— «Сквозь боль… Сквозь мучения и-искал человек… эту истину, и места ему не… б-было на земле той!»

И вновь оказалась она рядом, пнув меня в бок, заставив её образ уплыть от меня в очередной раз. Мог услышать я гнев её, промчавшийся громовым эхом по белизне бесконечной.

«Когда же ты заткнёшься?!» — именно эти слова несло в себе эхо громовое, и её образ вновь появился перед моими глазами. В этот раз я мог найти невидимые земли под ногами своими. Уйти в сторону от быстрого, словно летящая стрела, удара ногой. Среди чёрных одеяний не замечал я реальной угрозы, но я, по случайности счастливой, смог схватить её за ногу и метнуть Даемона в сторону, наблюдая за дёргающимися в воздухе одеяниями. И в этом я нашёл очередную возможность пронзить её истиной моих слов:

— «Человек-кх-х… скитался по… грешн-ным землям, скрываясь от гла-а… глаз людских! Не нах-ходил он… покою, и…»

Удар её должен был быть моим последним. Был я готов свалиться с ног от подобных побоев, но что-то заиграло в моём сердце. Я заметил слезу, засверкавшую в кристальной белизне. Её слезу. Похоже я… достиг своего. Смог увернуться я от мощного удара ногой и толкнуть её в спину, на новых огнях разгораясь.

«Бежал он!» — выкрикнул я, всю боль свою выплёскивая. Остановил я её своими словами, и с каждым моим словом я заставлял её думать. Пробивался сквозь гнев и отрицание, достигая чувств истинных: — «Бежал, вытерпев всю боль и страдания, упав на землях, сокрытых за Горизонтом! Встретил новые краски и улыбки нежные. Его приняли как родного. Рассказали истину страшную…»

Я начал слышать плач. Тихий плач, эхом расплывающийся в белизне безграничной. Слова мои лишь боль причиняли женщине этой, и вновь упала она на колени, заливаясь слезами, сокрытыми за тканью тёмной. Не смел я приближаться к ней, но и правду скрывать я не должен был:

— «Твоя сестра… предложила ему кровать свою. С теплотой и нежностью она обращалась к нему, поделившись с ним… уж… ужасной тайной. И он решил найти тебя. Найти… и простить тебя».

Вздрогнуло тело женщины, и одеяния зашелестели вновь. Тишина заполнила безграничную белизну. В мыслях женщины этой появлялась скрытая истина. Я должен был лишь… подтолкнуть её. Заставить обернуться и увидеть лицо своей родной крови.

«Я… прощаю тебя, матушка», — произнёс я с лёгкой дрожью в голосе, пугаясь возможного исхода. И вновь поднялась с колен женщина, ошеломляя меня своим ростом. Она вновь хотела услышать голос мой, чуть повернув голову свою, а я лишь повторил ей:

— «Глупость, или же вину твою прощаю».

И вновь я услышал плач громкий. Обернулась женщина ко мне лицом, скрытым за тканью тёмной. Зашелестела одеждами своими, упав на колени. С головы своей она скинула ткани эти и показала мне лицо своё серое. Из глаз голубых текли слёзы кристальные. Текли по коже серой каплями, исчезая в одеяниях тёмных. Лицо… красивое… с рожками крохотными, едва заметными… скрывающимися за волосами каштановыми. Длинными и неухоженными волосами, что грудь её пытались укрыть.

И всхлипнула она, вылив ещё больше слёз из глаз своих сияющих. Протянула ко мне руки свои, всхлипывая вновь и вновь. Только я оказался рядом с ней — руки эти коснулись лица моего. Прошлись ото лба до губ моих. Каждое очертание моё запомнили… и обхватили спину мою, крепко прижав меня к телу дрожащему. И зарыдала она, вжимаясь лицом в плечо моё. От слёз её тёплых… и я… почувствовал всю горечь, сокрытую в сердце. Обнял её шею руками, склонив к ней голову свою. От каждой слезы моей вздрагивала она. От каждого вздоха моего дрожала. Глаза и руки её нежные… нашли того, кого она может назвать своим чадом. И я нашёл, сквозь года, боль и муки… Нашёл я… Слёзы матери моей. Вскоре сотру я их с лица красивого и увижу улыбку на лице этом.

Матушка…

Комментарий к Глава IV: Горизонт.

25.07.17. Второе чтение главы завершено. Ошибки исправлены и оформление изменено для более удобного чтения.

Глава V: Вторжение

Вся моя боль и все мучения нескончаемые… Каждый порок в сердце и в душе моей был затуманен радостью Матушки моей. Слезы её, спустя время, высохли и исчезли, а на месте дрожащих губ и грустной мины — улыбка светлая.

