14. КОНЕЦ ОТРОЧЕСТВА

Невод подтянули к берегу, выволокли на сушу. В мокрой мотне²² шевелилось, трепетало живое серебро улова.

— Кажись, хорошо взяли,— сказал старший рыбак, начиная перебирать сеть и вытряхивая рыбу на траву,— Сенька, Степша, складайте в корзину.

Сысой, отобрав рыбку покрупнее, достал засапожник и стал чистить на уху. Котел, висевший над огнем, уже закипал, и пора было сбрасывать рыбу.

Александр Маркович, сидя на земле, рассказывал княжичу о рыбах, которая из них вкуснее в ухе, которая в жарке или вяленье.

Начистив ворох рыбы, Сысой позвал Степшу, и вместе они свалили ее в котел, в кипящую воду.

Сысой направился к берегу, влез в зачаленную лодейку и, свесившись через борт, обмыл нож, сунул его за голенище. Стал мыть руки и вдруг заорал благим матом. Все невольно оборотились к нему и увидели, как от воды мчался, крича, Сысой, а на левой руке его болталась большая щука.

— Ай-ай-ай-ай-ай! — вопил Сысой.— Скорее, скорее скиньте ее!

Щука ухватила Сысоя за ладонь и, судя по всему, уже не могла или не хотела разомкнуть пасть.

Степша дернул было щуку за скользкий хвост, но от этого Сысой вскричал и того тошнее:

— Что ты делаешь, гад?! Отцепляй ее.

Однако «отцепить» такое страшилище было не так просто, да и боязно. Нашелся старый рыбак, в несколько взмахов он отрубил щуке голову и лишь после этого стал освобождать руку бедного Сысоя.

— Крепко она тебя. Намотай на длань паутины со слюной.

— А где я паутины возьму? — ныл Сысой, морщась от боли.— Слюна-то есть, а паутина?

— Давай добежим до вески,— предложил княжич.— Там где-нито найдется.

Они вскочили в седла, помчались к веске, состоявшей, в сущности, из одного двора да нескольких пожарищ.

На дворе никого не было. Вошли в низенькую избу — и там никого.

— Эй, есть кто? — спросил Михаил.

В темном углу что-то вроде шевельнулось. Княжич подошел и увидел иссохшего старика.

— Дедушка, а где хозяева?

— Хоронятся оне,— негромко отвечал старик.

-Где?

— Вестимо, в лесу, сынок.

— От кого хоронятся-то?

— Вестимо, от татар.

— Но татар же нет.

— А топот-то копыт... Поди угадай: али татары, али свои скачут. Услыхали: вы едете, да и убегли. А я уж на ноги непригоден.

— А когда воротятся?

— Как я позову.

— А как же ты позовешь, дедушка, коли ходить не можешь?

— А у меня гонец есть,— отвечал старик и позвал негромко: — Свиля, вылазь, тут свои.

И вдруг в избе появился пес. Откуда? Михаил с Сысоем не могли понять, то ли из-под печки, то ли из-под ложа стариковского, то ли через дверь открытую влетел. Дружелюбно виляя хвостом и телом, приблизился, сел у ложа, смотрел на деда с ожиданием.

— Что ж он даже не тявкнул, когда мы приехали?

— Эге, сыночки,— раскрыл дед в улыбке беззубый рот.— Тех, кто тявкал, давно татары перебили. А мы со Свилей не дураки, чтоб тявкать-то. Правда? — спросил дед пса.

И тот, взвизгнув радостно, крутнул хвостом.

_ Вот видите, он согласен. Он у меня умница. Все юнимает.

— Дедушка, мы что пришли-то... Вот его щука за длань ухватила, нам бы тенет паучьих к ране приложить.

— А ну-ка, сынок, покажъ. Может, пока Свиле дадим полизать? Раны-то, ожоги он хорошо вылизывает. Помочь поможет ли, не ведаю, но уж гноиться не будет. Ручаюсь. Попробуем?

— Давай попробуем,— согласился Сысой.

— Дай-кось руку, сынок.

Старик взял осторожно за палец ладонь Сысоя.

— Свиля, полечи-ка человека.

И пес старательно стал вылизывать покусанную ладонь.

— Поверни нутряной стороной,— посоветовал старик.— Она ж у тебя вся прихвачена. Не иначе руки мыть вздумал после рыбы?

— Точно, дедушка.

— Вот. А эта злыдня твою ладонь либо за рыбу приняла или за утку. Она и до уток большая охотница, особенно до утят. Ну, довольно, Свиля. А теперь беги, веди наших, скажи, мол, все свои тут. Ну!

