Его глаза выражали смертельный ужас.

— Успокойся, Леру, успокойся, милый! — говорил Симон, гладя товарища по всклокоченной голове и стараясь уложить его обратно на койку. Когда он успокоился и положил голову на подушку, Симон заметил, что волосы товарища были совершенно седые.

Он ни на минуту не отходил от Леру. Тот лежал без движения на спине, временами приподнимал голову и со страхом смотрел в угол каюты.

— Смотри, акула! — шептали его губы.

На рассвете в каюту вошел помощник капитана.

— Нам все известно, — сказал он, обращаясь к Симону. — Вы — доктор Симон, бежавший с Чортова острова. Позвольте пожать вам руку, доктор! Моя фамилия — Санчес. Вы — под флагом республики Венецуэлы, и вам не о чем беспокоиться. Как ваш товарищ?

— Боюсь, что у него нервная горячка, — ответил Симон.

— Я сейчас пришлю судового врача, и мы переведем больного в лазарет. Как вы себя чувствуете?

— Я совершенно здоров. Где вы нас подобрали, сеньор Санчес?

— Между островами Табагос и Тринидадом. Мы идем в Пуэрдю-Кабелио. Ваша удивительная лодка — с нами. А ведь вам повезло, доктор! Не подбери мы вас, вы неизбежно попали бы в руки английской полиции и снова очутились бы на островах Спасения. Впрочем, вряд ли вы продержались бы еще несколько часов. Мы нашли вас обоих в ужасном состоянии.

— Вы очень добры, сеньор Санчес. Но разрешите еще вопрос: как отнесется к нам ваше правительство?

— Наша республика не выдает политических преступников. В этом отношении мы еще не доросли до Европы и Соединенных Штатов. Со временем и мы, конечно, испортимся, но пока вы у нас будете в полной безопасности.

В тот же вечер, сидя на палубе, окруженный любопытными пассажирами, доктор Симон рассказывал о своих необыкновенных приключениях и об ужасах, которым подвергаются заключенные, томящиеся в каторжных тюрьмах французской Гвианы, в Кайене и на островах Спасения.

На другое утро Леру почувствовал себя лучше. Он перестал бредить. Узнал своего товарища и попросил есть.

В тот же вечер они высадились в порте Кабелио.

— Ну, что, Леру, — сказал доктор, — не прав ли я был, когда говорил тебе, что мы будем на свободе? А все — благодаря моим черепахам! Без их панцыря никогда мне не удалось бы сделать такого прочного бота!..

ЗА НЕРПОЙ

На жизни байкальских зверобоев

Рассказ Е. Кораблева[32])

Осторожно объезжая высокие торосы[33]) и широкие щели на льду, крепкая, сильная лошадь сама выбирала себе дорогу. Двое, сидевшие в санях, дремали под равномерное поскрипывание полозьев, видимо, совершенно положившись на своего коня. Один из них, молодой, чернобородый, даже похрапывал. Другой — старик с седой бородкой клинышком, время от времени тяжело открывал глаза и острым взглядом ощупывал ледяные просторы «священного» моря.

Уже вечерело. И хотя стоял апрель, когда дни значительно прибавляются, но разглядеть что-нибудь впереди было трудно — мешал легкий туман, поднимавшийся с моря. После нескольких напрасных усилий старик тоже погрузился в дремоту.

Больше тридцати лет промышлял он здесь, около Ушканьих островов, и знал эти места, как свои пять пальцев. Но сегодня из-за тумана никак не мог определить, проехали ли они то опасное место, где ежегодно около весны появлялись «пропарины». В этой мгле ничего не разберешь. «Сивка учует, — решил он, в конце концов. — Да и лед нынче толст. Авось…»

И мысли его, оставив беспокойную тему, вернулись к предстоявшей охоте. Сначала он припомнил, все ли уложил в сани: сети, остроги, топор, винтовки. Припасов вот маловато, кажись, взяли, ну, да как-нибудь обойдутся… По его приметам, выходило, что нынче промыслы должны быть хорошими. Нерпы видели много. Только ушла от островов, сказывают, далече. Но это полбеды… Дальше поставить балаган — только и всего. Тем более, ехал он сейчас не один. Кузьма— промышленник[34]) добрый. Правда, впервой ему промышлять на море. Но дело не так, чтобы очень хитрое…

В это мгновение сани, точно натолкнувшись на что-то, остановились. От неожиданного толчка старик едва не слетел.

Лошадь уперлась как вкопанная. В сумерках трудно было рассмотреть, что с ней. Кузьма спросонок стегнул ее. Лошадь рванула… Неожиданно под санями раздался глухой треск… Оба быстро спрыгнули с саней. И было время. Конь уже погрузился в полынью.

— Пропарина! — испуганно вскричал Степан. — Тут она и есть, скаженная! Только что думал… Ах, горе лыковое! Руби гужи, Кузьма! Распрягай! Ох, горе лыковое! — Он бегал около саней, не зная второпях, за что схватиться.

Чернобородый тем временем дрожащими руками вытащил топор из саней.

К числу многих странных, необъяснимых для прибайкальского населения явлений, происходящих на «священном» море, относятся так называемые «пропарины». Из года в год на одних и тех же местах — у мыса Кобылья Голова, Голоустинского, Кадильного, в Малом Море, около Ушканьих островов, Святого Носа, у дельты Селенги — к весне на льду появляются от действия подводных газов пропарины — дыры. Сначала бывает одна, потом — целые гнезда. Все увеличиваясь, они сливаются в одну полынью. На значительное расстояние вокруг них лед подтаивает. Опасность потому велика, что еще до появления пропарины лед в этих местах настолько подтаивает снизу, что делается непрочным.

Опомнившись, старик быстро сообразил, что делать. Рискуя сам свалиться в полынью, он кинулся к лошади и, повиснув над водой, распустил хомут. Кузьма, действовавший по его указаниям, тем временем оттаскивал сани дальше от края полыньи.

Сивка с налитыми кровью глазами, чувствуя приближение смерти, с храпеньем судорожно кидалась на лед, била копытами, обламывая подтаявшую льдину, и скоро полынья увеличилась в размерах.

Помощь требовалась немедленная и решительная.

Рецепт у старого байкальца оказался прост, но жесток. Он торопливо сделал из вожжи петлю-удавку. Накинул Сивке на шею и затянул.

Задавленная лошадь забилась и погрузилась в воду. Но воздух, оставшийся в ее теле, сейчас же заставил ее всплыть наверх. Она появилась на воде боком, без движения.

Между тем Кузьма, отступив подальше от полыньи, вырубил, по указанию старика, во льду две ямки. Привязав к средине саней веревки, прикрепленные другим концом к Сивке, и, действуя санями как рычагом, нерполовы вытащили неподвижную лошадь на лед. Развязав ее, распустили удавку. Степан начал яростно хлестать лошадь кнутом.

Боль вызвала, наконец, Сивку к жизни. После нескольких жестоких ударов, она вдруг задергалась, потом, судорожно пошатываясь, поднялась на ноги. Промаявшись около полыньи еще несколько часов и отогрев лошадь, ее вновь запрягли.

Напуганные нерполовы долго не могли успокоиться.

— Тридцать лет езжу, и сроду такой оказии не случалось! — вздыхал старый нерповщик…

Было уже совсем темно, когда добрались до заранее облюбованного Степаном места и наскоро поставили на льду балаган.