Матушка Мика… Она была готова нести меня на руках своих из глубин Горизонта. Расцеловывала ладони и щёки мои, теплом своим меня наполняя. Никогда ещё мне не приходилось испытывать тепла подобного. И если в голове моей были сомнения лёгкие, то сердце моё, что стучит в грудь мою сильнее от вида её, буквально говорит мне: «Я помню эту ласку! Я помню эти руки! Я знаю её!». К несчастью… я не помню ничего про неё. Не помню и единого мгновения на руках её нежных… И вспоминать я их не буду! Те времена были тёмными, и нет места им в сердце моём!

Из Горизонта удалось выйти нам. Появление знакомых лиц и фигур вызывало у Даемонов-лучниц огромный восторг. Они помнили лицо Матушки Мики, как и меня. Пальцем они показывали на знакомые очертания, выкрикивая наши имена.

И раскрылись врата к землям красочным! И окружили нас Даемоны, прибежавшие на крики Сестёр-лучниц, приветствуя словами тёплыми! Даже люди не приветствуют своих героев так, как Даемоны эти! И… Может я и не герой, но Даемоны теперь видят во мне нечто воистину героическое. Прыгнуть в неизведанность бездонную и вытянуть из неё свою родную мать — подобный поступок, в глазах их, достоин почёта.

«Мика! Ми-ика-а!» — Старейшина Онка расплывалась в улыбке и слезах счастья. Она бежала в нашу сторону, смеясь и радуясь появлению нашему. — «Сестричка! Сестричка моя люби…»

Сильный хлопок оставался эхом в ушах моих. Матушка Мика остановила Онка моментально, пощёчину ей подарив. Прервала её радость и счастье своей быстрой ладонью. Чуть не упала Онка на землю от пощёчины этой, а Даемоны, что наблюдали за нами, ахнули в ужасе. Даже я, находясь рядом с Матушкой… в дрожь впадал. Видел я, как разгоралась в ней злость. Как на лице появлялись оттенки гнева. Как брови аккуратные наклонялись друг к другу, а глаза — сверкали от злобы этой. И пока Старейшина Онка, щеку свою потирая в шоке огромном, наблюдала за злобой этой — Матушка Мика, пальцем тыкая в плечо её, выкрикивала слова недовольные:

— «Это тебе за то, что рассказала ему! Это должна была сделать я! Я, я и только я!»

Пощёчину свою она подарила только по этой причине. Не знаю я, что не должна была мне рассказывать Онка, но она приняла это наказание с грустью лёгкой на лице, кивнув головой поникшей.

Спустя миг, сам того не заметив, увидел я иные эмоции на лице моей Матушки. С лёгкой улыбкой она приблизилась к Онка и обняла её, коснувшись подбородка её рукою аккуратной. А только подняла Онка голову свою в удивлении лёгком… Поцеловала её Матушка Мику. В губы румяные поцеловала, без стыда и без смущения. На глазах Даемонов окружающих поцеловала. Как же стыдно мне было смотреть на это. Как Матушка моя… Мика…. целуется с сестрой своей прямо на глазах моих. И поцелуям подобным не возражала Онка, лишь потягиваясь к ней, отвечая взаимностью. Стыдом раскрашено было моё лицо. Отвернулся я в отвращении лёгком, стараясь усмирить дрожь в теле своём от картины подобной. И услышал я ласковое:

— «А это за нежность к моей любимой малютке», — даже если подобные слова шли из уст Матушки моей — стыдом продолжал покрываться я. И не только от слов этих и нареканий новых окрашивался я в румяные цвета, но от воспоминаний о ночи той… в одной кровати со Старейшиной Онка. Матушка видела цвета эти, и я старался не поворачивать своего взгляда к ней, даже когда она спросила меня:

— «Что такое, мой хороший? Стесняешься нас с Онка?»

«Прости меня, Матушка, но нахожу я грех в подобных картинах». — ответил я ей честно, не скрывая правды и не уводя эмоции свои. И обняла меня Матушка, засмеявшись кротко. Провелась ладонью нежной по волосам моим, разглядывая очами добрыми.

«Глупышка. Любовь к родным — самая чистая из всех. В этом нет ничего странного или противного, мой мальчик,» — не понимал я слов Матушки моей. В чём чистота подобных актов, если они оба вкушают часть плода запретного? К Матушке присоединилась и Онка, с улыбкой пощипывая щёки мои, а Матушка Мика, улыбку свою растягивая, вопрос задала: