БОГДАН: Я наблюдаю за тобой уже пять минут. Вид у тебя, как у сумасшедшего или влюбленного. Я не сразу подошел к тебе, я долго колебался. Но я решил узнать причины твоего скандального поступка утром у школы.
АНДРЕЙ: Ты употребляешь слишком умные слова и напрасно морочишь мне голову.
БОГДАН: Раз я уже пересилил себя и первый произнес слово, ты не напугаешь меня надутыми щеками, Мерзавец! На таких, как ты — пальцем указывают! Из тебя вышла наружу дрянь, как из лягушки, если ее проколоть. Но верил ли ты сам в свою дырявую истину? Неужели это сладкое кваканье было голосом твоего сердца? Что обещали тебе за срыв борьбы?
АНДРЕЙ: А что обещали тебе за то, что выслеживаешь меня? Из-за деревьев вылез, сыщик… Возвращайся к деревьям!
БОГДАН: Оставь свои «деревянные» шутки! Просто удивительно — откуда в тебе столько наглости? Гуляешь по лесу, как ни в чем не бывало, вздыхаешь по белкам, когда я не могу найти себе места. Послушай, поговорим откровенно… Меня мучит, как застрявшая заноза, одна мысль. Боюсь, что и я отчасти виноват. Кажется, я совершил ошибку. Не так уж часто нашим ребятам удается вдыхать полевой ветер. Какое купанье знают они, кроме канав и ям? Перед ними маячили зеленые просторы, а я их уговаривал плюнуть на солнечную погоду и итти драться. Нам не привыкать ходить с окровавленными носами, никто бы не отказался, если бы это понадобилось завтра. Но прогулка есть прогулка, и сегодня праздник. Значит получилось так: я, глядя на себя, проглядел пятьдесят живых существ, для которых по-иному сложилась картина мира. Я слишком выдвинулся вперед и просчитался. Только не воображай, что это снимает с тебя вину. Андрей! Скажи, может быть, это моя ошибка тебя так взволновала?
АНДРЕЙ: Твои ошибки и прошлогодний снег для меня одно и то же. Если хочешь, возьми перочинный нож и вырежи на сосновой коре список своих ошибок! (Хочет уйти.)
БОГДАН: Постой… Еще два слова. Андрей, мы были друзьями. Лучшие минуты моей жизни связаны с тобой. Сегодня мы враги. Ты хотел этого. Почему я разговариваю с тобой? Почему не плюю тебе в лицо? Неужели сила воспоминаний больше, чем сила правды? Но ты попрал и воспоминания и правое дело. И это конец. Ты запачкал себя и нашу дружбу. У тебя в эту минуту глаза самоубийцы… Андрей! Будь прежним Андреем, вернись к нам… или… или… тебе останется только… покончить с собой в этом лесу.
АНДРЕЙ: Тысяча бородатых баобабов! (Убегает.)
БОГДАН (один): А все-таки я уверен, что тебя подкупили[17].
ГЛАВА ПЯТАЯ
По лугам и перелескам,
По холмам и нивам плоским,
Тенью, блеском, тенью, блеском,
По кустам змеиным жестким,
По трущобам и дебрям диким,
По корням, по стеблям повилики,
Средь камней, средь песков и суглинка
Одинокая вьется тропинка,
Убегает все дальше, все уже…
Где-то пень заскрипел неуклюже,
Стонут ветки, склоняясь в бессильи,
И кусты растопырили крылья,
И летят из пращи шелестящей
С визгом шишки.
Андрей среди чащи
Слышит эхо печального зова,
Он глядит сквозь косматые ели, —
Кто там стонет?
То коршун парящий,
Или жалобный крик коростеля?
Это лес-исполин, раскорячась,
Гнет стволы для поклона земного,
И хохочут сучки его гулко…
Так идет он лесным переулком,
Вот дошел до широкой аллеи,
Той аллеи, где ветра затеи,
Где пушистые зайцы и ветер
Вперегонку летят, словно дети.
