Опыт нескольких лет показал уже, что в большей части акционерных предприятий, — вопреки мысли и намерению закона, рассчитывающего на ассоциацию мелких капиталистов в акционерных предприятиях, с определенным ограниченным количеством голосов, — являются заправилами один, два крупных капиталиста, около которых составляется компактная партия, или же подобранная, с собственными излюбленными, им преданными комитетами и агентами. Одни из мелких акционеров прилипают инертно к этой компактной массе; другие, разрозненные, не имеющие средств сплотиться, органа, чтобы высказаться и сговориться, а то и просто по лени и добродушному доверию, мало посещающие общие собрания, а если и посещающие, то мало в них понимающие, остаются без всякого руководства, без указания, без средств самостоятельно следить за действиями компанейского учреждения, судить и проверять правильность операции. Миллионы народных сбережений, вложенных в предприятие или связанных с ним, сбережений небогатого люда, остаются на воле и распоряжении заправил, иногда недобросовестных, иногда склонных к риску и азарту. Должна ли печать, следящая за текущими явлениями современной жизни, остаться безмолвной ввиду подозреваемой опасности, предусматриваемых нежелательных последствий? А как вовремя предусмотреть и предупредить о таких последствиях? Какие к этому законные и широкие пути? Акционерные предприятия обязаны к известной степени гласности: через издание отчетов, балансов, ответов на запросы акционеров; но в балансах и отчетах и специалисты по бухгалтерии не всегда в состоянии различить ловко замаскированную истину; запросы и возражения акционеров заглушаются партией господствующего в предприятии лица. Цифры балансов, верные арифметически и скрывающие весьма неверные приемы и действия правителей предприятия, остаются языком непонятным и недоступным для непосвященных. Потребуйте теперь от публициста, который задался полезной мыслью — раскрыть перед публикой некрасивые действия такого учреждения, который, по дошедшим до него слухам, по некоторым неясностям в отчетах и балансах, заподозрил опасные злоупотребления, рискованные операции — попробуйте потребовать от него точной доказанности и свободных от всякой ошибки его писаний и оглашений! Он должен отказаться от своего намерения, от выполнения своих полезных и честных побуждений. Обширны ли его средства знать истину? Внутренних распорядков ему не покажут, объяснений ему не дадут, дел перед ним не откроют. Не открыли их перед Нотовичем и тогда, когда он, привлеченный уже по обвинению в клевете, просил, в видах разъяснения истины, открыть ему некоторые из них, прямо указанные им и свидетелями дела. И после этого хотят требовать безошибочности и строгой доказанности малейших подробностей оглашения, его строгого соответствия с действительностью!..

На вашей памяти, господа, и нередко при вашем участии прошла масса банковских процессов. Вы знаете, как они долго продолжались, какого напряжения сил они требовали, и если после продолжительного, тщательного и основательного следствия, на основании данных, проверенных официальным путем и, по-видимому, несомненных, составлялись по таким делам обвинительные акты, то и в этих актах не раз обнаруживались и неточности, и недоказанности, и ошибочности, и неверное освещение фактов. И не будь на обвинительном акте казенного клейма, марки должностного, официального характера, то, само собою разумеется, такой обвинительный акт, появившись в печати в виде частной статьи, дал бы удобный материал для обвинения в клевете, потому что, помимо фактов истинных и доказанных, в нем нашлись бы и факты ложные, недоказанные, излишества и преувеличения. Поэтому, повторяю, для определения наличности клеветы необходимо сообразовать требования общественных интересов и необходимость обличения существующего зла, отрицательных явлений текущей жизни, с тою степенью доказанности и безошибочности сообщений, какой может удовлетворить партикулярный автор статьи периодического издания. Нельзя оставлять без внимания и то, от кого исходят статьи. Ведь если бы ту статью, которую теперь вменяют нам в вину, писал член правления, ревизионной или оценочной комиссии С.-Петербургско-Тульского банка, имевший возможность изучить и знать по своим условиям положение дел банка, тогда справедливо было бы требовать со всею строгостью той достоверности и доказанности, которая недостижима по тому же предмету для частного, постороннего лица. Но ведь Градовский или Нотович были не свои люди в С.-Петербургско-Тульском банке; они могли получать только отрывочные сведения, проверять их только в меру своих небольших средств разъяснениями и расследованиями, и если они, тем не менее, значительную часть сообщенных ими сведений доказали, то едва ли возможно обвинение в клевете.

