Прах развей! — но буде кость злодеев
Не умякнет под земным пластом,
Будто прах под грузом мавзолеев
Не смесится с илом и песком?
Праздны черепы, сии избытки,
Мать-земля расплавит в новы слитки;
Внутрь ее зияли, где погряз
Геркулан со знамям и щитами,
Лиссабон с хоругвью и крестами,
Плавится людей оседших связь.
Мнится, что миры людей дремучи,
Кои прилегли к земной груды,
С спящих мышц стряхнут надгробны кучи
И в чреду проснутся на трубы;
Так как мир, кой оюнев днесь паки,
Предкам зиждет по кладбищам раки,
Может быть, из-под сырых холмов
Воспряну́л, чтоб лечь в земной утробе;
Так не все ль мы в раздвижном сем гробе
Переводим с древних дух веков?
Кто ж присвоит право первородства?
Ты, остаток древния резьбы,
Сын наследственного благородства,
Тщетно режешь старые гербы,
Тщетно в славе предков ищешь тени,
Кроясь как бы под безлистны клены:
Прадедов увядшие дела
И дипломы, ими заслуженны,
Как сухи листы, с дерев стрясенны,
Не украсят твоего чела.
Пусть тебе природа даровала
В люльке князя, графа имена,
Пусть звезда сверху́ на грудь упала,
Разметав по пле́чам ордена,
Но поверь, что яркий сей фено́мен
Для твоих достоинств вероломен,
Все сии насечки вмиг спадут.
И гремящие без дел титу́лы,
Так же, как наследной славы гулы,
До горы потомства не дойдут.
Знай — один лишь разум просвещенный
В поздных переломится веках!
Хоть над жизнью гениев почтенных
Тучи расстилались в облаках,
Тучи, град и дождь на них лиющи,
Но по смерти их, над темной кущи,
Над которой буря пролилась,
Мирна радуга для них явилась,
Половиной в древность наклонилась,
А другой — в потомстве оперлась.
Между 1793 и 1796
Полно, друг, с фортуною считаться
И казать ей философский взор;
Время с рассуждением расстаться,
Если счастие кати́т на двор.
Лучше с светом в вихрь тебе пуститься
И крутиться по степям честей,
Чем в пустыню с Про́логом забиться
И посохнуть с горя без людей.
Ветер веет вам благополучный:
Для чего ж сидеть бы взаперти?
Для чего вдаваться мысли скучной,
Что застигнет буря на пути?
Правильно ты весил света муку,
Тяжесть золотых его цепей;
Но ты взвесил ли монахов скуку
И сочел ли, сколько грузу в ней?
Пестра мантия с златыми рясны
Хоть закроет стать твою и ход,
Но закроет ли глаза невластны
От плутовок — набожных красот,
Кои в церковь с полыми грудями
Ходят показаться женихам
И, пред образом курясь духами,
От сердец приемлют фимиам?
Трудно от зараз их защититься,
Хоть себя крест-накрест огради;
Вечно сердце станет биться,
Панагия хоть и на груди.
Панагия, друг, не крепки латы,
И блестяща митра ведь не шлем,
Ежели шалун амур крылатый
Грянет в архипастырский тере́м.
Полно, друг мой, мыслями ристаться;
Полно, сидя с книгой, ум копить;
Время, время с пристанью расстаться
Закрыть
Как отключить рекламу?
И по ветру парус распустить.
Как гальот твой по зыбям помчится,
Так причаль за борт и мой челнок;
Если вал девятый и случится,
То удар мне сбоку, чай, легок.
27 февраля 1796
Иван Иванович Мартынов (1771–1833), сын священника, родился на Полтавщине, учился в Полтавской семинарии. В 1792 году переехал в Петербург, где учился, а затем преподавал греческий и латинский языки, поэзию и риторику в Александро-Невской семинарии, в которой сложился кружок молодых вольнодумцев. Позже М. М. Сперанский вспоминал: «В Главной семинарии мы попали к одному такому учителю, который или бывал пьян, или, трезвый, проповедовал нам Вольтера и Дидерота»[106] . Затем Мартынов перешел на службу в канцелярию коллегии иностранных дел, а с 1797 года преподавал русскую словесность в Институте благородных девиц. В 1796 году издавал журнал «Муза». В 1803 году назначен директором департамента министерства народного просвещения.
Находясь на этом посту, Мартынов содействовал учреждению нескольких новых учебных заведений, в том числе Педагогического института, где читал лекции по эстетике. Был известен как переводчик с классических языков и с французского.
Не титла гордые венчают
Тебя, любезный патриот;
Лице твое светло добро́той,
Твой дух — прозрачный водопад;
В тебе прохладу обретает
Гонимый лютою судьбой.
За златорамое зерцало
Садишься сча́стливых творить,
И, где невинность угнетенна,
Тут быстрый взор твой неусыпен, —
Лишь камень дел не чтит твоих!
Всех чувствия к тебе стремятся;
Ты твердый правоте оплот.
Блажен, не льстясь что звуком злата,
Расчета в лицах не храня,
Глаголу совести лишь внемлешь
И не робеешь злых угроз!
Подобен ты отважну парду:
Колючим терном он идет,
Не чувствуя малейшей боли.
Ярится ли перун над ним
Иль тихий солнца луч сверкает —
Унынье не мятет его;
Хребтом он сильным отражает
Гонителей своих удар.
Где твердость, коль не в сердце правом,
Свое жилище сорудила?
Заплатит некогда тьмой зол,
Неверно кто весы склоняет;
В его жемчужной чаше яд,
Хоть сот он вкусом ароматный, —
То слезы, кровь вдовиц, сирот;
Не долго сот сей услаждает;
В нем жизнь и смерть! в нем честь и срам!
Когда он праг преступит жизни,
Проклятие пойдет за ним;
Тебе ж последует до гроба
Благословенье, патриот.
Но есть стремнины, коих трудно,
Чтя добродетель, избежать;
Быть может, ты на них преткнешься;
Дерзай — до ската лет твоих!
Не долгой путь нам здесь назначен,
Его украсить должно нам.
Коль поздной старости достигнешь,
Не совращаясь с добрых дел,
Седина каждая заступит
Тебя пред времени судом.
Слезами сердца провожденный,
Хоть погрузишься в смертный сон,
Но из-под хладной дски возникнут
Лучи твои в сей тусклый мир;
Здесь память дел твоих раздастся,
А там… там правда! вечность! бог!
<1796>