— Всех. И наших и славян, чай, тоже православные. После этого погоните полон в Тверь, запрете в порубы. Если явятся покупники, продавайте. Я ворочусь, разберусь с остальными.

— А я? — спросил Федор Акинфович.

— Ты едешь со мной, Федор. Сядешь наместником.

— Опять? — скис Акинфович.

— Да-да, опять. Что? Наломал, видать, там дров, да? Оттого и турнули. Да? Ничего, сам свои грехи будешь замаливать.

Отвечать Федору Акинфовичу было нечем. Он-то знал свои «грешки» перед Новгородом и «замолить их» не очень надеялся. Оттого и скис.

17. В РАЗОРЕ И В РАЗДОРЕ

Князья Федор и Афанасий прискакали в Новгород с остатками дружины и сообщили, что к городу подходит князь Михаил Ярославич во главе татарского войска.

Быстро сбежавшиеся на владычный двор вятшие стали думать: как быть, что делать?

— Надо вооружать всех и укреплять город,— настаивали одни.

— Против татар мы не устоим.

— А что же делать?

— Надо слать навстречу Михаилу послов, он, как-никак, великим князем считается. Уговорить, умолить не брать нас на щит.

— Да. Если возьмут на щит, татары весь Торг очистят. Чего доброго, красного петуха пустят. Лепш откупится.

— Верно. От Дюдени ж откупились тогда.

— А я думаю,— осенило Лазаря Моисеевича,— надо слать архиепископа Давыда, он всегда к миру зовет, он уломает Михаила.

— Верно. Владыку посылать надо.

Отрядили за владыкой Степана Душиловича как самого красноречивого. Выслушав посланца, Давыд сказал:

— Это что ж? Вы пакостили, а я за вами вылизывай? Так, что ли?

— Но, святый отче, к городу беда подступила, время ль считаться?

— Нет, сын мой, к городу подступил законный князь наш. И коль вы его в свое время незаконно извергли, извольте сами идти ему встречь с повинными головами.

— Но, владыка, мы ж это...

— И не уговаривай. Тогда не слушались меня, когда Юрия звали, так хоть теперь послушайтесь. Идите к князю Михаилу, кайтесь.

Воротился к вятшим Степан Душилович ни с чем.

— Владыка велит идти самим к Михаилу и каяться.

— Это что деется? Уже архиепископу никакого дела до города нет. А?

Но, как ни возмущались вятшие владыкой, а все ж к тому же и прибились:

— Надо слать послов.

— Кого?

— Ну ясно, Степана Душиловича и Лазаря Моисеевича.

— Лазарь не подойдет,— возразил Степан Душилович.

— Почему?

— Он Юрия ездил звать.

— А и верно. Тогда Ивана Дмитриевича, он, кажись, ему, Михаилу-то, сочувственный.

— Если сочувственный, то тогда Игната надо туда же.

— Какого?

— Да Веска ж. Игнат, ты чего забился в угол и молчишь?

— А чего говорить?

— Ну как? Тебя хотят послать к Михаилу, ты не возражаешь?

— Нет.

— Может, и довольно трех. Теперь об окупе.

— О каком еще окупе?

— О каком? Думаешь, князь Михаил спустит нам замятию? Тыщи две, а то и более заломит.

— Двумя тыщами не откупишься. С ним же татары.

— Да и где ж их взять? Последние в поход князя Федора всадили.

— Небось ухватит за горло, сразу найдутся.

— Хватит спорить,— вмешался Душилович.— Вы решайте, до каких нам уступать.

Заспорили вятшие едва не до драки. Когда дело кун касаемо, спокойствие трудно сохранить. Однако все же уговорились на пяти тысячах, хотя все понимали, что и эти будет нелегко собрать. Город в разоре, народ в раздоре.

Посланцы нашли стан князя Михаила на берегу Меты. Он не стал звать их в шатер, и едва они заговорили о желанном перемирии, как перебил:

— Выдайте мне головой князей Федора и Афанасия, тогда и будем говорить.

— Но, Михаил Ярославич,— взмолился Степан Душилович.— Ты же знаешь, что Новгород никогда не выдает своих.

— Своих? — усмехнулся Михаил,— С каких это пор Федор Ржевский и Афанасий Московский вам своими стали?

— Но они ж сидели в Новгороде, княжили.

— Сидели не на своем месте. На чужом, то бишь на моем. Вот их я и требую. Все. Разговор кончен. Ступайте.