Но не на этих только соображениях утверждаем мы якорь нашей защиты и оправдания. Мы имеем достаточный запас доказательств истинности тех оглашений, которые содержатся в инкриминируемых статьях. Сами обвинители признали факты, которые относятся к противоуставности и к нарушениям порядка. То же самое признает и приговор окружного суда. Что же остается? Остается сравнение С.-Петербургско-Тульского банка с Саратовским, чем мы будто бы оклеветали правителей Тульского банка.

Позвольте сказать несколько предварительных слов относительно этого сравнения. Каким образом разбирают и обсуждают его? Его вырывают из статьи и толкуют без всякого соотношения к содержанию целой статьи. Прием в корне неправильный. Из костюма вырывают клок; клок этот рассматривают через микроскоп, увеличивающий во много раз, отыскивают подозрительное пятно и заключают. Нет! судите нас по всему костюму, а не по тому лоскуту, который вырвали наши обвинители.

Господа судьи, я не имею претензии открыть в настоящем деле какую-нибудь новую Америку; я не задаюсь мыслью предложить вашему вниманию какой-нибудь новый ключ для разрешения этого дела; но по отношению к делу, мною защищаемому, я нахожусь в некотором особенном, скажу даже, счастливом положении. Я в нем — человек новый. Я вхожу в него тогда, когда уже борьба давно длится, когда она утомила и внимание, и силы борющихся сторон, когда уже не раз склонялась в бою то их, то наша сторона. Прежде в качестве постороннего зрителя я поверхностно следил за борьбой, не имея причины углубляться в ее подробности. Когда я вошел в дело в качестве представителя одной из сторон и занялся его изучением, я не мог не заметить, что борьба давно покинула ту почву, на которой только она и должна бы вестись и на которой только она и может быть правильно окончена. Спор давно уже идет не о целых инкриминируемых статьях, а об отдельных выражениях, выхваченных из целого, оставленного вне внимания содержания статей. Весь спор сосредоточился на том, были ли в С.-Петербургско-Тульском банке такие фальшивые отчеты, дутые цифры, выдача небывалых дивидендов, подставные акционеры, как то было в Саратовско-Симбирском банке {Дело о злоупотреблениях в Саратовско-Симбирском земельном банке рассматривалось в Тамбовском окружном суде в июне-июле 1887 года.}, по словам обвинительного акта. Какое место занимает в инкриминируемых статьях сравнение одного банка с другим, до какой степени простирается это сравнение, какое отношение оно имеет к главной мысли, предмету и изложению целых статей, — эти вопросы остались забытыми в жару борьбы сторон, удалившихся с истинного места боя. Поэтому, несмотря на то, что инкриминируемые статьи нам известны, позвольте мне, хотя в возможно кратком очерке, проштудировать содержание этих статей для того, чтобы выяснить, что сравнение, которое служит против нас основанием к обвинению в клевете, не составляет ни главного предмета, ни сущности самих статей; что те выражения, которые принимаются за клеветнические, служат лишь пояснением главного содержания статей и тех фактов, которые указываются не в сравнениях, а в самих статьях, что эти сравнения составляют только дополнительную часть главного содержания, что если исключить эти дополнения из статей, то статьи ни в содержании, ни в характере ничего не потеряют, что от чтения статей остается лишь впечатление общего их содержания, а сравнение теряется из виду и забывается.