Только профессор приступил к занятиям с первым отделением, как в класс с шумом ввалился князь Гагарин. Не обращая внимания на вытянувшихся в струнку воспитанников, он подошел к столу, за которым сидел Гурьев, и надменно произнес:

— Да будет вам известно, господин профессор, что училище не нуждается больше в ваших услугах.

Гурьев поднялся и изумленно посмотрел на князя.

— Как прикажете понимать, ваше сиятельство?

— Очень просто: вы уволены, — понимаете, уволены! Вот распоряжение его высокопревосходительства господина министра.

Дрожащими от волнения руками Семен Емельянович взял брошенную на стол князем бумагу. Она гласила:

«Поскольку инспектор классов профессор Гурьев приказал учителю Апацкому сдать класс студенту Тенигину без представления директору училища, лейтенанта оставить по-прежнему в должности. А как помянутый инспектор в письме своем ко мне пишет, что он по слабости здоровья не может отправлять должности своей и просит об увольнении от училища, то сим удовлетворяю его желание».

— Ошибка, должно быть, ошибка… — растерянно пробормотал Гурьев. — Я не писал министру, я не просил его освобождать меня по слабости здоровья.

— Меня это не касается! — усмехнулся директор и вышел из класса.

Семен Емельянович бессильно опустился на стул. Воспитанники замерли в различных позах. Тяжелое молчание нарушил Андрюша Поленов. Прерывающимся от волнения голосом он тихо спросил:

— Господин профессор, а как же мы? Как мы без вас останемся?

— Пропадем мы, господин профессор, — в тон Поленову сказал Иван Балашов.

— Господин профессор, — раздалось сразу несколько голосов, — не бросайте нас, будьте милостивы, уж мы так стараться будем.

— Домой к вам станем ходить, коль в училище заниматься не дозволят. Только бы увольнение разрешили да ваше на то согласие.

Семен Емельянович, тронутый искренним чувством привязанности к нему учеников, постарался их успокоить:

— Не оставлю я вас, родные мои. К самому государю пойду, напомню про сей перстень — подарок милостивого монарха, а в обиду вас не дам. Садитесь, будем продолжать урок.

4

Хлопоты Гурьева об аудиенции у императора не привели ни к чему. Даже министр наотрез отказал ему в приеме. Тогда Семен Емельянович написал прошение в ученый совет адмиралтейского департамента.

«Не имея в виду никаких недостойных меня выгод, — писал он, — я принял с должным уважением объявленное г-ном Гагариным увольнение. Но всегда следуя правилам чести, признаю себя в прискорбной необходимости представить департаменту: что не просил г-на министра увольнения из училища за слабостью здоровья, ибо, будучи здоров, почитаю недостойным отказываться быть полезным отечеству моему; что был училищу небесполезным, служа в оном близь семи лет, о том свидетельствуют награды монарха.

Как увольнение такого рода высшая власть предоставила рассматривать и утверждать самой себе, то до того времени прошу департамент позволить ходить ко мне учиться на дом первому отделению верхнего класса по вторникам и четвергам от 10 до 12 часов утра, потому что ученики сии, имеющие особую склонность к математике, усердно просили меня, чтобы я окончил с ними курс. За сей труд я никакой награды не прошу и не желаю».

Ученый совет нашел увольнение Гурьева законным, обучение на дому учеников не разрешил и направил переписку министру для доклада царю, а копию вручил Гурьеву.

Семен Емельянович два дня ожидал в приемной министра. Лишь на третий день управляющий канцелярией дал Гурьеву прочесть резолюцию императора: «Для прекращения впредь подобных бесполезных переписок, уволить его вовсе от департамента».

Гурьев молча, чуть сгорбившись, вышел на улицу. На набережной Невы он плотнее застегнул сюртук, хотя погода была жаркой. Не доходя до Зимнего дворца, профессор остановился. Вдруг он круто повернулся к реке и снял с пальца бриллиантовый перстень.

— Вот тебе, монаршья милость! — И швырнул перстень в воду.

