Накануне вечером перед днем поединка я сильно волновался, буквально не мог заснуть, потому что у меня, как у сына вождя, хоть и младшего, не было права на поражение. Оттого в бой я пошел перевозбужденным. Небо было ясным, будто кто-то, готовясь к этому дню, стер тряпочкой все облака. Яркое солнце согревало воздух. Я помню, как ревела толпа, приветствовавшая меня, помню лязг, с которым поднималась решетка, закрывавшая ход в подземелье, где обитал мой противник, помню, как, опережая его на несколько шагов, на меня дохнуло зловоние.

Но, когда я принял форму медведя, все кроме боя перестало иметь значение. Чудовище атаковало стремительно и с силой, которой могли бы позавидовать многие животные. Прежде чем медведь обессилел от полученных ран, и его сознание стало угасать, я успел серьезно ранить чудовище несколько раз. Однако только когда я принял форму сокола и яростно атаковал сверху, враг отступил. Ключевым шагом было вернуть себе человеческий облик и встать во весь рост, принимая победу, что многим, как ни странно, давалось с трудом.

Я не без труда поборол агрессивность соколиной сущности и, успокоившись, принял человеческую форму. Все горожане рукоплескали мне стоя, но в тот миг всеобщего признания вместо того, чтобы радоваться я чувствовал горечь. Мой противник, с урчанием уползший обратно в свое подземелье, тоже был оборотнем. Я почувствовал это тем внутренним ощущением, которое в зверином обличье позволяло отличить обычного зверя от собрата по крови.

Позже я так и не смог спросить об этом у отца или у кого-то еще из прошедших это испытание. Ведь все знали об этом, но никто не поднимал шума, значит, так и должно было быть. Может быть, при других обстоятельствах я бы и сомневался, но мой родитель, наш вожак был мудрым. Я решил, что когда-нибудь сам пойму причину того, что нашего собрата держат в таких условиях. И причины того, почему он таким стал.

После обряда вступления в зрелость, отец отправил меня к оракулу. Им была девушка с темно-синими волосами с такой ярко-красной кожей, что казалось, будто кожи не было, лишь оголенные мышцы. Несмотря на внешнюю молодость, она была такой древней, что ее возраст никто не мог точно назвать. Отец как-то рассказал даже, что она была оракулом при его отце и при отце его отца, и при его деде, а наше племя живет долго, дожить до ста пятидесяти лет считается нормальным.

Оракул обитала в большом деревянном храме на самом краю поселения. Толкнув дверь, я увидел черноту, которая всасывала в себя свет снаружи. Братья предупреждали меня, что внутри меня может ожидать что угодно, но моей жизни ничего угрожать не будет. Несколько поколений моей семьи и семей горожан приходили к ней и возвращались обратно невредимыми. Я был готов к неведомому и уверенно шагнул внутрь, позволяя мраку обступить меня. Свет снаружи должен был проникать во множество незанавешенных окон, видных с улицы, но отчего-то не проникал. Я сделал пару шагов вперед, и, когда почувствовал, что меня кто-то крепко схватил за руку, даже не вздрогнул.

Вокруг зашелестели голоса, говорившие на неизвестных мне языках. Им вторил голос оракула. Все смолкло также внезапно, как и началось. Вдалеке во тьме загорелся огонек, манящий меня к себе. Пальцы, крепко державшие меня, разомкнулись и безликий голос рядом с самым ухом тихо произнес:

- Иди.

Я двинулся вперед, воздух стал плотным и вязким, словно я угодил в болото. Дыханию это не мешало, но движения мои становились все медленнее, а усилий для каждого из них приходилось прилагать все больше.

- Ты живешь во мраке, - голос звучал прямо в моей голове, - бессмысленно барахтаешься в том, что намного больше тебя, всех когда-либо живших, ныне живущих и тех, что будут жить после тебя. Я дам тебе прикоснуться к истине, но на то, чтобы понять хотя бы малую ее часть у тебя уйдут годы.

