О л я. Плохой сон. Когда покойники зовут. (Встала, пошла к телефону, что-то тихо говорит там. Вернулась.) Миша у своей… И то слава богу!
Д а ш а. Да и я места себе не могла найти!
О л я. Это к плохому. К концу.
Д а ш а. Ты про Мишу?
Ольга молчит.
Я утром хотела позвонить, да очередь у нас в Русановке. А потом ничего же не слышно…
О л я (резко). Не хочу ни о чем! (Опустила голову. Потом, не сразу.) Бедная наша мама. Ничего она хорошего в жизни не видела. Сколько с отцом намучилась. Он же вечно где-то по заводам конным, по ярмаркам, то за границу уедет… А у нее все дети…
Д а ш а. Так это мы, двое только выжили. А ведь до меня была Антонина. Потом Павел… Он между нами был… Трех лет скончался…
О л я. И после меня еще девочка была. Как ее звали?
Д а ш а. Ксения.
О л я. А может, хорошо, если бы нас много было… А то мы с тобой вдвоем. Все ссоримся! А так бы поехали куда-нибудь к брату. Или младшей сестре. Все родные…
Д а ш а (улыбается). Куда бы ты поехала! От своего Мишеньки!
О л я. А что? Что я могу?! Ты же видишь? (Неожиданно серьезно.) Странно, умирают люди, рождаются… Зачем все это?
Д а ш а. Помнишь, у Северянина:
О л я. Это не у Северянина.
Д а ш а. А у кого же? У Северянина!
О л я. Нет! Кажется, у Балтрушайтиса!
Пауза.
Д а ш а. Нет! Не бедная наша мама была. Она счастливая была! Отца она очень любила! Ой, как любила! Ты-то маленькая тогда еще была. Он, бывало, войдет — так она прямо дрожит от счастья. Руки в кулачки сожмет, чтобы не сразу броситься к нему на шею. Деликатная была. А он день-другой побудет и снова куда-нибудь укатит. Все куролесил…
О л я. Правильно мама говорила про нас: «Никто в меня не пошел. Обе в отца — такие же дикие…»
Д а ш а (смеется). Есть… есть это…
О л я. А какая у отца библиотека была, помнишь? Ведь он, бывало, обложится книгами, день и ночь читает, читает… Что-то выписывает. Даже к столу не выходил. А уж мужики к нему со всей округи сходились. Он для них всех один адвокат был. И к губернатору по их делам ездил. И в Москву, в сенат. Любили его люди.
Д а ш а. Иначе в революцию мы бы не спаслись. Помнишь, вокруг-то всех сожгли. И Агкошковых, и Шмелиных, и Срезневских.
О л я. Прошение напишет, бывало, меня зовет. «Читай!» А потом спрашивает: «Ведь убедительно, а? Ведь последнему идиоту должно быть ясно? Что мужик-то прав!» Потом махнет рукой, запрется в кабинете. Дня два не выходит, пьет. Потом бросит все, укатит куда-нибудь…
Д а ш а. А помнишь, как петь любил? И голос у него какой был. Как у Нестеренко. Правда! Помнишь, его любимое… «Не искуша-ай… меня-а без нужды…»
О л я. Да ты что, Дашенька! Совсем с ума сошла! Что люди подумают. Две старухи запели! (Смеется.) Еще подумают — пьяные…
Д а ш а. Это он меня на юридический уговорил идти. У самого-то специального образования не было. Только Пажеский корпус кончил. И через два года в отставку вышел. Это уж потом я на медицинский перешла…
О л я. В пятом году, когда я родилась.
Д а ш а. Он тогда отказался в путейцев стрелять. Ему этого не простили.
О л я. А помнишь, уже в революцию. Он принес все наше золото и прямо в Дворянском собрании положил на стол. Говорит: «Жертвую на бедных, покалеченных. Но боюсь, что попадет все это богатым и здоровым!»
Смеются, счастливые.
Д а ш а. Нет, все-таки какой талантливый и какой беспутный был человек. Ведь за что ни брался — все у него получалось. И все в один момент бросал. «Я на жизнь иначе смотрю!» — любимые его слова. Все чего-то искал. Могучий человек был. Тройку лошадей за дышло останавливал. Богатырь! Ему врачи говорили: «С вашим здоровьем сто пятьдесят лет жить надо». А прожил всего ничего…
О л я. Русский характер… «На все, кажется, тебя хватит». Я тоже в молодости думала — сноса мне не будет!
Д а ш а. Как Мишка на деда похож!
О л я. Да, копия. Боюсь поэтому за него. Все что-то ищет. Все начинает, не удовлетворяется… Добьется чего-нибудь, в Москве напечатается… Час-другой рад, а потом машет рукой: «Все это ерунда! Бред!»
Д а ш а. И фигура та же, и лицо… Только отец все-таки покрупнее был…
О л я. А знаешь, Даша, ничего в жизни, оказывается, не пропадает. Сколько уж лет прошло, как отца на земле нет! А теперь он вроде бы в Мишке снова родился! И такой же неподкупный! И щепетильность такая же… И добрый… И мягкий такой же… Всем все готов раздать.
Д а ш а. Ну, зря ты так… Михаил твой — человек. Таких в городе три-четыре наберешь. И как ни смешно, все это знают. Мне одна врачиха — я у нее на приеме была, — как она узнала, что я его тетка, так прямо не знала, куда меня посадить. Какие лекарства выписать! Так что у людей своя табель о рангах, bien entendu[18]. Вот какой у тебя сын!
О л я (поцеловала сестру. Молчит). Только бы не увлекся этим… зельем. Отца-то нашего в конце концов оно же погубило.
Д а ш а. В России порядочный человек всегда через это проходил.
О л я. Уж быстрее бы, что ли…
Д а ш а. Знаешь, как говорят: «Пьян, да умен, два угодья в нем!»
О л я. Это раньше так говорили, а теперь посмотришь… Такой страх берет!
Д а ш а. Ну вот, повспоминали… Так и легче! Правда ведь?
О л я. С кем мне еще поговорить? У детей своя жизнь. Да и не всё они поймут! Для них наши заботы, мысли, воспоминания — это так… Они все это только к старости поймут.
Д а ш а. Еще доживут ли? До старости!
О л я. Да что ты такое говоришь?
Д а ш а. А война? Думаешь, не будет?
О л я. Я-то откуда знаю!
Д а ш а. Ты-то телевизор каждый день смотришь. А в газетах что пишут?
О л я. Не дай бог… (Вздохнула.) Тогда уж ничего не останется. Нам-то что… молодых жалко.
Д а ш а. Внучат особенно. Мишка с Виктором все-таки пожили. Что-то повидали, а ребята…
О л я. Нет, лучше не думать об этом!
Д а ш а (очень серьезно). Вот посмотрим, что Женева в конце концов даст.
О л я. Я этого ничего не знаю, но думаю — наши не допустят!
Д а ш а (вздохнула). Если бы только от наших зависело!
О л я (встрепенулась). Звонят, кажется? Телефон…
Д а ш а. Показалось.
О л я (смотрит на часы). Самое время вроде…
Д а ш а. Нервная ты какая стала. Отдохнуть бы тебе…
О л я. А кто меня заменит?
Д а ш а. Целыми днями как белка в колесе мечешься. И то Мишеньке надо, и другое… А он вот взял — и к своей пассии укатил. Прямо как дед! (Смеется.)
О л я. Да разве они ценят! Если бы жена так за ним ухаживала, он бы пылинки с нее сдувал. А мать — это естественно. Витька, еще студентом, как-то мне сказал, я ему пожаловалась, что трудно мне, а он: «Так это же твоя профессия!» У плиты стоять — это, оказывается, моя профессия!
Д а ш а. Il est très dommage, mais…[19] Но избаловала ты их. Избаловала!
О л я. Тебе — жаль! А вообще-то какая мне еще радость, как не им угождать?
Д а ш а. А они и привыкли, что у матери все самое вкусное! Да самый сладенький кусочек!
О л я. Я тебе — совсем забыла! — телятинки на рынке купила. Такие два хороших кусочка попались.
Д а ш а. Да куда мне! Я и сготовить-то как следует не сумею!
О л я. Ой… телефон, кажется… (Поднимает трубку.) Михаила Арсеньевича? А кто его спрашивает? Нет, его нет дома… Неизвестно, когда будет… Вы лучше завтра к вечеру позвоните. (Кладет трубку.)