Повернулись новгородские послы, поплелись к коням. Князь окликнул:

— Игнат.

Беек остановился, обернулся к князю.

— Подь на час.

Беек подошел. Михаил спросил негромко:

— Что там Федор с Афанасием делают?

— Город крепят, людей вооружают.

— Ага. Они драться хотят, а вятшие мира просят. Лихо, ничего не скажешь. Ну, как я вас завернул? Правильно?

— Правильно, Михаил Ярославич. Стой на этом, уступят, никуда не денутся.

— Ладно. Ступай, Игнат. А то вон Душилович уже посматривает подозрительно.

— А черт с ним. Они все равно знают, что я твою сторону держу, поэтому и выбрали. Надеются, что мы с Иваном тебя уломаем.

— А Иван Дмитриевич тоже мне привержен?

— Конечно. И архиепископ Давыд на твоей стороне.

— Ну, и тем лучше. Ступай.

Когда послы отъехали, Степан Душилович спросил Беска:

— Что он подзывал тебя, Игнат?

— Да спрашивал, шибко ли город выгорел.

— А ты что ответил?

— Ответил как есть.

Возвращение посольства без результата всполошило вят-ший совет.

— Да мы испокон не выдавали своих.

— Он что? Белены объелся?

— Нет, нет, нет. Вот наш ответ,— кричали наиболее стойкие.

Переждав возмущенные вопли, Степан Душилович сказал:

— Тогда готовьтесь к приступу, господа.

— Вы про окуп-то говорили ему?

— Он сказал: ни о чем говорить не буду, пока не выдадут Федора и Афанасия.

— С ума можно сойти. Во времечко! Когда это было, чтоб Новгород выдавал своих князей? Вон Ярослав иссек самых вятших новгородцев, и то его не выдали. А эти? Федор вон немцев побил, а мы его на казнь? Отблагодарим.

И опять вспыхнул великий спор: выдавать — не выдавать? Решили было не выдавать, но тогда послы в один голос заявили:

— А тогда езжайте сами к Михаилу.

До темноты бились вятшие, надрывая глотки, охрипли даже. Зажгли свечи, а они едва тлеют — столько наорали, надышали золотопоясные. Наконец, как всегда, Лазарь Моисеевич молвил:

— А может, Федора выдать, а?

— Как?! — возмутились упрямые.

Но послышались и другие голоса, почти согласные:

— Но надо ж чем-то кончать. Этак до утра не решим, а Михаил, поди, ждет.

— Почему именно Федора?

— Да потому, что в случае чего за него не будет местника. А за Афанасия ого-го! Данилычей-то эвон сколь, от них после не отмахнешься.

Помялись, покряхтели вятшие, стыдно ведь принимать такое решение. А куда денешься? Не сами, чай, на сие под-вигнулись, князь окаянный толкнул. Эта мысль хоть и дохлой была, но грела чуть-чуть души заблудшие. Грела худо. Невольно всех подмораживало: как брать Федора? Князь ведь. А ну завтрева вверх опять взлетит, он же со свету сживет тех, кто его вязать будет.

И тут опять Лазарь Моисеевич (до чего же мудрый человек!) сказал в тишине:

— А мы свет загасим. И в темноте.

— Правильно,— поддержало несколько голосов.

А Степан Душилович от восторга едва не поцеловал Лазаря в маковку.

— Разумная башка у тебя, Моисеевич!

Но опять задача нелегкая: кого слать за Федором? Все боятся, никто не хочет. Друг на друга посматривают: кто смелее?

— Ну давайте, может, кто добровольно желает? — спросил Степан Душилович.

С добровольцем тоже дело не двинулось. Наконец вызвался Беек:

— Ладно. Я пойду.

Сразу оживились на лавках золотопоясные, нашелся среди них смельчак. Душилович наказывал Игнату:

— Скажи Федору, мол, бояре на совет зовут.

— Ладно. Знаю.

— Да пропускай его вперед, а то самого обротаем,— хихикнул кто-то от окна.

Уехал Беек. В горнице повисла тишина ожидания. А когда ждешь, час вечностью кажется. Пока спорили, время не замечали, а теперь нет-нет да кто-нибудь молвит:

— Ну, сейчас, наверно, он уже на Городище.

— Уговорил бы.

— Уговорит, чай, не мизинные зовут, а самые уважаемые.

— Кто будет вязать-то?

— Пусть Мишинич с Павшиничем, они здоровущие.