Тарид Рох отвернулся от него и решительно направился прочь, словно хищная рыба, проникшая в садок.
Бладуэд сделала ему вслед неприличный жест.
— Боги, как я его ненавижу, ублюдка этого! — Она поморщилась, потому что лисенок у нее под паркой проснулся, заверещал и начал царапаться. — Он себя тут премьер-министром считает, не меньше, а все потому, что у моей мамаши в любимчиках ходит. Он раньше в Карбункуле жил и тоже малость не в себе — из-за этого-то он так ей и нравится.
Мун видела, как Гундалину осторожно, словно старик-калека, лег на свой тюфяк и отвернулся к стене. Она тоже промолчала.
Бладуэд вытащила верещавшего лисенка из-под парки и почти сердито сунула его назад в клетку. Мун видела, что юная разбойница что-то ищет глазами и это что-то, видимо, только что исчезло. Сама Мун глаз не сводила с Гундалину. Бладуэд вдруг рывком поставила канючащего малыша на ноги и решительно потащила его за собой к воротам, оставив их с Гундалину размышлять о случившемся.
Мун с трудом доползла до лежанки Гундалину и опустилась возле нее на колени.
— БиЗед? — Она понимала, что он не хочет разговаривать, но настойчиво продолжала его тормошить и даже тряхнула за плечо. Гундалину била дрожь, несмотря на теплые одеяла, накинутые поверх плаща. — БиЗед...
— Оставь меня в покое.
— Не оставлю.
— Ради всех богов! Я ведь не один из здешних зверьков!
— Я тоже. Не прогоняй меня! — Пальцы Мун сжали его плечо, как бы заставляя признать, что она существует.
Он перевернулся на спину и лежал, уставившись в потолок тусклыми глазами.
— Не уверен, что может быть что-то хуже...
Мун потупилась, кивнула.
— Но, может быть, потом будет лучше?
— Не надо! — Он только головой помотал. — Не надо говорить о каком-то «потом». Я в лучшем случае способен думать о завтрашнем дне, не дальше.
Она заметила сломанный прибор, оставленный Таридом Рохом.
— Ты что, не можешь это починить?
— Хоть с закрытыми глазами! — Он криво усмехнулся. И показал ей свою больную руку. — Если б у меня были две руки...
— У тебя их три. — Мун умоляюще посмотрела на Гундалину и сжала его пальцы.
— Спасибо. — Он глубоко вздохнул и сел. — Тарид Рох... — он судорожно вздохнул, — Тарид Рох как-то застал меня за ремонтом приемника для Бладуэд... После его «обработки» я два дня на ногах не стоял. И, боги, ему так это понравилось! — Он нервно провел рукой по волосам; Мун заметила, что рука его снова дрожит. — Не знаю, чем уж он занимался в столице, но вот к пыткам у него прямо талант.
Мун содрогнулась, вспомнив, как Тарид Рох коснулся ее щеки.
— Так это... потому? — Она посмотрела на его исполосованные шрамами запястья.
— Все, все это — потому — Гундалину покачал головой. — Я ведь высокорожденный, я технократ, я уроженец Харему! И со мной эти дикари обращаются, как с рабом — хуже, чем с рабом! Ни один человек, обладающий хоть какой-то гордостью, не станет так жить: без чести, без надежды... Так что я попытался совершить хоть один достойный уважения поступок. — Он говорил абсолютно ровным голосом. — Но Бладуэд успела меня найти, прежде чем... все было кончено.
— Она спасла тебя?
— Еще бы! — Мун услышала в его голосе ненависть. — Разве есть смысл в унижении трупа? — Он посмотрел на свою бесполезную руку. — Калека, хотя и... Я перестал есть; но тогда она сказала, что позволит этому мерзавцу кормить меня насильно... Через четверть часа он бы заставил меня есть дерьмо. — Гундалину попытался встать, но закашлялся так, что из глаз у него потекли слезы, и рухнул на лежанку. — А потом началась та буря... — Он беспомощно развел руками, словно она должна была понять, как сильно он старался сделать то, что нужно.
И она, кажется, действительно хорошо поняла это и спросила:
— А теперь?
— А теперь все переменилось... Я должен думать о ком-то еще... Теперь со мной рядом есть кто-то еще... снова... — Она не поняла, рад ли он этому.
— Хорошо, что тебе тогда не удалось. — Она на него не смотрела. — Мы выберемся отсюда, БиЗед, я знаю: выберемся непременно. — До конца еще далеко. Она вдруг снова обрела уверенность в будущем.
Он только головой покачал.
— Теперь мне уже все равно. Слишком поздно — я слишком долго пробыл тут. — Он приподнял лицо Мун за подбородок. — Но ради тебя — я буду надеяться.
— Еще не поздно!
— Ты не понимаешь... — Он дернул себя за полу плаща. — Я же провел здесь несколько месяцев! Теперь все кончено! Фестиваль, Смена Времен Года, прощание с Тиамат... теперь все уже улетели, только меня оставили здесь. Навсегда. — Его исхудавшее лицо дрогнуло. — Во снах я слышу, как родина зовет меня, и не могу ответить...
— Но они еще никуда не улетели! Смена Времен Года еще не наступила!
Он задохнулся, словно она его ударила. Втащил ее на тюфяк, поближе к себе, схватил за плечи...
— Правда? Но когда же?.. О боги, скажите, неужели это правда?
— Это правда. — Мун выговорила это с трудом, почти неслышно. — Но я не знаю, когда точно... то есть я не уверена, сколько... неделя или две...
— Неделя? — Он отпустил ее и тяжело оперся о стену. — Мун... Черт бы тебя побрал, не знаю, из рая или из ада ты явилась: неделя! — Он вытер рот ладонью. — Но все-таки, наверно, из рая. — Он вдруг обнял ее — коротко, торопливо, отвернув лицо.
Она вскинула руки, когда он хотел было отстраниться, и прильнула к нему с неожиданно горячей благодарностью.
— Нет, не отстраняйся от меня, БиЗед. Еще чуть-чуть, пожалуйста! Мне так нужно твое тепло... Подержи меня так еще немножко... Пусть в этих объятиях утонет все безобразное... пусть я поверю в то, что надежда еще есть... пусть его руки снова обнимают меня...
Гундалину замер, потрясенный, странно неуверенный в себе после ее слов. Но все же обнял ее, как-то механически притянул к себе, пряча у себя на груди, отвечая ей...
Так давно... Она помнила теплые руки Спаркса, словно это происходило вчера... а это было так давно... Она положила руки Гундалину на плечи и позволила себе бездумно раствориться в его тепле; пусть на время исчезнут страшные виденья, пусть его объятия отдалят миг познания горькой истины... Вскоре она почувствовала, что объятия Гундалину окрепли, дыхание участилось, и ее собственное сердце тоже забилось сильнее, неожиданно отвечая его порыву...