Марианна не знает почему, но тревожные призраки ночи возвращаются. Только теперь она их к себе не подпустит.

— Есть ли у вас семья, обеспечена она всем необходимым? При такой болезни это часто проблема.

— Детей у нас нет, муж был против, а теперь хорошо, что так получилось.

— Значит, после операции вы сможете о себе позаботиться, это важно. Я сама хотела бы, раз уж мы целый год не можем работать, поскорее заняться хотя бы учебой. Я учу совсем маленьких и не честолюбива, чтобы стремиться учить более старших, меня интересует детская психология. Еще два года назад я собиралась приступить к ее изучению, но помешала болезнь. Знаете, когда я с детьми…

Хильда Вайдлих ее не слышит. Она целиком погружена в собственные мысли, другие ее не интересуют. Марианна спрашивает:

— Вы прежде работали?

— До замужества в цветочном магазине, это было десять лет назад. Мой муж не хотел, чтобы я работала.

— Иметь дело с цветами — это должно быть прекрасно! — Марианна обдумывает, что еще сказать.

Фрау Вайдлих шепчет:

— Ваша история с овцой мне очень понравилась. — И, словно дальнейшее имело к этому отношение: — Мой муж долго не соглашался на операцию, потом же, напротив, всячески на ней настаивал и меня торопил.

И снова градом текут слезы.

Мой муж, мой муж — нет иных интересов, нет профессии, нет детей. В эту жизнь, все содержание которой исчерпывалось одним «мой муж, мой муж», теперь вторглась болезнь, и женщина оказалась совершенно беспомощной перед предстоящей ей операцией.

— Спите, ведь уже ночь.

Марианна возвращается к своей кровати.

— Дитя мое, — тихо подзывает ее Фрида Мюллер, — взгляните, пожалуйста, на градусник за окном. Очень холодно на улице?

Марианна пугается, она думала, все уже спят.

— Не могу разобрать, — шепчет она, — вам холодно?

— На улице мороз, не зря же у меня разболелись суставы, а грибы чувствительны, как грудные дети, но ведь у девчонки голова совсем другим забита.

Марианна сидит в полумраке у кровати беспокойной старушки.

Четыре раза в течение дня Фрида Мюллер приезжала на велосипеде на бывшую птицеферму сельскохозяйственного производственного кооператива «Красная заря». Она входила в первый из шести длинных бараков, смотрела на градусник, брала лопату, разгребала огонь в железной печке и подбрасывала туда уголь.

Она склонялась над первой грядкой длиной в тридцать метров и внимательно рассматривала торчащие в темной смеси торфяных удобрений крепкие белые головки. Если заболевал хотя бы один шампиньон, он тут же заражал своих соседей, и в течение нескольких дней могла погибнуть целая грядка.

В большинстве случаев она замечала председателя через маленькое окошко, когда находилась в первом парнике. Он еще не успевал войти в дверь, как она кричала: «Ничем не могу помочь, Эрвин!» Ему ничего не оставалось, как принять просительный тон.

«Фрида, смотри, ведь есть уже и совсем большие, я пришлю кого-либо в помощь, чтобы их собрать!»

На шампиньонах кооператив хорошо зарабатывал.

«Никто сюда не войдет, мои грибы еще не созрели!»

«Магазинам нужен товар, несколько корзин…»

«Свои вишни ты небось рвешь с дерева, когда они совсем созреют. И не вздумай в мое отсутствие тронуть хоть один гриб».

Этого сделать он не мог, она тщательно запирала парники, а ночью ключи лежали у нее под подушкой.

Теперь ключи находятся у «девчонки», имени которой Марианна не знает. На девушку наверняка подействовали красивые глаза председателя. Фрида уже видит перед собой шесть парников, начисто опустошенных, без единого гриба.

— Куда же теперь девались утки? — спрашивает Марианна.

— Мы должны были разводить уток, таково было распоряжение. Сооружение примерно обошлось нам в двадцать тысяч марок, да мы еще закупили дорогие инкубаторы. Хлопот с птицей было много, но, когда она уже была годна для убоя, уток оказалось слишком много, и мы сели на мель. В магазинах утки продавались, но не наши, привозные. Они плохо спланировали, а мы должны за это расплачиваться.

