Перекресток Теней

Urii Helman

Пролог

Предвидя и распределяя каждое событие в материальном мире, Бог, вероятней всего, предвидел и то, что человеку захочется докопаться до глубинной сути каждого явления. И Он придумал Время, неизбежное течение которого подрезает крылья любому человеческому устремлению.

Но человек на то и создан, чтобы искать, чтобы преодолевать и бороться. Искать истину, преодолевать непонимание на пути к ней, бороться на пути к ней же с собственными пороками. Возникает вопрос: где искать - в прошлом, настоящем или будущем?

Кому-то дано быть археологом, копаться в окаменелостях и выражать свое восхищение перед Временем ползанием на коленях. Кому-то дано быть реалистом сегодня - без оглядки на день вчерашний. Такие люди деятельны, кипучи, они заслуживают уважения, но не имеют перспектив. Есть и другие - им безразлично и вчера, и сегодня, они целиком устремлены в завтра. Они с легкостью делают прогнозы, заставляя остальных в эти прогнозы верить. Но Время настолько стремительно, что очень быстро превращает будущее в настоящее, а настоящее - в прошлое. И те, кто вчера фантазировал, сегодня подвергаются разочарованию, а завтра уже будут стоять на коленях. Так задумано свыше.

Но человек создан еще и для творчества. Счастливы те, кому подарена эта возможность: им вовсе не обязательно следить за временем, ибо настоящее искусство - вечно. Но они же по-своему и несчастны, поскольку обречены, как Сизиф, постоянно вкатывать на гору искусства свой талант, и в этом нелегком занятии далеко не каждому удаётся удержаться на вершине.

Следует помнить главное: время неумолимо, его нельзя остановить, замедлить, повернуть вспять. С ним вообще нужно быть предельно осторожным: однажды не заметишь - а оно уже прошло...

ГЛАВА 1

1

С утра было пасмурно. Угрюмые серые облака неподвижно и грузно висели над Парижем. И только после полудня они заметно поредели - будто чья-то магическая рука раздвинула завесу мрака, одаривая долгожданным светом и еще скупым мартовским теплом город и его жителей.

Закатное солнце, выглядывая из-за тучи, порванной в лоскуты, золотило верхушки деревьев. Темная крыша Собора Нотр-Дам, составленная из свинцовых пластин и от того похожая на рыбью чешую, то и дело мрачно поблескивала.

Мощный и величественный фасад, разделенный по вертикали на три части пилястрами, а по горизонтали - на три яруса галереями, молчаливо и хмуро взирал на толпу людей, собравшихся на паперти. Изображение Страшного суда над центральным входом, казалось кукольной миниатюрой по сравнению с тем, что должно было произойти здесь с минуты на минуту. И даже оскаленные морды гаргулий, венчавшие концы балок в верхней части собора, выглядели вовсе не устрашающе, а даже как-то смиренно.

А народ все прибывал. Деревянный помост, сколоченный накануне королевскими плотниками, еще был пуст, еще был гол и бесприютен, но вокруг него, как возле эпицентра какой-то магической энергии, уже гулко покачивалась возбужденная толпа горожан. За семь последних лет Париж и Франция видели всякое: и многочисленные аресты рыцарей храма, и предвзятое следствие, и утомительно долгие, а порой и скоротечные суды, чаще всего кончавшиеся кострами. Сегодня, восемнадцатого марта тысяча триста четырнадцатого года, должен был грянуть апофеоз сражения короля Филиппа и преданного ему папы Климента V против Ордена тамплиеров, должен был состояться заключительный акт грандиозного спектакля, разыгранного с коварной жестокостью, подлогом и предательством.

Незавидная участь тысяч людей, состоявших в Ордене и служивших ему - рыцарей, священников, сержантов, оруженосцев, пажей, охранников, солдат и ремесленников - уже давно была решена. Признавшим выдвинутые обвинения инквизиции под пытками - смертная казнь была заменена на различные сроки заключения, стойких и непокорных поборников веры и справедливости ожидало аутодафе.

И вот назрел финал. Оставалось разобраться с сановниками Ордена Храма, с верхушкой священного воинства, на протяжении последних двух веков державшего в руках весь христианский мир. В Жизоре, в королевском замке, ставшем для них тюрьмой, провели четверо заключенных последние несколько лет.

