Троица, словно услышав мысли, повернулась в сторону дирижаблей. Оглядела окна. Взгляды встретились. Они посмотрели левее — на броню за спиной.

— Они же не знают, что искать нужно пару, — успокоил себя Фаэтон.

Но клоуны, распихивая людей, направились прямиком к причалу. Они вышли из поля видимости экрана, потеряли облик и затерялись в толчее таких же манекенов.

Фаэтон сощурился, но без доступа к Ментальности не мог усилить зрение, сделать запись или настроить программу, которая отследила бы движение врагов в толпе. Вне сети он слепой, беспомощный калека. Враги приближались.

Он не мог послать сигнал и прочитать серийные номера нужных манекенов, не мог вызвать констеблей — если выйти в Ментальность, спрятанные потомки вирусной цивилизации нападут, как только он откроет канал

Есть же способ отправить звуковой сигнал через броню? Фаэтон вскочил и кинулся к доспеху — по плечам костюма шёл ряд контактных гнёзд и мыслеинтерфейсов. Вот генератор сигналов — его частоту можно настроить на канал констеблей, вот микрофон, реагирующий на голос — оставался провод, чтобы их соединить.

Такой провод продавался в любом магазине и стоил полсекунды — но покупать ему запрещено. Наномеханизмы брони не могли его произвести, и без провода костюм мог издать только бессмысленный вопль. Визг в радиочастотах. Визг, который бы никто не стал слушать.

Фаэтон попытался повернуть экран, чтобы отыскать клоунов в толпе у подножия пристани. Тщетно — перегородка надёжно закреплена. Насколько близко уже подошли марионетки врага?

И что теперь? Если бы Фаэтон участвовал в каком-нибудь мыслепредставлении, которые так любила его жена, он бы порвал майку на своей могучей, волосатой груди, схватил бы ломик поухватистее и бросился бы в бой. Но сила против них не поможет — разум, управляющий манекенами, тут даже не присутствовал.

И от хитрости толку нет — ими, видимо, управлял софотек Ничто, сознание настолько умное, что даже Разум Земли не замечала его передвижений в Ментальности.

Что оставалось? Чистота духа? Твёрдость характера?

И если дело в характере, то что поможет? Честность? Непредвзятость? Целеустремлённость?

Фаэтон собрался с духом, скинул плащ с брони и позволил костюму принять тело. Чёрный материал обвился вокруг Фаэтона, золотые чешуйки встали на место. Он опустил забрало.

Фаэтон подошёл к люку дирижабля и распахнул его, но не переступал порога. Он стоял над пристанью, немного выше толпы. Куклы приближались, их предводитель уже вступил на причал, но замер от неожиданности — он повернул пустое, безглазое лицо наверх и увидел Фаэтона, в сияющей золотым адамантием броне.

От озера поднялся низкий, тягучий, похожий на вздох гобоя звук — набирающий силу, он заполнил всю ширину неба пробирающей до мозга костей красотой. Пение Глубинных началось, и первой же ноты увертюры, первой партии хора хватило, чтобы у Фаэтона навернулись слезы на глазах. Все — помимо трёх преследователей — смотрели на озеро вдалеке, не отрываясь, и лица зрителей словно свело от восторга, будто бы все они оказались во сне.

Фаэтон нажал на генератор сигналов под пластиной на плече. Звука не было, но только что он оглушил соседние радиоканалы подобием вопля.

Голос Глубинного дрогнул и утих. Воздух заполнился тишиной.

Глубинные прекратили петь. Фаэтона заметили. По толпе пронеслась молва, которую Фаэтон не слышал, и тысячи лиц, недовольно ворча и перешёптываясь, обернулись на человека в золотой броне. Все глаза смотрели на него.

Преследователи замерли у подножия пристани. Очевидно, что бы они не задумали, проворачивать это на виду им не хотелось.

Ропот толпы нарастал, раздались выкрики, и тут поднялся чудовищный гул, подобного которому Фаэтон не слышал — тысячи голосов орали на него, приказывали не мешать празднику, уйти, убраться подальше, скрыться. Вместо музыки небо наполнили визгливые вопрошания и крики гнева.

