После встречи с императором Францем II «горбун с искрящимся умом» — Монгайяр — отправился по приглашению герцога Йоркского в Лондон, где состоялась его беседа с Питтом. Монгайяр утверждает, что Питт в беседе с ним якобы отзывался весьма сдержанно о Робеспьере и вместе с тем холодно воспринимал обвинения против него. По словам Монгайяра, Питт заявил: «Смерть Робеспьера — это важнейшее событие для Франции и всего мира, она вносит беспорядок во многое. Нужно посмотреть, что произойдет, я не думаю, что…» Здесь британский премьер неожиданно прервал разговор о 9 термидоре и не захотел более касаться затронутой нм темы. Вскоре после этой беседы, состоявшейся в самом конце июля или в августе 1794 г., Монгайяр должен был покинуть Англию, может быть, потому, что английское правительство потеряло к нему интерес (хотя и не отстранило совсем от службы). В своем донесении уже упомянутый Вертей писал, что «Робеспьер обязался конституционным путем восстановить на престоле юного короля; им должен был быть образован регентский совет, который он бы возглавил»[451]. Насколько достоверны эти сведения? Надо учитывать, что одной из целей Вертея было скомпрометировать своего соперника — Монгайяра. Кроме того, он муссировал широко распространившиеся слухи о тайных переговорах между Францией и Австрией.

Со слов французского публициста аббата де Прадта, находившегося тогда в эмиграции в Бельгии, стало известно, что видный австрийский дипломат граф Мерси д’Аржанто вскоре после 9 термидора вздыхал: «Какая жалость, что господин Робеспьер не прожил еще несколько недель: он стал бы хозяином Франции, император мой государь признал бы его как главу правительства, и мы сразу заключили бы мир»[452]. Надо лишь добавить, что эти сведения переданы опять-таки Монгайяром, который утверждал, что Робеспьер «поддерживал тайные связи с кабинетами Вены и Лондона, а также с братом казненного короля, будущим Людовиком XVII, в Хэме»[453].

В мемуарах прусского министра Гардеиберга, изданных в 1828 г., говорится о том, что к лету 1794 г. в Вене и Лондоне возникло убеждение относительно Робеспьера как человека, с которым можно и нужно вести переговоры. Это убеждение разделялось также в Риме, Турине и Мадриде. Прусский дипломат Герцберг в свою очередь настаивал на ведении Берлином переговоров, опасаясь, как бы Пруссию не обошли ее союзники. Осторожный зондаж производился британской дипломатией через Б. Вогена, переписывавшегося с Робеспьером, а возможно, и через других лиц. Французский дипломат Сулави в донесении из Женевы от 10 августа 1794 г., явно подлаживаясь под нападки термидорианцев на Робеспьера, писал, что тот, мол, «вел переговоры (путями, которые вы легко раскроете в Париже): 1) со всеми правительствами, находящимися в войне с нами, и 2) со всеми аристократическими партиями в нейтральных странах». В переговорах с Англией, по уверению Сулави, Робеспьер предусматривал превращение Франции в государство, возглавляемое одним или двумя лицами, подобно тому как это было в Древнем Риме.

В письме к д’Антрегу от 14 термидора (оно написано симпатическими чернилами и ныне только лишь частично поддается прочтению) роялистские агенты утверждали, имея надежный, по их мнению, источник информации, что Робеспьер якобы готовился к заключению мира с Австрией, который предусматривал возведение на трон дофина, при котором сам Робеспьер занял бы пост регента. Роялистское подполье крайне враждебно относилось к этому плану, считая, что он противоречит интересам бурбонских принцев и эмигрантов. В письме отмечалось, что для осуществления этого плана Робеспьер пытался заменить члена Комитета общественного спасения Карно на посту руководителя военными операциями. Последнее, возможно, соответствовало действительности, поскольку позднее на допросе сторонника Неподкупного Симона Дюпле спрашивали, что ему известно о намерении Робеспьера руководить армиями[454].

