Робеспьер, помимо нежелания вносить раскол между революционным правительством и Коммуной, мог сомневаться в сведениях, сообщенных ему Шабо. Как уже отмечалось, Шабо в своем доносе говорил о плане оклеветать и подкупить членов Конвента, как его побуждали дать взятку Фабру, но он, Шабо, якобы взамен этого принес переданные ему 100 тыс. ливров в Комитет общественной безопасности. Робеспьер счел это сообщение доказательством плана натравить различные группы монтаньяров друг на друга, который, видимо, действительно лелеял Батц. Иными словами, этот план не казался химерой такому проницательному политику, каким несомненно был Робеспьер. Вероятно, он уже тогда счел Батца главой заговорщиков, тогда как комитеты в целом стали серьезно смотреть на действия барона только весной 1794 г.[473]

Шабо, конечно, свидетель, не заслуживающий особого доверия, тем более что незадолго до этой встречи с Робеспьером он подвергался резким нападкам со стороны Эбера и Дюфурни, которых изображал роялистскими агентами. Проверить утверждения Шабо непросто. Сохранилось более трех десятков писем Шабо из тюрьмы, адресованных Робеспьеру, Дантону и Комитету общественного спасения. Но это лишь часть из них. Некоторые протоколы допросов Шабо исчезли, по крайней мере их не видели с 1795 г. Однако это лишь означает, что утверждения Шабо нельзя принимать за чистую монету, если не имеется подтверждения из других независимых источников. Ошибкой было бы и просто отбросить их, тем более что они были приняты всерьез революционным правительством. А. Матьез первоначально, в 1920 г., писал, что Шабо пытался отвлечь внимание от реальной финансовой аферы разоблачением мифического политического заговора. Однако через четыре года Матьез пришел к прямо противоположному выводу, считая, что в действительности имело место и то и другое[474].

Хотя атаки эбертистов против революционного правительства осенью 1793 г. не увенчались успехом, эбертисты оставались нападающей стороной. Октябрь и первая половина ноября 1793 г. прошли под знаком резких выступлений Эбера против сторонников Дантона — переметнувшихся в его лагерь Шабо и Базира, Тюрио, Фрерона и Барраса, Делакруа и Лежандра. Это наступление встречало слабый отпор дантонистов, часть из наиболее влиятельных лидеров которых, включая самого Дантона, находилась вне Парижа. Сохраняли молчание и остававшиеся в столице Демулен и Фабр д’Эглантин. Впрочем, последний, как мы убедились, втайне действовал. Робеспьер, по крайней мере до конца 1793 г., пытался предотвратить прямую конфронтацию группировок внутри Горы. Он ничего не предпринял в связи с доносом Фабра на Эбера, вместе с тем защищая первого от нападок со стороны издателя «Отца Дюшена». Лишь после того, как из показаний Делоне стало известно о роли Фабра в фальсификации декрета о ликвидации Ост-Индской компании, он был арестован 12 января 1794 г.

Робеспьер в это время надеялся избежать разрыва и с Дантоном, хотя в руки Неподкупного попал переводной вексель английского министерства иностранных дел, выписанный, видимо, на имя Дантона. Робеспьер оставил этот вексель в своих бумагах, где он был обнаружен уже после 9 термидора. И Шабо, и Базир утверждали, что Делоне и Бенуа вовлекли Дантона и близких к нему Делакруа, Паниса и Робера в различные финансовые спекуляции. Вдобавок Шабо уверял, что Бенуа, которого Дантон, будучи министром юстиции, дважды посылал с секретными поручениями, являлся роялистским агентом. Шабо еще до ареста обо всем рассказал дантонисту Куртуа для передачи Дантону (может быть, это и послужило толчком для возвращения Дантона в Париж во второй половине ноября 1793 г.)[475].

Аресты в Брюмере

Вернемся к событиям 14 ноября, когда Шабо сделал свои разоблачения Робеспьеру. По словам Шабо, ему очень не понравился совет Робеспьера обратиться в Комитет общественной безопасности, который помещался в Тюильри, ведь, мол, он, Шабо, знал, что чуть ли не половина членов комитета связана или даже подкуплена Батцем. Тем не менее по совету Робеспьера, равносильному приказу, Шабо сразу же отправился в Комитет общественной безопасности и нашел там в одной из комнат полицейского по фамилии Озан, которому и передал 100 тыс. ливров в качестве вещественного доказательства. Потом Шабо зашел к Амару (который, по утверждению бывшего капуцина, через Делоне якобы получал взятки от финансовых дельцов). Амар не стал слушать Шабо, сразу заявив:

— Я не желаю давать никакого хода этому делу.

