Михаил рассказал о Мономахе, Данила тоже посмеялся.

— Это им бы с Андреем клейма ставить, так уж и лба не хватило б. На Андрея валит, а сам тоже хорош. Еще не успели мировую обмыть с ним, как подослал убийц к Толниевичу — боярину Андрееву. И опять сыр-бор. Отчего ты-то не заставил его крест тебе целовать?

— Да как-то неловко вроде, великий князь все же. Еще обидится.

— Великие смутьяны они с Андреем, всяк под себя норовит, а земля страдает.— Данила сердито сплюнул и подхлестнул плеткой коня. И, уже сворачивая к своему полку, вдруг остановил коня, обернулся к Михаилу:

— Да, князь Михаил, чуть не забыл. Я за тебя ростовскую княжну уж сговорил.

— Ты что? Серьезно?

— Конечно. Что я, зря, что ли, оттаскивал Дмитрия Борисовича.

— Я думал, ты его к миру склонял.

— Ну и к миру само собой. А главное, за тебя хлопотал. Что ж ты, говорю, на своего будущего зятя навострился?

— А он?

— А он согласился. Только сказал, пусть невеста подрастет малость. Так что потерпи годика три-четыре, Миша. Да на свадьбу не забудь позвать.

— Ну, Данила Александрович,— покрутил Михаил головой,— Без меня меня женил.

— А что? Оторвешь себе вместе с невестой вот этот, к примеру, Кашинский удел. Чем плохо?

— Ладно,— отмахнулся Михаил.— Дожить надо.

— Доживем, Миша. Куда денемся.

3. И ВСЕ СЫЗНОВА

Не ограничился великий князь Дмитрий Александрович этой встречей с Михаилом Тверским, отправился и в другие княжества, где, по его мнению, находились если не сторонники Андрея, то ему сочувствующие князья. К ним он относил почти всех, в конце концов даже свата своего, князя ростовского Дмитрия Борисовича, допек этими подозрениями.

Что делать?.. Никто не хотел усиления великого князя, кто бы им ни стал. Каждый старался усилиться за счет соседа — обманом ли, силой или выгодным сватовством. Все для этого годилось в раздерганной, растоптанной, униженной Руси.

В 1292 году в Тверь приехал сын князя Андрея Александровича Михаил. Поприветствовав хозяина и оставшись с ним наедине, гость предложил:

— Михаил Ярославич, я послан к тебе отцом, чтобы звать тебя вместе с нами в Орду.

— В Орду? Зачем?

— Жаловаться на великого князя Дмитрия Александровича. Он же никому покоя не дает. Даже новгородцев в дугу согнул.

— Но я не могу ехать.

— Почему?

— Я целовал крест Дмитрию Александровичу на приязнь и переступить через него не могу.

— Ну и что ж, целовал? Он-то сам сколь раз через крест переступал.

— Нет, Михаил Андреевич, он пусть переступает. Кто Богу не грешен, но я не могу. И потом, предстоит освящение первого каменного храма, только что оконченного. Не поеду я.

— Значит, ты выступаешь против всей нашей братии?

— Ни против кого я не выступаю, я просто не хочу нарушать клятву.

— Ты, Михаил Ярославич, наверное, думаешь, что едем только мы с отцом? Так ты ошибаешься. В Орду едут все князья Суздалыцины, князь угличский — Константин Борисович, ростовский — Дмитрий Борисович.

— Как? И Дмитрий Борисович? — удивился Михаил.

— Да-да, и сват великого князя, Дмитрий Борисович, да их двоюродный брат — Михаил Глебович, да тесть его — Федор Ростиславич Ярославский и Смоленский, и Иван Дмитриевич. Я ж говорю, почти все русские князья едут.

— А Московский Данила Александрович?

— Я у него еще не был, но, думаю, он тоже нас поддержит.

— Нет уж. Простите меня, но, даже если поедет Данила, я все равно не поеду.

Гость нахмурился, спросил с плохо скрытой угрозой:

— Так и передать отцу?

— Так и передай Андрею Александровичу. Через крест, мол, Михаил переступать не хочет. Не может.

— Ну гляди, Михаил Ярославич, кабы не пришлось посля каяться. С нами ведь и епископ едет.

— Епископ? — удивился Михаил.— А ему-то чего от Орды надо? Татары ведь иереев не трогают и данью не облагают.

— Вот то-то. Татары не трогают, а великий князь допек.

— А какой епископ?

— Епископ ростовский Тарасий.