Так Андрей сквозь пески и коряги
Шел по следу медведя-бродяги.
Наконец он дошел до лужайки,
Что лежит в небольшой котловине.
С трех сторон ее бор окружает,
И одна сторона исчезает
В каменистых холмах и обрывах,
Где в песках, буреломе и глине
По наносам косым и песчаным
Пламенеют кораллы бурьяна.
Там, на юге, жара и прохлада,
Здесь же сел перепуганным стадом
Можжевельник, чью темную зелень
Диадема лугов обрамляет.
Пригорюнились темные ели,
А о чем загрустили — кто знает!
И к земле, убаюкан травою,
Прислонился Андрей головою.
На лесной лужайке Лежа,
Хорошо на мягком ложе
Ощущать лесную явь
И всмотреться в стебель длинный,
Словно дерево высокий,
И, вдыхая запах глины,
Вдруг пыльцой запачкать щеки
И пуститься лугом вплавь.
И доплыть туда, где корни
Сплетены, как узел черный,
Где таится смысл пути.
Голод легких утоляя,
Ощущать пыльцы стремленье,
И, в зеленый хор вникая,
Сердца тайное движенье
С ритмом трав переплести.
Окунуть свою усталость
В волны трав, в живую алость
Маков, жмущихся к земле.
Видишь? — жук, он лапки чистит,
Он готов к передвиженью
Под зеленым небом листьев
По морям воображенья
На цветистом корабле.
Поплывут живые пчелы,
Жук-рогач, трубач веселый
Сядет, рогом шевеля,
Тихий плеск пойдет по лугу,
Оживут немые скалы,
И заснут лицом друг к другу
Мальчик маленький усталый
И могучая земля.
Вон две бабочки с кочки вспорхнули
И, блестя золотистою пылью,
Над зеленым жабинцем раскрыли
Паруса своих бархатных крыльев.
В их полете боязнь и сомненье —
На какой же цветок опуститься?
Повилика цветет в отдаленье
И зовет ароматом напиться.
Словно скрипки бесшумные струны,
Мелодичные звуки трепещут,
И распущенных крыльев рисунок
Под лучами то гаснет, то блещет.
И Андрей, очарован сверканьем,
Все глядит на волшебные тени,
Он в волненье вскочил на колени —
И слова разнеслись по поляне:
«Мотыльки! Мотыльки! Ваши крылья
Не затмят и сияние дня!
Вы красивей сверкающих лилий
И намного счастливей меня.
Вашу жажду роса утоляет,
Кормят вас поцелуи лучей.
Ароматный нектар собирая,
Вы летите в цветенье полей.
Мое сердце тоскою задето,
Да и может ли быть мне легко,
Если девочка-радуга где-то
Далеко, далеко, далеко.
Вы от звука речей встрепенулись,
Но слова вам не сделают зла,
Я нагнусь, чтобы крылья коснулись
Опаленного зноем чела.
Я спрошу вас: — Откуда вы родом?
Над каким вы созрели цветком?
И давно ли за солнечным медом
Вы летите так дружно вдвоем?
Не встречалась ли вам та дорожка,
Та поляна в сиянье лучей,
Где танцует в траве босоножка
Средь зеленых и стройных стеблей?
Мотыльки! И когда вы сгибались
Над росою в цветочном венце,
И когда вы, сверкая, купались
В золотистой цветочной пыльце,
В ее волосы ветер вас впутал,
Или сели вы к ней на ладонь,
Лишь нагнулась задуть на минуту
Колокольчиков синий огонь? —
Пусть же солнце, играя на флейте,
Дальше по небу гонит стада.
Боль мою поскорее развейте,
Отыщите дорогу туда!»
И встрепенулись бабочки лесные,
Как будто поняли его живую речь,
И выпрямили крылья золотые,
Стряхнув росу с цветка зеленых плеч.