Совсем не обязательно верить всем слухам о планах Робеспьера, чтобы не отвергать сведений о его секретных переговорах с целью положить конец войне. Возможно, сожаления о гибели Робеспьера высказывались в связи с тем, что он был известен как сторонник оборонительной и противник завоевательной войны. Эти настроения проникли даже в печать. Английская «Таймс» через три недели после 9 термидора писала о том, что Робеспьер мог рассчитывать на долгое пребывание у власти, что он был неподкупен, но политика террора породила массу врагов, а как обходиться без него, «стремясь стать руководителем революционного правительства, которое может существовать только в бурях и борьбе фракций»[455]. Газета осуждала не Робеспьера, а революционное правление, вынуждавшее Неподкупного прибегать к террористическим актам. Историк А. Оливье, доверяя ходившим слухам, даже делает вывод: «Все заставляет думать, что Робеспьер действительно помышлял о подписании мира и признании королем Людовика XVII»[456].

Один из авторов «экстравагантных» «непризнанных» гипотез касательно загадок революционного времени, А. Луиго, писал: «Робеспьера после его смерти обвиняли в тирании именно те, кто поклялись умертвить его без всяких оснований. На деле поведение Робеспьера значительно лучше объясняется государственной тайной, которую он должен был сохранять внутри Комитета на протяжении немногим более двух месяцев с целью избежать постоянной утечки сведений за границу»[457]. Суть концепции Луиго в том, что Робеспьер был связан с роялистским заговорщиком бароном де Батцем и спасал его от преследования, поскольку тот был агентом «группы давления» в Берлине, с которой Неподкупный вел переговоры о мире! По мнению А. Луиго, Робеспьер использовал Монгайяра для переговоров с Австрией, которые служили лишь прикрытием переговоров с Пруссией, проводившихся через Баше и банкира Перрего, с прусским послом в Швейцарии Гарденбергом. Луиго утверждает, что М.-А. Бодо раскрыл факт переговоров Робеспьера с англичанами, которые проводили члены оккультного ордена розенкрейцеров Эдуард Сертон и Бернард Боген (орден имел в то время немало приверженцев в придворных и правительственных кругах Пруссии).

Многое из сведений о тайной дипломатии Робеспьера пока не может быть подтверждено документально и основано на пересказе слухов или даже на сознательных инсинуациях. А почва для них создавалась уже тем, что одни члены правительственных комитетов — каковы бы ни были их побуждения и цели — вели свою собственную секретную дипломатию втайне от других, когда единство правительства все более подрывалось внутренними разногласиями. Обнародование же данных о таких переговорах или даже просто сообщение о них под строжайшей тайной присяжным Революционного трибунала стало удобным средством повлиять на тех из них, кто колебался при вынесении смертных приговоров, тем более что большинство остальных обвинений были заведомо вымышленными.

Надо лишь иметь в виду, что тайная дипломатия Дантона и Робеспьера была далеко не единственным каналом связи между влиятельными политиками в Париже и дипломатами неприятельских государств и роялистской агентурой. Но об этом ниже.

Мифология заговоров

Депутат Конвента якобинец Левассер, вернувшись с фронта еще в середине сентября 1793 г., обнаружил разительные перемены — прежде единая Гора была расколота на множество фракций, которые вели между собой тайную войну как против действительных, так и против воображаемых противников. «Историк, — пишет известный английский исследователь профессор Норман Хеймпсон, — находится в еще более невыгодном положении, поскольку многое из того, что тогда говорилось, никогда не было занесено на бумагу, а то, что было записано, благоразумно подвергалось уничтожению. Политические вопросы переплетались со множеством личных раздоров, и союзники в одном вопросе могли быть врагами в другом. Происходили переходы из одной группировки e другую, для обеспечения поддержки оппонентов применяли подкуп или, возможно, шантаж. Коррупция пересекала политические разграничения, внося замешательство. Воздух был сгущен обвинениями в измене, многие из которых выдвигались всерьез и даже могли соответствовать истине. Письменные свидетельства всего этого в лучшем случае фрагментарны, часто сознательно наводят на ложный след или отражают искреннее заблуждение»[458].