Несомненно, этому огорчительному событию есть свое объяснение; Марианне его причины неизвестны. Невозможно сказать фрау Мюллер: не будем обсуждать допущенные ошибки, давайте смотреть не назад, а вперед. Форменное безобразие, что пострадавшим все это преподносится без объяснений.

— Я почувствую себя хорошо, — говорит Фрида Мюллер, — когда снова окажусь возле моих грибов. Теперь иди, милая, посмотри еще разок на градусник.

В темноте видны лишь очертания термометра, но Фрида Мюллер должна спать спокойно:

— Два градуса тепла.

Как по-разному складывается у людей жизнь, насколько каждому важно свое, личное. Марианна прислонилась к оконному стеклу. Она видит фонарь, кусочек улицы, черную ветвь дерева, сильно раскачиваемую ветром.

Буря пригибала к земле деревья, когда Марианна — а ей было тогда восемнадцать — направлялась в школу. В ту пору ее еще не пугал ветер, она боялась своего первого места работы. Робко стояла она перед дверью школы в Эберсло и нажала кнопку звонка только тогда, когда ее через окно заметил лысый швейцар в очках.

В коридоре ей встретился молодой человек с двумя географическими картами под мышкой. Он остановился, приветливо поздоровался и, заметив ее неуверенность, спросил, куда она направляется. Какое-то мгновение они стояли друг против друга, затем он проводил ее к директору. Когда она вышла из кабинета, он — все еще с картами под мышкой — вновь оказался в коридоре. Он осведомился, где она проживает, выразил готовность показать ей нужную улицу, а узнав про оставленный на вокзале чемодан, тут же предложил свою помощь. Дети с ним здоровались, несколько раз его останавливали родители, и Марианна думала: будут ли когда-нибудь родит ли просить моего совета? Он взял чемодан на плечо, донес до ее комнаты, находившейся над столярной мастерской в глубине двора в здании, похожем на склад, посмотрел на чугунную печку с длинной черной трубой, засомневался в том, что зимой она будет давать достаточно тепла, вызвался потом присмотреть за ней и разругал эту скверную квартиру.

Она сказала:

«По-моему, здесь уютно, а ванной у нас в доме тоже нет».

Карл Мертенс внимательно на нее посмотрел. Он почувствовал ее робость и обещал помочь в подготовке к занятиям, посещать ее уроки и оказать поддержку в проведении первых родительских собраний, которых она особенно боялась. Позднее он как-то сказал ей, что она сразу ему понравилась, но решающими были ее слова об уютной комнате без ванной, которые она произнесла так просто и весело, показав умение приспосабливаться к обстоятельствам. Марианна этого не поняла. Поскольку она была именно такой, то не нашла в своих словах и поведении ничего особенного.

Он сдержал свое обещание, толково и со знанием дела готовил ее к занятиям и проводил ее первое родительское собрание.

Он был руководителем кружка в системе партийного просвещения, и она радовалась, что может часто видеть его, не привлекая чьего-либо внимания.

На одном из производственных совещаний Карла хвалили за то, что он «примерно заботится о новом товарище».

В сентябре в одно из воскресений он пришел утром проверить, как работает печь. В трубе оказалось полно сажи и ржавчины, скоро вся комната окуталась клубами черной пыли, а на дворе сияло осеннее солнце. Марианна была в отчаянии, что из-за нее он вынужден был проделать такую грязную работу. Она поставила таз на подставку перед зеркалом, увидела в зеркале свое печальное лицо со следами сажи на лбу и щеках и его смеющиеся глаза, обведенные черными кругами. Он взял ее за плечи, повернул к себе лицом и, став неожиданно серьезным, сказал:

«Когда мы будем вместе, тебе никогда не придется грустить».

Из-под крана в коридоре он принес ведро воды, они вымыли пол, смахнули пыль со стен, протерли окна. Он наполнил угольными брикетами деревянный ящик и закрепил расшатанные винты в дверце комода.