И поднялись. И поднялись за ними,
Как вожжи, две незримых полосы,
И быстро за конями золотыми,
Почуяв легкость вдруг в ногах босых,
Пошел послушный, радостный Андрей,
Следя за поворотами теней.
По богородским травам и пырею,
По гальке, шелестящей под ногой,
Цветные эльфы повели Андрея
До оползней песчаных над рекой.
И дальше, каменистыми холмами,
Где царствует седой чертополох,
И где песок вздымается волнами,
И где бурьян коралловый засох.
Где желтый зной над склонами расстелен
И тянется песчаная гряда,
И дальше — в неожиданную зелень
Влетели и исчезли без следа.
Андрей замедлил шаг.
Куда он вышел?
Пред ним стоял зеленый юный лес,
Как лестница — все выше, выше, выше,
От кустиков — к вершинам до небес.
Прижалась зелень чахлая по краю,
С трудом трава растет среди песка,
А посреди — расщелина зияет
Крута, красна, мертва и глубока.
Над ней темнеют каменные своды
Угрюмых плит — они внушают страх,
Как памятник надгробный на камнях,
Построенный усилием природы.
Он спаян плесенью. И в мелком углубленье,
Где мох торчит, прохладен и колюч,
Меж двух камней бежит прохладный ключ,
Сочится, каплет, брызжет в нетерпенье
И падает в бассейн, который бьет,
Наполненный подземным клокотаньем,
И лентою ручья бежит вперед,
Развеселив расщелину журчаньем.
И наклонясь над пенными струями,
Прохладу с жадностью глотал Андрей
И, встав в поток обеими ногами,
Пошел туда, куда бежал ручей.
Льются струи, льются
По пескам и средь болот,
Спрячутся, найдутся,
К травам прикоснутся,
Близок, близок, поворот.
Меж оврагов и полян
Стережет водоворот,
Но ручей от солнца пьян,
Он бежит, бурливый,
Обнимая ивы
Стан.
Рой стрекоз над тиной
Бойко пляшет и поет.
От теней их длинных
На воде морщины,
Луч ныряет в лоно вод.
На воде горит сапфир,
И Андрей проходит вброд.
Пусть кипит весенний пир!
Как овраг безбрежный,
Полон лилий нежных
Мир.
И бегут к потоку
Ручейки со всех сторон.
Волны ярче стекол!
Вздрогнула осока —
Диких уток слышен стон,
Видишь — сотни длинных шей?
Узел струй переплетен,
Как клубок шипящих змей.
Так лети, ликуя,
И о камни струи
Бей.
А там, где кончается зелень осок
И листья ольховые вьются,
Спускаются ветки в ручей из-под ног
И чьи-то шаги раздаются.
Щеглы встрепенулись, и вздрогнул камыш,
Листва опустилась понуро,
И шопот бежит по земле, словно мышь.
И темные бродят фигуры.
На зеленой дудке
Ветер песенку сыграй!
Замер берег чуткий,
В пене незабудки,
Мчись волна в далекий край!
Как песок на дне багров!
Ветер песенку играй,
Чтобы грянул хор ручьев!
Там над головою
Убранный листвою
Кров.
Фигуры согнулись… Что ищет на дне
Народ этот странный и жалкий?
Ты видишь — у каждого горб на спине,
В руках — суковатые палки.
Подходят, и видно по сжатым устам,
Что делают важное дело,
Мешки за спиною подобно горбам
Вросли в их усталое тело.
Ах, ручей, скорее!
Видишь — ниже солнца круг…
Добеги быстрее
Вон до той аллеи.
Погляди на дальний луг —
Не узнать его сейчас!
Там девичьей песни звук
Ярко вспыхнул и погас.
Венчик солнца низок —
Предвечерний близок
Час.
По лесу идут не спеша мужики,
По мху осторожно шагают.
Как камень тяжелый, их давят мешки
И им наклоняться мешают.