Тогда Шабо бросился к другому члену Комитета, Жаго (к слову сказать, ближайшему сотруднику Амара), с воплем:

— Жаго! Жаго! Я надеюсь только на тебя… Твои коллеги подкуплены — Давид (известный художник. — Е. Ч.), Панис, Лавиконтери, Амар.

Шабо торопливо начал выкладывать свои подозрения, смягчив все, что касалось Фабра и Эбера. Входившим в комнату членам Комитета общественной безопасности Жаго затем пересказал то, что узнал от Шабо. Было решено потребовать от него письменного текста разоблачений. Поскольку Шабо явился в сопровождении дантониста Клода Базира, тому было предложено внести уточнения в свое сообщение. Что касается Шабо, то ему за подписью Вадье, Амара, Жаго и других членов комитета выдали расписку в получении 100 тыс. ливров и заявления о заговоре, ставившем целью путем подкупа и клеветы привести к роспуску Конвента. Шабо считал, что получил уже гарантию безопасности, но жестоко ошибся. Его беспокоило лишь то, что не были приняты меры к аресту заговорщиков. Утром 16 ноября, встретив Эбера, с которым он внешне сохранял дружеские отношения, Шабо пригласил его к себе на ужин. Эбер согласился, хотя наверняка знал о доносе, поскольку имел своих людей среди чиновников Комитета общественной безопасности. Вечером 16 ноября, около 11 часов, Шабо вновь пришел в комитет и заявил, что, если тот не будет действовать, он завтра разоблачит заговор с трибуны Конвента.

— Представьте нам доказательства этого знаменитого заговора, — ответили Шабо.

— Я могу представить вам нечто более существенное.

— Что же?

— Завтра в восемь часов вечера у меня на улице д’Анжи Сен-Оноре соберутся главари заговора барон Батц и Бенуа. Я готов подвергнуться аресту, прикажите арестовать меня вместе с ними. Однако ни члены комитета, ни его секретарь Сенар не желали ареста барона.

— Хорошо, мы прикажем вас арестовать, — ответили Шабо.

Действительно, было принято решение о немедленном аресте Шабо, Базира, Жюльена из Тулузы, Делоне и содержании их под стражей без права встречи и переписки друг с другом. Кроме того, было предписано арестовать двух финансистов — Дюруа и англичан Уолтера Бойда, банкира Питта, литератора Дюбисона, австрийского агента дельца Проли, ставшего секретарем Эро де Сешеля, и нескольких случайных лиц (среди них оказался и Сен-Симон, будущий выдающийся теоретик домарксова социализма, — его спутали с банкиром Симоном, сбежавшим за границу). Приказ об аресте был подписан в числе других Робеспьером, Бийо-Варенном, Амаром и Жаго. Матьез в этой связи отмечает, что комитеты отказались от предложения Шабо арестовать заговорщиков, застав их на месте преступления — при дележе полуценных денег. Впоследствии Шабо в своих заявлениях настойчиво повторял, что ему не дали возможности доказать существование заговора и участие в конспирации лиц, о которых он писал в своем заявлении.

Шабо по существу не последовал или не вполне последовал совету Робеспьера «щадить патриотов». Во-первых, в письменном заявлении он, правда в завуалированном виде, намекнул на участие издателя «Отца Дюшена» в заговоре. Во-вторых, настойчиво предлагая разоблачить главарей заговора, представить доказательства их преступлений, он явно имел в виду в числе других и Эбера. Иначе говоря, поверив Шабо, комитеты должны были бы принять меры против Эбера и тогда активно поддерживавшей его Коммуны Парижа. Его арест мог бы иметь далеко идущие политические последствия. В этих условиях комитеты предпочли арестовать Шабо и его друзей, явно замешанных по крайней мере в финансовых спекуляциях. По какой-то причине — сознательно или из-за случайной ошибки Сенара — в ордере об аресте по обвинению в коррупции Шабо, Базира, Делоне и Жюльена вместо слов «арестовать в восемь часов вечера» стояло: «Арестовать в восемь часов утра». И в восемь часов утра Шабо был арестован.