С каждым мгновением дышать становилось все труднее, но я упорно переставлял ноги и тянулся к огоньку. Я чувствовал боль во всех мышцах, и особенно в руке, но все продолжал тянуться к свету. Мне стало казаться, что я весь превратился в боль, время перестало существовать. Весь мир исчез, даже я перестал существовать, осталась лишь тьма и маленький огонек света впереди. Когда палец свело от боли, я смог коснуться света и все вернулось на круги своя.

Я стоял в светлой горнице. Прекрасная девушка с красной кожей и невероятными синими волосами, одетая в простое рубище улыбалась мне.

- У нее будет синяя кожа, желтые глаза и темный знак на плече. Эта девушка станет твоей судьбой, - как ни странно, после произошедшего эти слова звучали абсолютно нормально, хотя в другое время я, скорее всего, подивился бы.

- Но как я найду ее?

Девушка приблизилась ко мне с неожиданным проворством и, коснувшись мягким красным пальчиком моего лба, исчезла. Мир преобразился, и я оказался на причале, окруженный снующими туда-сюда людьми. Солнце пряталось, скрытое пухлыми грязными тучами. В воздухе стояла застарелая вонь, лишь изредка сносимая ветерком. Прогнившие доски лизала темно-серая вода, в которой стояли несколько суденышек. Прежде мне никогда не приходилось видеть море, а уж тем более корабли своими глазами. Я знал то, как они выглядят лишь по книгам, в которых описывались скитания путешественников и по схематичным рисункам в них.

Те плавательные средства, что описывались в книгах, были самыми разнообразными. К примеру, Пелин Кригори в своих «Трудах о путешествии на край земли» повествовал о больших трехмачтовых судах с черными парусами и огромными трюмами, в которых мог бы поместиться даже дракон. Он мог знать наверняка размер этих трюмов, потому как часть своего долгого пути провел в одном из них. В свою очередь, Кари Гелинский, прозванный в последствии Глупым, в своих «Грезах о дальних берегах» описывал большие судна, лишенные мачт и парусов, взамен которым присутствовали длинные весла вдоль бортов. Кари Глупый называл их «многоножками», но не преминул отметить, что на местном жаргоне они носили название «галеры». Таким многоножкам требовались крепкие гребцы, в роли которых зачастую выступали невольники, и к которым едва не присоединился автор этого труда.

Однако суда, представшие моему взору, не соответствовали моим высоким ожиданиям. Пришвартованными к причалу стояли несколько барок, одна из которых явно намеревалась пойти ко дну, да парочка пухлых торговых судов с одной мачтой и вылинявшими от дождей и морской соли парусами. За ними далеко простиралась темно-серая водная гладь.

Когда я вдоволь насмотрелся, я попытался подняться, чувствуя, как затекло все тело от лежания на досках. Мне казалось, что я только что появился, но нужно было пролежать неподвижно достаточно времени, чтобы с телом произошли такие изменения. Попытавшись встать, я двинулся было рукой, чтобы на нее опереться, и к своему заметил, что кисти рук крепко связаны. Спустя мгновение я осознал, что та же ситуация произошла и с моими ногами. От этого они онемели, стоило пошевелить пальцами, как в кожу вонзилось множество маленьких иголочек, возвращающих чувствительность.

Достаточно было только перекинуться в зверя, чтобы путы спали, но, стоило пройти ошеломлению, как меня сразило любопытство. Я страстно возжелал выяснить кто и зачем меня связал. Оракул отравила меня сюда в это место, чтобы я отыскал синюю деву, которая станет моей судьбой, а для этого нужно было сначала понять, где же я, собственно, оказался.

Стоило мне подумать о зачинщике, как он явился пред мои очи.

- Поднимайся, падаль! – его гортанный голос больше походил на лай.

Передо мной стоял низкорослый, коренастый мужчина, весь поросший жесткими курчавыми волосами. Темно-коричневые волосы вились даже у него в ушах, но голова при этом оставалась лысой. Примечательным в его внешности также был маленький лоб и большая тяжелая челюсть, которая в моменты молчания отвисала, делая его рот приоткрытым. Оттого у мужчины вырисовывался глупый, но оттого не менее отталкивающий вид.

- У меня ноги связаны, - заметил я, стараясь не рассмеяться.