И плачет над ними листвы водопад.
Обдав их зеленою пеной.
Они удивленно на парня глядят,
Что бродит в воде по колено.
Эй, ручей, что ждешь ты?
Видишь — сборище берез,
И обуты ножки
В снежные сапожки.
Берег гребнем в пену врос,
Мчатся струи со всех ног,
А у девственных берез,
Где камыш от струй оглох,
Жмутся незабудки,
Два цветка-малютки,
В мох.
Оделся вереск мглой туманной,
И ветер сел в кусты на луг.
Склонившись над водою, Анна
Лесную пыль смывает с рук.
Мелькает розовое платье
На темном фоне камышей,
И хочет слепо подражать ей
И отражать ее ручей.
Она стоит, и ей навстречу
Летит растрепанный поток.
Дрожат ее нагие плечи,
И солнца меч на шею лег.
Сплетением огня и дыма
Бьет пена у ее колен,
И снова мчится мимо, мимо
Водоворот зеленых пен.
В предсмертном сиянии солнца так странно
Вода перед ней разбежалась кругами…
Как будто колдует волшебница Анна,
Плетет обручами огни за огнями,
Как будто преступница юная хочет,
Колдуя, кому-то беду напророчить.
Нет, так Андрей не думал!
В этот миг он
С биеньем сердца сросся телом.
Он стал порывом, вспышкой, криком…
Что ж медлит он?
В ушах гудело…
Сигналы, звезды, лютни, искры —
Смешалось все, и грудь горела.
Но медлил он…
Так будь же смелым!
Откуда же, чорт побери,
в ушах эти глупые свисты?
Набрал он дыханье…
Вперед!
Скорее!
И брызгая пеной
на травы
поляны
(Пусть сыплются искры!),
от радости пьяный
И тихий, как нива,
Он встал
Перед Анной.
(Где-то крикнула сонная птица в ветвях.)
В пурпурной оправе,
В умирающей славе
Дня —
Темноты приближенье.
Наклонили кувшин
И разлили вокруг
Тишину.
Догоняет мгновенье
мгновенье,
И волна
догоняет волну.
Словно ирис, в воде отраженный,
Лик ее, над ручьем наклоненный;
Но едва гладь волны величавой
Тронет ветер рукою шершавой —
И тотчас же цветок исказится,
Поплывет, задрожит, раздробится,
Не цветок — а змея водяная!
Так и Анна — вдруг стала другая…
Исказилось гримасою страха
Все лицо ее, брови вспорхнули,
Бледный рот задрожал на мгновенье,
Но зрачки ее дико блеснули,
И Андрей в них прочел отвращенье!
Отвращенье…
И в ту же минуту,
Приподняв свое платье, как будто
Опасаясь запачкаться, Анна
Отскочила, как кошка…
взглянула
И стрелою помчалась налево,
В чащу леса, крича беспрестанно:
«Ах, сударыня! Где же вы? Где вы?
Мне грозит хулиган… оборванец…
Невоспитанный грязный мальчишка!»
И над лесом, как яркая вспышка,
Крик ее приподнялся и замер…
Повторили деревья:
грязный…
Прошептала вода:
мальчишка…
Ветер громко сказал:
оборванец…
А эхо
Разыгралось над лесом,
Разорвало над лесом
Тишину, как завесу,
Повторяя
Со смехом:
Хуу-лига-ан!.. Хуу-лига-ан!.. Хуу-лига-ан!..
Ууу-аа… Ууу-ааа… ааа…
Крик
еще
падал
в волны,
Шелестел
еще
в сонных
листьях,
Но вот
в пустоте
грянул
выстрел…
Вздрогнул
лес
и поник
безмолвно.
Шепчет лес…
Дышет лес…
Грянул выстрел,
другой
и третий,
И протяжно четвертый ответил…
Дышит лес,
Пахнет лес…
И видит Андрей — сквозь тростник, напролом,
Склоняясь к воды изголовью,
Бежит человек с побледневшим лицом
И весь обливается кровью.
