— Ну, раз надо, сделаю. У меня достаточно сил, чтобы нежить и после восхода солнца заставить повиноваться. Однако все это когда еще будет. Теперь же давай спать ложиться. Умаялась я. И ты ложись, гость дорогой.

«Дорогому гостю» ведьма выделила одну из шкур с ложа. Бросила ее небрежно у входа и пальцем погрозила.

— Гляди мне, не балуй. Не захотел со мной ранее сойтись, теперь не подпущу!

Малк поглядел на нее хмуро. Ишь какая! Как с мавками миловаться, так тут она первая, а его подпустить… нуда ладно, не обижаться же, если и сам знает, что не должен касаться Малфриды. Он волхв, ему плотская связь заказана.

Он отвернулся к стене, слышал, как ведьма укладывается на лежанке, вздыхает, ворочается. Ее близость волновала его, сам злился на себя за подобное. И заставил себя думать о другом. Сейчас, когда он немного успокоился, его не покидало ощущение, что сегодня он слышал что-то важное, но никак не мог вспомнить что именно.

Неожиданно волхв резко сел.

— Малфрида!

— Что? — проворчала она недовольно.

— Меня сегодня к тебе мавка одна провела. Болтала без умолку и обмолвилась, что, кроме меня, тобой еще кто-то интересовался… навещал тебя. Так и сказала: отчего все к Малфриде ходят. Вот и странно это мне. Ведь без дозволу к тебе никто не смеет являться. А Никлот при мне ни о ком не упоминал. Кто же это был?

Он не договорил, что верховный служитель Никлот не позволял навещать ведьму там, где она накапливала свои силы, постигала мир Нави1 .

— Кто? — сонно и безразлично повторила Малфрида. — А, было дело. Маланич как-то являлся.

Малку это показалось странным. И он спросил как можно спокойнее, чтобы не вызывать подозрений: — О чем же вы гутарили с мудрым Маланичем?

По славянским поверьям, существуют два мира: реальный, называемый Явью, и волшебный мир Нави.

— О чем? И не припомню уже. Говорить-то говорили, а вот о чем… Слушай, Малк, может, хватит вопросов? Я спать хочу!

И она повернулась на лежанке, зашелесгев подложенным под шкуры сеном.

Малк же сидел не двигаясь, глядя во тьму широко открытыми глазами. Конечно, Малфрида могла и не обратить внимания на беседу с Маланичем. Но могла и… Страшно подумать, но Малфрида вообще не помнила, зачем к ней приходил могущественный волхв. А это означает только одно: Маланич, вернув на время ее прошлую память, расспрашивал о былом. У него была сила заставить ее вспомнить, а потом снова все забыть. Но это очень опасно! Если ведьма сохранит воспоминания… И еще об одном подумал Малк. Он один мог пробиваться сквозь мысленную завесу Маланича, мог прочесть его мысли. Потому и знал, что Маланич решил сгубить ведьму.

Позже Малк частенько вспоминал, как они с Малфридой шли из Навьиной Рощи, как многие лесные духи вышли проститься с ведьмой, а он стоял в сторонке, ожидая, пока она с ними нахохочется, наобнимается. Веселенькое у них выходило прощание, да и долго ждать пришлось. Наконец Малфрида подошла к нему, вскинув на плечо узелок со своими нехитрыми пожитками. Все еще улыбалась.

— Ну, давай веди, вещий волхв.

Так больше ни разу и не оглянулась на махавших ей вслед духов леса. Она вообще стала равнодушной к душевным излияниям, колдовская сила стерла в ней все мягкое, сердечное, и выходило даже, что лесная нежить была более чуткой, нежели ставшая чародейкой древлянка. И Малк понял, что именно его отворачивает от бывшей ученицы: как раз это бездушие, отличающее ее от человека, от той милой девушки, какой он ее помнил. Поэтому и вздохнулось волхву невесело.

Малфрида, однако, оказалась наблюдательной.

— И чего тебе все грустится, Малк милый? — беспечно спросила она, когда они вброд переходили зачарованный ручей-предел Нави. — Кажется, это я по беспечному своему житью здесь горевать должна. Али ты жалеешь, что так ни с кем и не сошелся из нежити? Все ваши волховские заветы хранишь?

— Ну, уж тебе-то, по-моему, ни до каких заветов дела нет, — хмуро ответил юноша, осторожно вступая под сень Дикого Леса.

Малфрида промолчала. Она вообще стала какая-то самодовольная, важная. Смотрела по сторонам, только жест рукой сделала, словно отгоняя нежить злую. Вот местные обитатели их и обходили, исчезали даже неторопливые пушевики, только порой слышалось поскрипывание их древесных суставов. И волхв с Малфридой прошли бы чащи Дикого Леса почти спокойно, если бы ведьме вдруг не пришла охота пошалить. Заметив не успевшего вовремя скрыться песиголовца, она дунула с кулачка ему вслед приказание, и он затоптался на месте, приплясывая, заваливаясь на спину неуклюже, потом вновь вскакивал, топал неловкими конечностями. Малфрида так и зашлась смехом. Малк тоже не удержался — до того забавные кренделя лесная нежить выделывала, ну, точно мужик, хвативший лишку медовухи, которого ноги не держат. Вот и смеялись они, хохотали, как дети, находясь в чаще самого что ни на есть зловещего леса на древлянской земле.

Малфриде, казалось, такая забава никак не надоест, Малку же под конец даже жалко песиголовца стало. Заметив, что чудище притомилось, язык высунуло, дышит с подвыванием, волхв и попросил: мол, будет с него, пусть идет себе в чащу. Но Малфриде забава еще не наскучила. Что ж, сказала, пусть угомонится, но сперва зеленого мохового[75] словит. И тотчас песиголовец кинулся гоняться за крошечным зеленым человечком, который, беспрерывно ойкая и ругаясь, стал носиться между деревьями. Малфрида усмехнулась и прочь пошла, а Малк все оглядывался, видя, как песиголовец, почти лишившись сил, тянется за мельтешащим среди зеленых кочек крошечным моховым.

— Совсем загоняешь его, — сказал Малк, догоняя идущую впереди Малфриду.

— Ничего. Однако, как я погляжу, больно ты трепетным стал, волхв Малк, — отведя рукой рыжую массу волос, заметила ведьма. — Ишь, пссиголовца пожалел. Небось эта нечисть, если охотника-древлянина встретит, жалости не испытает. Вот пусть же и ему достанется, бездушному.

«А ведь ты сама стала бездушной, как нечисть», — грустно подумал Малк. И даже тоску ощутил — по той иной Малфриде, нежной и ранимой, к которой некогда прикипел душой.