— Ну что ж, как говорится, вольному воля, но у меня дома дел хватает. Только вот что я тебе скажу, Михаил Андреевич, вы же снова наведете Орду на Русь. Не боитесь греха?

— Мы не собираемся наводить, мы идем только жаловаться на великого князя, пусть хан ордынский накажет его.

Два дня прожил в Твери Михаил Андреевич, давая коням передышку и отдых, но так и не смог уговорить князя Михаила ехать с жалобой в Орду.

Из Твери вместе со своей свитой направился он в Москву к дяде своему, Даниле Александровичу. Однако и Данила отказался ехать к татарам.

— Но почему, дядя?

— А потому, Мишенька, чтоб и того не потерять, что имею. Старшие-то братья мои из-за чего склочатся? Догадываешься?

— Из-за чего?

— Из-за великого стола. А я сижу на Москве, в сторонке, мне уж великого стола не видать как своих ушей. Так зачем мне трепыхаться, Миша? Чтоб лишних шишек заработать от кого-то из них? И потом, у меня днями постриги сыну Ивану.

Мне моего Ивана Даниловича в седло сажать! Как же мне отъезжать?

— Ну, а что я скажу отцу?

— Скажи, мол, Данила тебе счастливого пути желает. Хотя где он ныне, счастливый путь? Налево пойдешь — пропадешь, направо пойдешь — волку в пасть попадешь.

— А прямо?

— А прямо — в яму, Мишенька, да такую, что и не выберешься.

— Выходит, кругом беда.

— Выходит, Миша, кругом. Вот вокняжишься, вкусишь, каково нынче князю на Руси.

— А куда ж мы поедем, ежели по твоей присказке?

— Это уж сам выбирай, что тебе по вкусу, Михаил Андреевич. Сам.

Князья отправились в Орду семьями — с женами, с детьми и конечно же с ценными подарками. Знали, что без этого и до хана не доберутся.

В это время в Золотой Орде правил Тохта, возведенный с помощью Ногая. Испытывал он, однако, к своему благодетелю не чувство благодарности, а скорее досаду должника на своего заимодавца.

Тохта принял князей в своем дворце, сидя на золоченом троне, милостиво принял подарки — ворох собольих «сорочек» и дюжину аксамитовых халатов.

— С чем притекли ныне наши русские голдовники?

— С жалобой к тебе, великий князь,— начал говорить Андрей Александрович,— на великого князя Дмитрия, который правит не по закону татарскому, а по своей прихоти.

— В чем вина его?

— В том, что под видом сбора выхода для тебя он ублажает свою корысть, а кто противится, того велит изгнать либо убить. При дворе своем он разрешает срамные песни о татарах петь.

— И что в тех песнях поется о татарах?

— Не смею, о хан, осквернять слух твой.

— Оскверни, оскверни, князь,— прищурился Тохта недобро.— Ну? Или, может, ты все выдумываешь?

— Как можно, великий хан,— смутился Андрей и сделал вид, что пытается вспомнить, даже сморщил лоб от усилия: — Сей, сейчас, вспомню... Да. Вот так: «У татарина брюхо толстое, жалко — хлудом не пробитое, засапожником не вспоро-но, грязью-вязью не набитое». Вот.

— Что брюхо у татарина толстое — это совсем неплохо,— усмехнулся Тохта,— значит, богато живет, сытно ест. Но вот хлудом... Это палка, по-вашему? Да?

— Да-да, великий хан. Хлуд — это палка.

— Засапожником не вспороно. Это уже плохо. А ты не врешь, князь Андрей?

— Что ты? Разве я позволю тебя обманывать.

— Ну что ж,— вздохнул хан, вновь щурясь нехорошо.— Придется призвать князя Дмитрия. Пусть он попробует оправдаться. Но если окажется, что ты оклеветал его, Андрей...

— Да что ты, великий хан, как можно,— испугался Андрей.— Вот видишь, сколько нас приехало, и у каждого обиды. Вот князь ростовский, вот угличский, ярославский. Если б я один, а то видишь, нас сколько. И у каждого на него своя обида. Ведь правда же? — обернулся Андрей к спутникам.

Некоторые вяло закивали, а ростовский князь промолчал, ровно и не слышал.

— Ну ладно, князь Андрей,— сказал Тохта,— Я пошлю за Дмитрием. Он приедет, и мы продолжим разговор. Если виноват, накажем. Если нет, то придется тебя или даже всех вас наказать. Ступайте, живите в кибитках, пейте наш кумыс, поправляйтесь и ждите. Я пошлю за Дмитрием.