Глава двенадцатая

РАСПЛАТА

1

Воспитанники училища корабельной архитектуры вышли из ворот своего дома. Стоял яркий солнечный день. Время приближалось к полудню. Под стук барабанов идти было легко и даже приятно. Затянутые в зеленые мундирчики с высокими стоячими воротниками, мальчики постепенно разомлели от жары и растеряли воинственный вид. На Мариинской площади они уже шли как попало, пользуясь тем, что оба преподавателя, Александр Андреевич Попов и Михаил Михайлович Аксенов, увлеклись разговором.

— Экой ты, право, Саша! Расскажи все по порядку, мне ведь все это интересно, — ворчливо говорил Аксенов, которому надоело вытягивать из Попова слова.

— Ну, рассказал я все сенатору Балле, бывшему нашему директору, и он, конечно, возмутился увольнением Гурьева.

— А дальше? Дальше что было?

— Гурьева, говорит, не вернешь, надо постараться заменить его достойным преемником. Тогда я сообщил ему, что инспектором классов назначен, но пока еще не утвержден, француз Лебрюн.

— А он что?

— Более чем удивился. «Неужели, — говорит, — у Чичагова поднимется рука подписать приказ о его назначении?» Хотел немедленно поехать в ученый совет департамента и к министру, но я ему отсоветовал.

— Почему?

— Прежде нужно было подыскать подходящего человека на должность инспектора классов. Подумали мы с ним и решили обратиться в Академию наук.

— Разумно! Академия дала Гурьева, почему бы ей не дать другого профессора?

— И мы так рассудили. Приезжаем на Васильевский, а академиков никого нет, обедают. Отыскали мы их в ресторации Луи, однако никто из них брать на себя новую обузу не захотел. И не потому, что слишком заняты, — никому не хотелось связываться с училищем, из которого незаслуженно выгнали Гурьева. Спасибо академику Захарову…

— Какому Захарову? Андреяну Димитриевичу, который главное адмиралтейство строит?

— Нет, Якову Димитриевичу, брату зодчего, профессору химии. Он напомнил академикам, какой труд вложил Гурьев в училище, и высказал мнение, что надзор за учебной частью не будет обременительным, ибо Семен Емельянович оставил доброе наследство: молодых способных профессоров Гроздова и Аксенова, тебя то есть.

— Ишь ты, и обо мне вспомнил!

— Да, и о тебе. «Они, — говорит, — сами воз потянут». Тогда академик Румовский, как почетный члеи адмиралтейств-коллегий, согласился взять на себя надзор за училищем, но с условием, что князь Гагарин ученой части касаться не будет. «Пусть, — говорит, — ученый совет департамента о том специальное постановление вынесет».

— Вот позор для Гагарина. И министр пошел на такое дело?

— Вынужден был пойти.

— То-то директор в училище не показывается. Зато Апацкий ходит гоголем. Ух, гадина! Кажись, удушу я его в конце концов! — с ненавистью произнес Аксенов.

Саша сбоку посмотрел на товарища и подумал, что при вспыльчивом характере Аксенова этого можно ожидать.

У нового адмиралтейства на Галерной улице Попов ускорил шаги и скрылся в воротах. Аксенов остановил передние ряды учеников, подтянул отставших и только собрался вести строй через ворота, как оттуда выскочил Попов.

— Михалыч, распусти на минуту воспитанников.

— Что случилось, Саша?

— Учеников в адмиралтейство не пускают.

— Быть этого не может!

— Коль не веришь, поди сам к дежурному офицеру.

— Присмотри здесь! — И Аксенов торопливо вошел в адмиралтейство.

Минут через десять он вернулся и сердито крикнул разбежавшимся ученикам:

— Во фрунт! Походной колонной по четыре — стройся! И мальчики снова зашагали по пыльным улицам полуденного Петербурга.

Преподаватели шли молча. Будущее училища рисовалось им в мрачных красках.

Сегодня начались первые неприятности, а сколько их еще впереди?