И падает с шумом ничком на песок,
От боли теряя сознанье,
А лес уж проснулся от топота ног,
Сбегаются молча крестьяне.
И вот подошли и столпились вокруг,
На землю мешки побросали,
Нагнулись и вынули камень из рук
И тряпкою лоб обвязали.
Смочили водой окровавленный рот,
Потом приподняли за плечи
И вот на руках понесли его вброд
К померкнувшей чаще навстречу.
Замер ветер за рощей туманной,
Еле слышно бормочет ручей,
Неподвижный, глухой, деревянный
Цепенеет в осоке Андрей.
Жжет ступни серый сумрак песка,
Никнут травы к земле поминутно,
Вьется вечер, как дым чубука,
Дремлют бабочки, пчелы и трутни.
Все молчит. Лишь звучит у виска
Комара однозвучная лютня.
И почудилось вдруг Андрею,
Что на теле кора вырастает,
И сучки, и ветки над нею,
Сердце делят его на две части,
А из сердца кровь вытекает,
Опьяняет, как ветер вешний,
И бежит по сучкам так сладко
И шурша протекает к пяткам…
Он теперь не Андрей — он орешник!
Так минута одна промчалась,
Но ему она годом казалась.
Вдруг он выпрямил руки и прыгнул с разбега
Через темный ручей…
И вода задрожала,
И вода понеслась по следам человека!
Он бежал, словно свора собак настигала
И грозила схватить его…
Он торопился.
Вот он — лес! Он, почти не дыша, притаился
И увидел —
пред ним расстилалась поляна,
Где деревья стояли стеной, полукругом,
Та поляна, где тонкая девочка Анна
Танцовала в траве, улыбаясь подругам.
Как давно это было!
О, где вы, бутоны
Тонконогих цветов? Где плясуньи лесные?
Где ромашки и мальвы, где терн и пионы?
Где ты, магия красок?
Все блекнет, все тонет,
Растворяясь в пурпурной волне небосклона.
Это значит, что солнце за горы упало.
И поляна в венке из ветвей потухала,
Как виденье, как призрак лесного пожара…
Лес вокруг обступал ее ближе и ближе,
Поднимались древесные головы выше,
Так, что неба кусок, что был виден над бором,
Становился то серым, то синим, то черным.
А внизу на корнях темнота проступает
И платок заколдованный ночь расстилает.
Это были два мира: один — словно сцена,
Где кровавой красою сияли подмостки,
А другой — канул в тьму.
И в Андрее поднялся
Неожиданный гнев. И кулак его сжался,
Этот детский кулак стал от ярости жестким,
Он кому-то грозил…
Умолк последний всплеск лучей.
Прислушайся — и в царстве дремы
Услышишь шорохи корней,
Ночные вздохи насекомых.
Лучи погасли. Дремлет ширь.
Подстерегают жертву совы,
Летит, срывая лист дубовый,
Подслеповатый нетопырь.
Скорей, а то вот-вот испуг собьет с дороги!
Бежит к вокзалу детвора, — давай бог ноги!
Закачались от шагов скаты полевые,
Зашумели голоса в чаще молодые.
Под ногами бурелом стонет в перелеске,
Свежий ветер в ноздри бьет, больно ветер резкий!
Вот и станция — гляди — в маленьком поселке.
Все мальчишки собрались, голодны как волки.
И когда доели все, пошепчась во мраке,
Мол, прогулка ничего, только голод мучит,
Вышел молча на перон человек во фраке,
С ним, сияя в орденах, молодой поручик.
Штатский складно речь сказал, кончив польским
флагом[18],
Офицер тут подошел, рост их измеряет,
Смотрит зубы, языки, строю обучает:
Рассчитайсь!
Ровняйсь!
Ложись!
По четыре — шагом!
