словно лишила смысла ее собственную жизнь.

Она всегда была бездарной, ее семейная жизнь разбита, в своей профессии она никогда не добьется высокого мастерства. И никогда, вероятно, она не станет по-настоящему сильной и здоровой. На чем же основано ее право на жизнь, если такие дети, как Биргит…

— Браво, — говорит Зуза Хольц, обращаясь к фрау Вайдлих, — наконец-то вы стали садиться.

— Отлично, — говорит, обращаясь к ней же, сестра Траута, — впервые ваша тарелка пуста.

Марианну возмущает заряженный энергией голос профессора, бодрость Зузы Хольц, улыбчивая деловитость сестры Трауты.

Она не знает, что за несколько минут до того, как она сама покинула реанимационную, Биргит умерла от отека легких. Она не знает, что после этого сестра Гертруда сидела в бельевой на табуретке, чтобы хоть немного побыть одной, что Зуза Хольц перед тем, как продолжить работу, ходила взад и вперед по парку, жадно глотая воздух, чтобы вести себя перед больными так, словно ничего не случилось.

Ну а профессор? Ведь он оперировал Биргит!

Хирургическое вмешательство было таким же тяжелым, как у Эльки. Вечером во время ужина у него от усталости слипались глаза.

Весть о кончине Биргит поразила его, как смерть каждого больного. Она поразила его сильнее, ибо это был ребенок. Но пока не изобретен аппарат, который в самые первые дни после операции помогал бы работе сердца, больные, у которых левый желудочек сердца не в состоянии справиться с нормальным кровообращением, умирают. Если их не оперируют, они умирают несколькими неделями, несколькими месяцами раньше.

Врач никогда не считается с тем, сколько сил напрасно затратили он и коллектив, он не думает о тысячах марок, которые стоит использование аппарата «сердце-легкие», — каждый имеет право на то, чтобы ему спасли жизнь, если имеется хотя бы малейший шанс. Доброе и великодушное отношение к человеку проявляет государство, на которое профессор порой обижался из-за разного рода повседневных бюрократических неурядиц.

В день смерти Биргит профессор еще раз зашел в реанимацию, куда помещали больных сразу же после операции, бросил взгляд на Кристу и Марианну и сказал, что врачу фрау Розенталь следует поговорить с родителями Биргит. Она лучше всех справится с этой грустной обязанностью, за которую каждый брался с большой неохотой.

Домой он пришел поздно. Дети уже спали. Только Сибилла, которой через несколько месяцев предстоял экзамен на аттестат зрелости, еще сидела над домашними заданиями. Он гордится тем, как легко давалась ей учеба. Недавно он разрешил ей присутствовать на операции. В ее глазах он прочел те же чувства, какие испытал сам, впервые увидев работающее человеческое сердце. Тетради двух других девочек лежали на его письменном столе — задача по математике была решена неправильно, а сочинение написано просто и вместе с тем оригинально и подкупающе искренне.