Пес рыкнул, словно поддакнул, и выбежал из избы.

— Вот если б не он, давно б и нас не было,— сказал старик.— Видели, сколько пожарищ в веске? Это ж все дворы были. И почитай в каждом псы что волки. А проку? Татары набежали, псов саблями посекли, хозяев в полон угнали. А наш Свиля-то как заслышит топот копыт, а чует далеко-о, так немедля всех в лес гонит. Извизжится, пока не выпроводит. Татары явятся, а изба пустая, с тем и отъедут. Был я на ногу крепок, тоже убегал, а теперь не могу, лежу колодой. И Свиля из-за меня не стал убегать, не хочет одного оставлять. В глаза глядит, разве что не говорит: «Помрем, так вместе. Все одно не брошу тебя».— У старика где-то в уголке глаза слезинка явилась, но он не отирал ее.

Вскоре появилась хозяйка.

— Доченька,— сказал ей старик,— сходи в сарай, на гумно, где есть паучьи тенета, собери ребятам вот, длань полечить, да захвати пучок пачесей²³, привязать чтоб.

Хозяйка ушла, на пороге появился Свиля, подошел к старику, лизнул руку.

— Сполнил? — спросил старик.— Всех позвал?

Ув-вув! — тявкнул пес.

— Всех, значит. Умница, Свиля. Думаете, пошто ему имя такое дали? Видите, шерсть-то на спине черная, свилистая, как у ягненка, от роду так. Вот и окрестили Свилей, почти как меня.— Старик улыбнулся.— Меня-то Филей звать. Так вот мы с ним два друга — ремень и подпруга, Свиля с Филей. Одно огорчает: помру — как бы с тоски не сдох Свиля-то. Тогда нашим беда, пропадут без него. А вы сами-то, ребята, чьи?

Сысой и Михаил быстро переглянулись. Отвечал княжич:

— Мы, дедушка, княжьи гриди.

— А-а, стало, коло князя кормитесь?

— Возле него, дедушка.

— А как тут оказались?

— Да рыбачили, невод таскали.

— И он тут? Князь-то?

— Да нет, он во Твери.

— Ну да, конечно. Ему, чай, не до рыбалки. Делов много. Век прожил, а князя не видел, хоша дань и платил. Не сподобился зреть. Не сподобился,— вздохнул старик,— За данью-то все тиуны являлись, не князь. А то еще баскаки как-то рыскали. Ну эти последнюю шкуру сымали, скоких в рабство угнали. Страсть. Не зря их после побил народ. А князь-то ниче, свой, поди, жалеет своих-то? А? Впрочем, кто нас жалеет? Разве что Свиля-батюшка.

Ув-вув! — тявкнул пес.

— Понимает, все понимает.

Вернулась хозяйка с тенетами и пучком льняных пачесей, за ней явились в дверях дети — мальчик и девочка.

Смешав тенета со слюной, заставив плевать на них и самого Сысоя, и Михаила, женщина обложила покусанную ладонь, замотала льняной куделью, завязала и наконец разомкнула уста:

— В другорядь не дразни щуку.

— Спасибо, хозяйка. Не буду,— усмехнулся Сысой.

Попрощавшись со стариком, они вышли во двор. Там молодой мужик — хозяин — трудился над оградой, вбивая колья. Сняв шапку, поклонился отрокам, определив по одежде, что не из черных они, из вятших.

— Где ж вы пропали? — встретил их с упреком Александр Маркович.— Уха уже остыла.

— Ничего,— отвечал княжич,— поедим, какая есть.

— Мы ждали, ждали, и я велел разливать и есть.

— Правильно велел, Александр Маркович.

Но уха оказалась горячей, поскольку под котлом еще горел огонь, холодной была лишь рыба, давно вынутая из ухи.

Корзину с рыбой погрузили на лодью, и рыбак, забросав ее свежей травой, отплыл с ней к городу, дабы отвезти свежей до крепости.

Оставшиеся с княжичем гриди расседлали коней, сняли седла, потники. Стали обустраиваться на ночлег. Седла в голова, потники под бока, накрывались кафтанами. Коней спутали и пустили пастись под присмотром сторожа. К костру натаскали сушняку и нарубили его, огонь должен гореть всю ночь, чтобы отпугивать зверя.

Далеко за полночь, уже ближе к рассвету, на огонь подъехал верховой. Гридь, сидевший у костра, привстал и руку уж на рукоять меча положил.