Честь!! (полусерьезно, полушутливо)
Довольно…
Пора в вагон садиться.
Школьники ждут нетерпеливо.
Наконец-то подан вагон…
Грузиться!
Грузятся.
Грудью на дверь напирают.
Доски трещат.
Грохот бьет им в лица.
Через пять минут поезд прибывает, —
Прицепит вагон, просвистит и помчится.
Словно во сне, из лесного плена
Сквозь тишины ночные озера
С разных сторон одновременно
Андрей и Богдан выходят из бора.
Брови Андрея стянуты хмуро,
Рвет он в раздумье стебли бурьяна.
Движется медленно и понуро
Сгорбленная фигура Богдана.
Одновременно дошли до вагона,
Так что даже столкнулись колени,
Поднял Богдан глаза удивленно,
Дрогнули скулы от напряженья.
Учитель подал знак — и хор вступает,
И груди нотой маршевой раздуты,
Секунда за секундой — вырастает
Серебряное дерево минуты.
Утихло — и опять надулись шеи,
И песня поднялась и застонала
Мильонами смертей в сырых траншеях,
Разрывами смертельного металла.
Она по стеклам била канонадой,
Как конский топот на мосту, звенела
И, опустившись на перон с досадой,
Фальшивила, срывалась и хрипела.
Давила грудь и к горлу шла слезами,
Пока последний звук ее не замер.
Кто смел здесь поранить торжественный гимн?
Кто песнь смертоносную косит?
Кто искру восстанья сквозь сумрак и дым
От сердца до сердца доносит?
Кто пламя из пепла опять возродил
И гневом раздул многолетним?
Ладонью Андрей старый марш потушил,
Чтоб новую песню запеть нам:
«Товарищи!
Мираж погас,
И пробил ненависти час.
Свершает шар земной свой круг.
Пусть камень вылетит из рук!
Пусть режет лист, сгибает прут,
Пусть обжигает черный пруд.
Пусть он пугает подлеца
И будит смелые сердца!
Так сокол бился наугад,
А в грудь его сочился яд,
И сокол сонный и ручной
Летал по клетке золотой.
Но вот однажды грянул гром,
Упал огонь, сжигая дом,
Обуглил перья, ранил грудь,
Но в сердце вихрь успел вдохнуть!
Так я, отравленный мечтой,
Разбужен былью громовой,
Сегодня призываю вас!
Товарищи! Мираж погас!
Вперед! То времени призыв!
Пришла пора вскрывать нарыв.
Пусть кипятком в глаза господ
Обида жгучая плеснет!
Мы знаем холод, мрак и гнет,
Мы — в муке дней зачатый плод!
Взращенное среди болот,
О племя львиное,
вперед!
Во тьме, всему наперекор,
Мы тянем к свету жадный взор.
Пусть платит свора палачей
За кровь отцов и матерей!
Не заглушит рыданий гимн!
Гортани слабы — трудно им
Перекричать подземный гром…
Друзья!
Плотней ряды сомкнем!
Повсюду, где туман дорог,
Где ранит камень язвы ног,
Мы под дождем и под огнем
В руках
Грядущее
несем!»
Дрогнул поезд черный,
Плюнул дымом и огнем.
Пышный и узорный
Дым поплыл по дерну.
Поезд мчится, мчится вдаль,
И колес мятежный гром
Заглушает пастораль!
Прежде чем зари лучом
Небо заалеет,
Пусть в сердцах созреет
Сталь.
вернуться
17
В «Комментарии» к поэме поэт указывает, что эта часть вначале была написана пятистопным ямбом, но была слишком искусственной. Шенвальд заменил пятистопный ямб прозаическим диалогом.
вернуться
18
«…кончив польским флагом» — т. е. ура-патриотическим призывом. Здесь — насмешка поэта над милитаристским воспитанием польской молодежи, ограничивавшимся чисто показной шагистикой, вместо серьезной военной подготовки.