А троица врагов не шевелилась. Фаэтон указал на них пальцем. Он понимал, что его слов в таком гомоне никто из людей не расслышит, но также он знал, что его слушали не только люди, за каждым его поступком пристально следили Софотеки и Композиции, и событие, во всех подробностях, мгновенно окажется на каналах для сплетен и новостей.

— Вот враги Золотой Ойкумены, и они среди вас. Кто управляет этими манекенами? Где констебли? Почему я не защищён от жестокости? Ничто! Ты не сможешь и не посмеешь напасть в открытую, несмотря на свой превосходящий разум! Объявляю тебя трусом!

Над скопищем поднялась новая волна гула, но тут, внезапно, направленные на него взгляды потеряли блеск. Люди больше не сердились, на неверящих лицах не читалось отвращение — по общему молчаливому согласию, все просто перенастроили фильтры ощущений и вырезали Фаэтона из восприятий. Возможно, они его и из памяти стёрли — чтобы брехня помешанного изгоя не омрачала воспоминание о том замечательном дне. Все головы повернулись к озеру разом, как пшеничные колосья под порывом ветра.

А Фаэтон лишь ухмылялся. Общество воспитало их на поддельных ощущениях, и в этом их изъян. Они могли настраивать фильтры как угодно — действительность от этого не изменится. Глубинные не носили фильтров, и, пока у них был открыт хотя бы один канал с Ментальностью, они видели Фаэтона, и, поскольку он не мог отблагодарить их за выступление, они петь не начинали. Толпа могла его забыть, но Глубинные при нём не запоют.

Они ждали, чтобы он ушёл? Покинул пределы слышимости песни? Но ведь понятно, что путь пешком займёт несколько часов — они столько ждать не готовы. Также понятно, что правила изгнания не позволяют продавать или дарить право на поездку. Оставался единственный выход — увезти его насильно.

Кто сломается первым в состязании упрямств — Фаэтон, убеждённый в своей правоте, или толпа, которую, возможно, грызло сомнение в решении Наставников?

Если бы противники были уверены в том, что правы, подумал Фаэтон, они бы просто попросили констеблей его убрать. А если нет…

Люк захлопнулся перед носом, а мостки пристани втянулись в причальную башню. Фаэтон стопами почувствовал толчок — дирижабль взлетел.

Его увозили. Фаэтон успел увидеть, что три манекена-преследователя неподвижно ссутулились у основания уже сложенной пристани. Их руки и головы безвольно повисли — по позе было видно, что эти тела покинули. Агент Ксенофона (софотек Ничто, или кто-нибудь другой, ими управлявший) отсоединился и сбежал.

Мимо окон наблюдательной палубы пронеслись накренённые причальные башни и балкон, опоясавший орбитальный лифт. Дирижабль описал изящный полукруг, набрал высоту и поймал ветер.

Радость от победы омрачилась тут же, как Фаэтон увидел, далеко внизу, синие просторы Виктории. Солнце подсвечивало рябь, глубины отражали форму далёких облаков, и среди отражений плыла флотилия древних существ, с расправленными парусами, но песня не достигала такой высоты — до дирижабля долетал лишь приглушённый, тоскливый отзвук.

Даже если произойдёт чудо и изгнание отменят завтра, эту глубинную песню он никогда не услышит и никто её не опишет.

Фаэтон резко подошёл к носовому окну и уставился на африканские холмы и небо впереди.

Серебристая полоса побережья осталась позади. Впереди был Индийский океан — бескрайнее поле кобальтового цвета, иссечёное пенистыми шапками волн.

Фаэтон вслух спросил:

— Куда же меня везут?

Ответ не прозвучал. В конце палубы он нашёл пару люков, сходни за ними вели вверх и вниз. Он решил обследовать корабль и пошёл наверх.

На верхней палубе окон не было. В центре, окружённое кабелями и крепежами, находилось шестиногое создание из металла и плоти. Его шесть щупалец-рук исходили из центра и были воткнуты в порты управления. В конусообразную вершину — мозг — шли провода, а в три стороны смотрели три морды стервятников. Поверхность тела испещряли разнообразные порты, пазы и штепсели. Ряды приёмников помогали птичьим перелётным инстинктам, передавая навигационные данные с орбиты.