Они, эти четверо, были живы, это знали все, кому оставалась не безразличной судьба Ордена. Они были живы, но ни для кого кроме папских кардиналов-следователей не доступны. И вся Франция ждала развязки. Впрочем, предварительное решение судей - пожизненное заключение для тех, кто признал свою вину - давно было у всех на слуху. Вот только публичного объявления этого приговора до сих пор не было.

И вот, наконец, этот долгожданный день настал. Королевские и папские прислужники, подлостью и клеветой сфабриковавшие страшное обвинение, объявили этот день праздничным, будто собирались устроить на площади перед Собором Нотр-Дам настоящий карнавал. И народ живо откликнулся на событие. Каждому парижанину было интересно увидеть покаянные головы Великого магистра и его ближайших помощников, каждому хотелось услышать приговор для них, в справедливости которого почти никто не сомневался.

Им, простым людям, трудолюбивым и малограмотным, было невдомек, что несколько лет назад, когда по приказу короля Филиппа начались массовые аресты тамплиеров, почтенный архиепископ Нарбоннский, бывший хранителем королевской печати, отказался участвовать в этом позорном фарсе. Тогда король назначил хранителем печати своего самого продажного и лживого клеврета - Гийома де Ногарэ, готового на любые мерзости и преступления для того, чтобы заслужить благосклонность монарха. Ему под стать были помощники - личный духовник короля Гийом Эмбер, ставший великим инквизитором Франции, и брат королевского первого министра Ангерран де Мариньи, получивший титул епископа Санского.

Назначение руководителями процесса над тамплиерами этих отъявленных мерзавцев оправдало ожидания Филиппа. Низость и предательство стали фундаментом обвинений.           Главными свидетелями тогда выступили несколько бывших храмовников, исключенных из Ордена за совершенные преступления. Среди них особой подлостью выделялся Эскен де Флойран - бывший приор Монфоконский, приговоренный в свое время Великим магистром за убийство одного из рыцарей к пожизненному заключению. Теперь, желая отомстить, он охотно подтверждал немыслимые обвинения инквизиторов и, стараясь угодить королевскому канцлеру, сам выдумывал еще более страшные грехи, приписывая их своим бывшим соратникам.

Впрочем, через три года после ареста рыцарей Храма, папа Климент добился того, чтобы следствие вели не инквизиторы короля, а представители церкви, преданные интересам христианства. Теперь Великий магистр и его сподвижники ожидали проявления доброй воли со стороны папы, которому иногда удавалось отстоять свои взгляды по некоторым из еще нерешенных вопросов в отношениях между церковью и королем. Папа в последнее время выказывал все меньше склонности возвращаться к затянувшемуся и дурно пахнущему судебному процессу, но заключенные об этом могли только догадываться.

Познакомившись с материалами дела, составленными прежними следователями, Климент признал обвинения лживыми или, по крайней мере, преувеличенными. Однако испытывая сильное давление со стороны Филиппа, которому он был обязан своим избранием, папа все время пребывал в нерешительности, к тому же совершенно теряясь перед этим государем, достаточно дерзким и циничным. Папа был способен лишь на слабые попытки сопротивления, вроде мелких бунтов и коротких возражений, не получавших дальнейшего развития. Он бесконечно вилял, трясясь за свой трон и предпочитая праздные разговоры с кардиналами решительным действиям. Он не мог определиться, к какой стороне ему лучше примкнуть, поскольку магистр Ордена Храма в свою очередь тоже доставлял ему беспокойство. Видя, как волны клеветы накатывают, словно по волшебству, на его Орден, Жак де Моле требовал у папы учинить настоящее, справедливое расследование.

Без проволочек и крючкотворства все же не обошлось, процесс в общей сложности длился долгих семь лет, и все эти годы высших руководителей Ордена держали в самых страшных подземельях - сначала в Шиноне, потом в королевском замке в Жизоре, ставшем для тамплиеров тюрьмой - и там, и тут подвергая пыткам и всяческим унижениям, поддерживая жизнь в изувеченных телах лишь хлебом и водой.